Алексей Югов - Ратоборцы
– А я, худоумный, тако думаю, князь: большим воинам не подобает житье сластолюбиво и спокойно!
Сумятица и смятенье поднялись в лагере Ростислава. В шлеме, но в одном лишь плаще поверх сорочки, молотя половецкой плетью и по коню и по спинам неохотно, вразвалку подымавшихся перемышлян, Ольгович носился вдоль и поперек стана, грозя и ругаясь.
Горяне же и руснаки, едва только он минет, сызнова трудились и роптали. Ропот нарастал.
– Пошто привел нас на Данила? Без нас думал – мы того не ведали! Не хочем с мадьяры! Мирись, княже, с Данилом, а мы нейдем! – кричали перемышляне.
Прискакал Фильний.
– Пастух нерадивый! – по-русски крикнул он зятю короля своего. – Собери свое стадо! Что они без ряду стоят у тебя?
И ускакал.
А ратники Ростислава, потрясая копьями и топорами на длинных киях, увлекая сопротивлявшихся, с шумом и рокотом, точно пруд, прорвавший плотину, устремились навстречу воеводе – Андрею-дворскому. Иные из них приостанавливались и, сняв белевшую на солнце сорочку, начинали размахивать ею.
– Перебежники идут, перескоки! – кричали в отряде дворского.
Воевода препроводил их в тыл, на самый берег реки, в полк Василька, князя Волынского, который уже успел устроить все свое войско на правом крыле.
Васильке Романович принял перебежавших. Приказал посадить на коней.
– Нет, княже! – испугавшись этого, закричали перемышляне. – Мы пеши бьемся!
И Василько, несмотря на самую жару ратного спеха, расхохотался, откинувшись в седле. Русая, золотистая борода его сверкнула на солнце.
– А коли так, – молвил князь, – то как хочете бейтеся – абы крепко!
– Умереть пришли! – грянули перемышляне. – А кто не пойдет, дай его нам – мы его сами забьем!
Даниил поставил их под начальство Дедивы.
Яростный натиск трех конных сотен Андрея смял беспечно стоявшую сторожу поляков и опрокинул ее.
– Войско!.. Войско!.. Рус!.. – прокатился многократный сплошной крик в польском лагере. – До зброи!
И затрубили тронбы, забили бенбны! А тем временем на ослепительно сиявшем белизною речном песке и на просторах очищенного от врагов холмистого луга князь Данило и князь Василько устроили и дружину и войско – всадников, стрелков и пехоту.
Реяли хоругви, звенели трубы.
Даниил стоял на холме. Конь под ним – белый, аравийский – был диву подобен. Седло – золоченное сквозь огонь.
Привставая на стременах, Даниил из-под руки всматривался в знойную даль, откуда неслось звяцанье и лязганье клинков, вопль битвы, пронзительное ржанье коней.
Посылая дворского, зная разум его и храбрость, Даниил сказал только:
– Я того ради пускаю тебя, да увидят граждане – близится спасенье их! Тебя ярославцы знают. А не зарвися токмо!
Но далеко еще было спасенье. И сильно зарвался дворский, и обступили его.
– Не дай бог, братья, выдать Андрея и добрых людей его! – звучным голосом крикнул князь и взмахнул рукой.
И полуторатысячная конная громада колыхнулась и ринулась.
Дивились немало на Западе новому князя Галицкого конному устроенью. Не скаковых, не игровых статей были кони под всадниками и не велики ростом, но крепки и рысисты были кони! А были все кони в личинах и в коярах кожаных, а люди в кожаных латах.
Но блистали их шлемы и сверкало оружие.
Конница шла, наращивая разгон. И когда прошла она тысячами копыт по рыхлой дерновине, по зеленому прибрежному лугу, выворачивая богатырскую ископыть, излетавшую со свистом стрелы, запущенной из баллисты, – когда прошла, то сразу стал черным луг, будто перепахали его.
Ухала и стонала земля!
Когда же вымчалась конница на горную хрящевину, грянула по кремню, по камню, то от искр, высекаемых подковами, зарево стлалось, точно летели всадники по раскаленной земле.
– Добре идут! Дивно разворачиваются! А ведь были невежды ездить на конях! – радуясь и любуясь твореньем своим, произнес Данило Романович, обращаясь к стоявшим близ него воеводам и прочим мужам храборствующим.
Между тем венгры строились в заступы. Прикрытые глубоким оврагом, поросшим кустами, они, устроив полки свои, двигались – один заступ за другим – на помощь к полякам.
Да и польский воевода, отступивший было полком своим, теперь, подкрепленный Фильнием, приказал трубить наступленье.
– Кирие элейсон! Христе элейсон! – пели священный свой гимн поляки, и «силен бысть глас ревуще в полку их!».
И все больше, все больше прибывало к ним угров.
Кичася на знаменитых конях своих, шли венгры. Разнолично и многоцветно было и убранство и снаряженье их.
