Томас Кенэлли - Список Шиндлера
– А, – пробормотал он. – Уходишь, Оскар?
– Я должен быть дома, – сказал Оскар. Дом означал квартиру Ингрид, его немецкой любовницы.
– Ну ты и жеребец, – сказал Гет.
– До тебя далеко, – возразил Шиндлер.
– Да, ты прав. По части трахания я олимпийский чемпион. Мы идем... куда мы идем? – он было повернул голову к девушке, но сам ответил на вопрос. – Мы идем на кухню проверить, как Лена ее почистила.
– Нет, – со смехом опровергла его девушка. – Мы не этим будем заниматься. – Она потащила его по лестнице. Это было благородно с ее стороны – в данном случае осознание женской общности помогло оберечь худенькую забитую девушку на кухне.
Шиндлер посмотрел им вслед – грузный мужчина в офицерских галифе и поддерживающая его стройная девица, с трудом взбирающиеся по ступенькам. Гет выглядел как человек, который, рухнув в постель, будет спать до середины дня, но Оскар знал, что могучий организм коменданта живет по собственным часам. В три часа утра Гету может приспичить встать, чтобы написать письмо отцу в Вену. Поспав всего час, с первыми лучами рассвета к семи часам он может выскочить на балкон со снайперской винтовкой в руках, чтобы пристрелить кого-то из припозднившихся заключенных.
Когда Гет с девушкой одолели первый лестничный марш, Шиндлер прошел по холлу, направляясь в заднюю часть дома.
Пфефферберг и Лизек услышали коменданта значительно раньше его предполагаемого появления: оказавшись в спальне, он стал что-то бормотать притащившей его девушке. Молча и бесшумно они постарались собрать все свое оборудование, чтобы прокравшись в спальню, через боковую дверь выскользнуть из нее. Увидев их, Гет первым делом обратил внимание на штырь для чистки и решил, что эти двое явились с целью покуситься на его жизнь. Тем не менее, когда Лизек сделал шаг вперед и дрожащим голосом доложился, комендант понял, что они всего лишь заключенные.
– Герр комендант, – докладывал Лизек, у которого перехватывало дыхание от вполне оправданного страха. – Хочу сообщить, что у вас в ванной заклинило сток...
– Ах, вот как, – сказал Амон. – И значит, вызвали специалиста. – Он кивнул мальчишке. – Подойди-ка, дорогой.
Едва только сделав шаг вперед, Лизек получил такой жестокий удар, что улетел под кровать. Амон снова повторил приглашение, явно стараясь развеселить девушку зрелищем того, как вежливо он разговаривает с заключенными. С трудом встав, Лизек снова приблизился к коменданту, чтобы получить очередную плюху. Когда мальчишка поднялся во второй раз, Пфефферберг, как опытный заключенный ждал чего угодно – что их сейчас отправят вниз в сад, где обоих на пару пристрелит Иван. Вместо этого комендант просто рявкнул на них, чтобы они убирались, чему они незамедлительно подчинились.
Когда через несколько дней Пфефферберг услышал, что Лизек мертв, застрелен Амоном, он предположил, что поводом тому послужил инцидент в ванной. На деле же причиной было совсем другое – Лизек позволили себе запрячь лошадь в пролетку для герра Буша, не испросив предварительно разрешения у коменданта.
На кухне виллы горничная, чье настоящее имя было Хелен Хирш (Гет называл ее Лена из лени, как она всегда считала), подняв глаза, увидела в дверном проеме одного из гостей. Вздрогнув, она поставила тарелку с остатками мяса и замерла в тревожном ожидании.
– Герр... – глянув на его смокинг, она наконец нашла подходящее слово для обращения к визитеру, – герр директор, я всего лишь собирала кости для собак герра коменданта.
– Пожалуйста, пожалуйста, – ответил герр Шиндлер. – Вы не обязаны докладывать мне, фрейлейн Хирш.
Он обошел вокруг стола. Он вроде не собирался приставать к ней, но все же она его побаивалась. Хотя Амон обожал избивать ее, еврейское происхождение все же спасало от сексуальных притязаний. Но теперь перед ней стоял немец, который не был столь подвержен расовым предрассудкам, как Амон. К тому же она не привыкла к такому тону голоса и обращению, хотя порой на кухню забегали эсэсовцы и младший состав, от которых она слышала жалобы на Амона.
– Вы не знаете меня? – спросил он, просто как человек – знаменитый футболист или скрипач – чье ощущение собственного величия было оскорблено тем фактом, что кто-то не знает его. – Я Шиндлер.
Она склонила голову.
– Герр директор, – сказала она. – Конечно же. Я слышала о вас... и вы тут бывали раньше. Я помню...
Он обнял ее за плечи, сразу же почувствовав, как напряглось ее тело, и легко скользнул губами по ее щеке.
