Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
– А вы? – чуть растерялся гость. – Что бы вы тогда ответили?
– Ничего! – всплеснул руками историк. – Ничего бы я не мог ответить. Потому что и сам когда-то думал точно так же.
– Ну а сейчас-то как думаете?
– Со стыдом признаюсь: до седин дожил, а возражения на эту людоедскую логику не придумал. Ибо человечество по-иному не умеет, кроме как строить вавилонские башни на костях замученных.
– За стол! За стол! – прозвучал призыв Жени. – Хватит спорить!
Первый тост за именинника вызвался произнести Морозов. Стоя со стаканом вина в руке, он поздравил виновника торжества и с легким смущением продолжал:
– Подарка я не припас. Но у вас есть дар, больше которого я не смог бы придумать. Это ваша дочь. И я пришел, чтобы… Я хотел… – Сконфузившись, он докончил: – Хочу выпить за ваше здоровье!
Звякнули друг об дружку стаканы. Но гость не садился. Выпив до дна, он все же решился:
– Я пришел просить руки вашей дочери!
Выпавшая из руки Жени вилка брякнула о тарелку. Девушка стремительно вскочила и, чуть помедлив в замешательстве, бросилась из комнаты.
Не было ее минут пять. Когда она вышла из светелки, беседа за столом текла своим чередом.
– А мы тут, дочь, по-семейному обсуждаем, – как ни в чем не бывало сообщил Шмит-отец. – Вы поженитесь, ты уйдешь из своего туберкулезного барака, будешь учиться на врача…
– Папа, ну что ты такое говоришь! Я ведь еще не дала согласие…
– А я дал. Мне нравится этот молодой человек, и вы хорошая пара.
– Папа, прошу тебя! – Голос девушки звенел.
– Подумай сама, Евгения! Я умру, с кем ты останешься? За комсомольца какого-нибудь выйдешь? За полуграмотного стахановца? Они только заморят тебя, а счастливой не сделают.
– Папа, я сама решу!
Морозов поднялся, шагнул к ней. Поймал ее ладонь.
– Пожалуйста, согласись. – Он смотрел умоляюще. – Я защищу тебя… Уберегу.
– От чего?
– От всего! Я в лепешку расшибусь, но не отдам тебя никому.
Женя мягко освободилась от его руки.
– Я должна обдумать.
– Сколько мне ждать?!
– Несколько месяцев… – с заминкой ответила она. – Мне нужно попросить совет.
– У кого?
– У преподобного Серафима.
Морозов остолбенел.
– У какого еще… Да кто это?
– Ты не знаешь? – удивилась Женя. – Это святой. Серафим Саровский. Я думала, в Муроме его все знают.
– А, что-то слышал в детстве, – припомнил Морозов.
– Он был духовником дивеевских сестер в прошлом веке. Я поеду к ним на весь отпуск в июле.
– Куда поедешь? – встревожился Шмит-отец. – Все монастыри давно закрыты.
– В Мухтолово, папа. Там в селе живут дивеевские сестры. Они и в Муроме живут, но мне хочется в Мухтолово, на природу, там очень красиво.
Морозов и Женя стояли друг против друга, глаза в глаза. Шмит-старший, пробормотав что-то про чайник, тихо и незаметно исчез из комнаты.
Девушка отвела взгляд, вдруг зардевшись.
– Мне известно… Зинаида Кольцова рассказала… как вы с ней… любезничали… в процедурной.
Морозов вспыхнул, как стог сена от шаровой молнии.
– Эта блудливая кошка врет! Между нами ничего нет и не было!
– Тогда что ты делал ночью в больнице? – Этот разговор мучил Женю. – Тебя видели, ты крался по коридору…
– Мне нужно было только поговорить с ней!
– Для этого ты пришел ночью тайком и… заволок ее в процедурную? – Горло девушки болезненно сжалось, последние слова она вытолкнула с усилием.
– Послушай. Я не хотел тебе об этом говорить. – Морозов тоже страдал. – Я тебе не лгу. Сама мысль, чтобы лгать тебе… она омерзительна, поверь. Все равно что пачкать грязью твою чистоту… Но… Скажи, давно ты видела Заборовскую?
– Муську? Недели три не видела… А при чем тут она? – опешила Женя.
– По всей вероятности, она арестована.
– Как? Почему? За что? – Известие поразило девушку. – Этого не может быть! Ей же только восемнадцать… Нет, наверное, она занята экзаменами, и поэтому мы не видимся…
– Это я и хотел узнать через Кольцову. Ты же знаешь, кто у нее муж. Припугнул ее, чтобы была сговорчивей. Теперь видишь, от чего я хочу тебя уберечь?!
– От чего? – все еще не понимала она.
– Кроме Заборовской арестовали не меньше троих. Из той компании, куда тебя затащила твоя Муська. Вспомнила?
– Этого не может быть… – качала она головой.
С парящим чайником вернулся весело-оживленный Шмит-отец.
– Ну, дети мои!..
Взволнованный вид обоих убеждал его, что дело движется в верном направлении. Едва ли он ошибался. Но разговор доканчивали не слова, произнесенные вслух, а взгляды, исполненные красноречия. «Я верю тебе. Просто не торопи меня». – «Вряд ли я достоин тебя… твоей неземной чистоты, твоих глаз, как на картинах старинных художников, сияющих будто самоцветы. Но потом может быть поздно, пойми!» – «Если любишь, никогда не будет поздно!» – «Я люблю тебя. Люблю как сумасшедший и ради тебя готов на все. Я буду ждать тебя, моя родная, даже если придется всю жизнь…»
Разлитый по чашкам чай испускал аромат лесных ягод. Неторопливо прихлебывая, несколько долгих, уютных, упоительных минут трое за столом просто переглядывались. Точно опасались спугнуть неосторожным словом редкое семейное счастье.
– А все-таки чудно сегодня все совпало, – прервал молчание Шмит-отец. – Выходной день у меня и у вас, Николай, мой день рождения и ваше сватовство… Одно только нам и осталось: моя семья – моя крепость. Только в семье понимаешь, насколько враждебным стал мир. И потому боишься ее потерять… Знаете, Николай, после смерти жены я сегодня впервые сполна почувствовал себя семейным человеком. Евгения хорошая дочь, но… мыслями и душой все время где-то не здесь, не дома… как будто ей здесь тюрьма.
Морозов поперхнулся чаем.
– Папа!
– Не спорь, – строго сказал отец. – Я знаю, что такое тюрьма. Не поверите, Николай, на старости лет стихи принялся сочинять, когда сидел в камере… Вот до чего тюрьма доводит, – полусмеясь, заключил он.
– А за что вас арестовывали? – ляпнул Морозов.
– Папа не любит говорить об этом. – Тут же на ногу ему наступила Женя.
– Отчего же, сегодня можно! – улыбнулся Шмит-отец. – Сегодня у меня праздник и легко на душе… За что, спрашиваете. А разве у нас арестовывают за что-то? Главный вопрос, которым они руководствуются: кого! Еще в двадцатом году я имел возможность лично убедиться, что советский чекист – существо полоумное, зачастую интеллектуально недостаточное. А уж в тридцатом они только подтвердили свое реноме. Представьте, меня арестовали лишь потому, что у них в бумажках было записано, будто я из белоказаков, состою в церковно-белогвардейском военном подполье, зачислен в полк, который вот-вот поднимет мятеж против советской власти. Кто-то донес… Что ж выяснилось? Доносчик, что называется, слышал звон, да не знал, где он.
