Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев
«И облизывались на нас, яко волки», – вспомнил он вдруг слова, некогда сказанные князем Владимиром о половцах. И эти немногим лучше – тоже великие охотники до чужого добра. Но ничего, придётся им поумерить алчность и жадность, попридержать до другого раза лихих скакунов.
…И двинулось переяславское посольство по малолюдной степной пуште[135], сопровождаемое отрядами кочевников-угров. Им кланялись в пояс, им улыбались, кривя губы и хитровато прищуривая глаза. Мирослав Нажир не верил поклонам, льстивым речам, улыбкам – всё знал он и всё подмечал.
Так, медленно, неторопливо, продвигались они к Эстергому – цели своего долгого утомительного странствования.
Глава 36
За осадой Меньска, за событиями в Киеве, за извилистыми дорогами жизни Велемира и Ходыны я, каюсь, совсем позабыл об одном из главных героев нашего повествования – князе Мстиславе. Меж тем минуло более двух лет со времени, когда верный его друг Олекса покинул Новгород в поисках ратных подвигов, а княгиня Гида отправилась на ладье в далёкий Иерусалим. С тех пор князю приходилось всё чаще и чаще пребывать в томительном, гнетущем душу одиночестве – одиночестве, за которым, – Мстислав старался, хотел верить, – его ждёт свершение всех честолюбивых замыслов, устремлений, надежд.
В летописи мы находим краткое известие о делах Мстислава в эти годы: писано, что в лето 1105 Мстислав «идоша в Ладогу на войну». И до, и после не раз приходилось новгородцам ходить в походы на мятежную чудь, которая часто отказывала в уплате дани, убивала княжеских тиунов, совершала внезапные нападения на соседние, подвластные Новгороду волости. Мстислав каждый раз с готовностью выступал против чуди, но что значили эти походы в сравнении с великими деяниями его славного отца, князя Владимира?! Тот всю Русь, от северного Белоозера до Карпат, от Полоцка до Путивля поднял против коварного страшного врага – половцев и одержал победу, равную разве что победам Святослава Игоревича над хазарами да Олега Вещего под стенами Царьграда.
Куда ему, Мстиславу, до отца! С этими чудинами и возиться-то стало противно – всё они норовят ударить в спину, исподтишка, а как выйдешь супротив них в поле – разбегутся, упрячутся в свои леса, аки зайцы трусливые. Иные тотчас покорность выкажут: мёдом, пушниной, рыбой станут ублажать дружину.
Что же остаётся делать молодому Мстиславу, как проявить себя, чем прославить своё имя? Строительством храмов, укреплением городов? Нет, не то. Всё это – не то. Связан он по рукам и ногам с новгородцами, ни шагу отсюда не ступишь. Да и куда ехать? Где, в каком граде садиться на стол? Все грады разобраны родичами – братьями, дядьями, которых у него, к великому несчастью, наберётся добрая дюжина. Вот и выходит: велика Русь, да ступить некуда.
Иной раз, проезжая на коне по дощатому настилу новгородских улиц, Мстислав поражался, сколь велик и богат становился город, – везде встречали его купеческие лавки, мастерские ремесленников, храмы, которым несть числа. Каких только людей, какой только веры не увидишь теперь на просторных новгородских площадях, какой речи не услышишь! И приятно удивляла Мстислава всё возрастающая новгородская мощь, и страшила одновременно, чувствовал он силу, которая давила на него всё более и более с каждым годом. Сила эта была – бояре, купцы – «вящие» люди Новгорода. За ними тянулись ремесленные братства и прочие городские низы. С горечью слушал Мстислав шум беспокойного веча, всё чаще расходилось его мнение с мнениями бояр, и всё с большим трудом, используя всё своё выработанное с годами умение вести страстные речи, удерживал он буйных новгородцев от бунта – бунта против власти князя Владимира – ведь Мстислав, в сущности, был всего лишь наместником отца в этом вольном непокорном граде. Начнись такой бунт, и тогда уж точно доберётся, дотянется хищными своими дланями до Новгорода коварный Святополк. Недалеко и свеи – тоже великие охотники до чужого добра.
Вот если б, если б мог Мстислав стать независимым, отделаться и от отцовской опеки, и от Святополка, вот тогда бы узнал мир про его мудрость, его державный ум, его ратные подвиги, он показал бы себя, показал бы всем, на что способен, стал бы действительно великим. А может, наоборот, сделался бы лишь послушным слугой, холуём этих крикливых «вящих», и за воинским умением и державной мудростью его сокрылись бы тогда слабость, ничтожность, недальновидность?
Нет, надо держаться отца, идти его путём, собирать, объединять землю Русскую, а не расчленять её. Кто он один в своём Новгороде? Никто, нет у него опоры. Его опора – там, в Низовье[136], в отцовых землях, без них он – ничтожество, малость, песчинка.
За тяжкими думами проводил Мстислав время. Уже голова его начала седеть от грустных мыслей, от постоянных раздирающих душу внутренних противоречий.
Одно доставляло молодому князю радость – это собор Благовещения в Городище. Чудно сотворил его мастер Пётр – великий зодчий, умелец, другого какого не сыскать во всей Руси. В соборе хранилось теперь написанное по княжескому заказу великолепное Евангелие. Текст Евангелия писал молодой Алекса, сын пресвитера, золотом же писал Жаден – другой искусный мастер.
После драгоценную сию книгу тиун Наслав возил в Царьград, где оклад Евангелия дивно украсили золотом, драгоценными каменьями и радующими очи эмалями знаменитые на весь мир ромейские златокузнецы.
С удовольствием, бережно листал Мстислав страницы Евангелия. Всякий раз находил он в этой книге что-либо для себя новое, ранее непознанное, важное, существенное. Но особое восхищение испытывал молодой князь, когда глядел на оклад Евангелия, на словно сотканное из множества тончайших золотых нитей замысловатое кружево, в которое вкраплены были разноцветные каменья – яшма, изумруд, рубин. Не случайно сделана была в конце книги запись: «Цену же Евангелия сего один Бог ведает».
Мстиславу становилось очень приятно оттого, что вот он имеет у себя такую книгу, ведь любой «книжник» мечтал бы иметь её в своей библиотеке.
При дворе в Городище Мстислав собирал всякого рода людей, смыслёных в языках, в писании, переписке книг, и велел им заниматься переводами, а также переписывать и дополнять старые летописные своды, которые восходили ещё ко времени первого Новгородского епископа – Иоакима Корсунянина, что был рукоположен при Владимире Крестителе.
Впрочем, не особо доверял Мстислав этим людям – частенько он вёл летопись сам, а ночами заставлял молодых юношей-писцов заносить написанные им строки строгим уставом на длинные свитки.
Каждое утро, как правило, князь проверял труд писца. Он входил в душное утлое помещение, где ночью при свечах работал писец – чаще других это был сын пресвитера Алекса, – подходил к стульцу с подножием, садился на место переписчика и, разворачивая свиток