– Это поцелуй совсем другого сорта, – пробормотал он. – Я целую вас из жалости, если хотите знать.
Она не смогла сдержать слез. «Герр директор» Шиндлер теперь крепко поцеловал ее в лоб, на манер того, как в Польше прощаются на вокзалах, звучно причмокнув губами, что принято в Восточной Европе. Она увидела, что он тоже готов заплакать.
– Этот поцелуй – привет вам от... – он махнул рукой, давая понять о племени честных и благородных людей, скрывающихся во тьме, спящих на нарах в бараках или таящихся в лесах, людей, для которых она, принимая наказания от Гета – была некоей смягчающей удары прокладкой.
Отстранившись от нее, герр Шиндлер полез в боковой карман и вытащил оттуда большую шоколадку. Видно было, что она еще довоенного производства.
– Спрячьте ее где-нибудь, – посоветовал он.
– Еды у меня тут хватает, – сказала она ему, словно то, что ей не приходится голодать, было предметом ее гордости. Пища – это было последнее, что волновало ее. Она знала, что не выйдет живой из дома Амона, но уж не из-за того, что не хватит еды.
– Если вы не хотите съесть ее, продайте, – сказал ей герр Шиндлер. – Но почему бы вам и самой не поправиться. – Отодвинувшись, он оглядел ее с головы до ног. – Ицхак Штерн рассказывал мне о вас.
– Герр Шиндлер, – пробормотала девушка. Опустив голову, она позволила себе несколько секунд поплакать. – Герр Шиндлер, ему нравится бить меня перед этими женщинами. В первый день здесь, он избил меня, потому что я выкинула кости от обеда. В полночь он спустился в подвал и спросил меня, где они. Они предназначаются для его собак, вы понимаете. Тогда он в первый раз избил меня. Я сказала ему... я не помню, что ему говорила; теперь я ничего не говорю... почему вы бьете меня? Он сказал: «Причина, по которой я бью тебя в том, что ты спрашиваешь, за что я бью тебя».
Она покачала головой и пожала плечами, словно извиняясь, что позволила себе так разговориться. Больше ей не хотелось откровенничать; она не могла излагать всю историю бесконечных избиений, когда кулаки гауптштурмфюрера снова и снова ходили по ее телу.
Герр Шиндлер доверительно наклонился к ней.
– Да, у вас нелегкая жизнь, Хелен, – сказал он ей.
– Неважно, – ответила она. – Я так и так жду.
– Чего ждете?
– Что когда-нибудь он пристрелит меня.
Шиндлер покачал головой, и она подумала, что с ее стороны было бы слишком большой смелостью питать какие-то надежды. Может, хорошая одежда и вежливое поведение герр Шиндлера – всего лишь провокация.
– Ради Бога, герр директор, я тут такого навидалась. В понедельник мы поднялись на крышу скалывать лед, молодой Лизек и я. И мы видели, как герр комендант вышел из дверей и прошел на веранду, как раз под нами. И там, стоя на ступеньках, он выхватил свой револьвер и выстрелил в женщину, проходящую мимо. Она несла узел. Он попал ей прямо в горло. Женщина просто шла себе куда-то. Вы понимаете. Она была точно такая, как все остальные. Я не могла и представить, что он это сделает. И чем больше вы узнаете герр коменданта, тем отчетливее вы понимаете, что тут нет никаких правил и законов, которых можно было бы придерживаться. Вы не можете сказать себе: «Если я буду соблюдать эти правила, то буду в безопасности»...
Шиндлер взял ее за руку и подчеркнуто сжал ее.
– Послушайте, моя дорогая фройляйн Хелен Хирш... Несмотря на все это, тут все же лучше, чем в Майданеке или Аушвице. Если вы сумеете сохранить свое здоровье...
– Я думала, – сказала она, что будет легче тут, на кухне. Когда меня перевели сюда из лагерного пищеблока, остальные девушки мне завидовали.
По губам ее скользнула скорбная улыбка.
Шиндлер снова повысил голос. Теперь он напоминал человека, втолковывающего принципы физики.
– Он не убьет вас, моя дорогая Хелен, потому что вы доставляете ему слишком большое удовольствие. Вы так нравитесь ему, что он даже не позволяет вам носить Звезду. Он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, как ему нравится еврейка. Он застрелил ту женщину, потому что она ничего не значила для него, она была одной из многих, она была пустое место для него. Вы должны это понять. Но вы, вы... да, это гнусно, Хелен. Но такова жизнь.
Кто-то еще говорил ей эти слова. Лео Йон, заместитель коменданта. Он был унтерштурмфюрером СС.
– Он не убьет тебя, – сказал Йон, – до самого конца, потому что ему так нравится вышибать из тебя дух.