Иные венгерские заступы – и в них не одни только простые всадники, но и многие из баронов венгерских – и одеяньем и снаряженьем были совсем точно половцы: тюркские, отороченные меховой выпушкой, колпаки, половецкие кафтаны и шаровары, половецкие сабли.
Тут же двигалась сплошь бронированная, от конской груди до головы всадника, тяжелая конница из рыцарей и рейтаров – и мадьярских, и немецких, и прочих.
Сверкали на солнце глухие огромные шлемы, подобные опрокинутым стальным ведрам, с прорезами для глаз и дыханья, сияли золотою насечкою панцири и щиты.
Раздуваемые на конском скаку, реяли белые мантии тевтонов-храмовников, с черным крестом на левом плече.
Были тут и добрынские немецкие рыцари, и много других.
Монашеские же ордены были представлены и братьями-миноритами, и братьями-проповедниками. На хоругви последних изображена была голова собаки с горящим факелом в пасти: «Просвещайте мир светом истинной веры, рвите в клочья ее врагов!»
И над всем высилась на багряно-желтом бугре хоругвь самого короля венгерского – золотая корона Стефана на голубом шелке, несомая двумя ангелами.
Под нею на золотистом коне высился сам Шильний. Близ него, разъяренный, возбужденный, едва избегнувший плена, виден был Ростислав.
– Герцог! – обратился он к Фильнию. – Ты видишь? Если конница пробьется под стены, пешцы наши не устоят!
Фильний неторопливо взглянул в ту сторону, откуда близилась лавина, и скрипучим своим, гортанным голосом произнес:
– Посмотри же и ты, князь! – Большим пальцем левой руки, через плечо, не оборачиваясь, он показал на выдвигавшиеся из-за леса мадьярские конные заступы.
Ольгович глянул.
Великим, неисчислимым множеством, покуда только досягал взгляд, стояли венгры, будто боры сосновые большие…
– Да! – сказал Ростислав. – Лучше было Данилу не перейти Сана!
Барон ему не ответил. Наклоняясь то вправо, то влево, он всматривался вперед.
А там уже сшиблись. От треска и лома копейного стал будто гром. И падали мертвые, как снопы…
Бились уже всем полным боем. Не до стрел уже было, не до арбалетов. Свечою дыбились, криком страшным кричали кони, и кусались, и рвали друг друга зубами. Русские секиры, копья, мечи, палицы, булдыги и двузубые топоры сшиблись тут с ятаганами, и турецкими саблями, и латынскими алебардами, и с чудовищной булавою, утыканной трехгранными стальными шипами, – немцы нарицают ее «утренняя звезда» – «моргенштерн».
Крепко ударили поляки и венгры на правое крыло Василька.
– Элере!.. Батран!.. Элере!.. Вперед!.. Не робей!.. Вперед!.. – ревели венгры.
– Бей!.. Вперед!.. За отечество!.. – кричали русские и разили всей пятерицею.
– Бий!.. Напшуд!.. – восклицали поляки, и яростно ломили, и напирали, и уже торжествовали победу. – Звыценство… Погром (победа)! – радостно вопили они.
Но бросился в самую гущу колебнувшихся волынцев сам Васильке на кауром статном коне, и сызнова устроил войско, и скрепил.
Низвергнутые на землю, низринутые под копыта коней, стонали раненные тяжко и умиравшие.
Не хотел польский воевода отдать победу! Сам впереди своих кинулся на волынян, и устремились за ним поляки.
– Погоним большие бороды! – по-русски грозились они.
– Лжете! – в полный голос отринул им Васильке. И поткнул золотою шпорою каурого жеребца своего, и «потече на них со своей Волынью».
И не стерпели те и побежали.
– Громадяне, – кричала пехота, – не отставай! За князем!..
– Боже, до пумощь! Окронжаен нас! – слышались крики польских ратников.
И теперь уже русские вопили им вслед – разное – с ревом и гоготом.
Тщетно пытался остановить своих воевода Болеслава.
– Настенпуйце!.. – кричал до хрипоты и рвал длинные седые усы. – Рыцежи!.. До битвы!.. Отважне!.. Смяло!..
– Пузьно!.. – отчаявшись, отвечали ему воины. – Венгжы уцекаен!..
И впрямь! Уж колебнулось, дрогнуло и покатилось вспять многоязычное мадьярское полчище.
Толпами угоняли русские всадники пленных, словно конные овчары каждый свою отару. С накинутыми на шею арканами, будто железные истуканы, не сгибая ног, ступали немецкие рыцари: мешал идти панцирь. Но он же и сохранил им жизнь. Когда, низринутые на землю, иные ударом копья, а иные крючьями, наподобие багров, что были у многих русских конников, простертые и беспомощные, лежали рыцари, не в силах сами подняться, – ибо где ж тут было пажам и оруженосцам? – не турнир! – то немало тогда прогрохотало копыт и по голове и по тулову рыцарей, а уцелели! Однако изрядно у многих помят был и вдавлен панцирь.
