Вечный свет - Фрэнсис Спаффорд
Господь – мой пастырь,
И поэтому у меня есть все.
Он ведет меня по зеленой поляне,
Он ведет меня вдоль тихой реки.
А когда я опускаю руки,
Помогает найти мне путь.
И поэтому я спасен,
Спасе-е-ен в руках его.
– Спасены, братья и сестры. Спасены сегодня. Завтра. Навсегда. Хвала Ему за это! Хвала Его великому имени. Это уже очень много! Разве недостаточно этого, чтобы славить Его? Аминь! Но это не все. Это не все. Господь хочет не только, чтобы ваш дом выстоял. Он хранит вас – тебя, брат, и тебя, сестра. Но Он хочет большего. У Него большие планы. Он хочет взять в руки весь этот заблудший город. Слушайте Его! Снова псалом сто двадцать шесть. Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж. Вы слышите? Страж просыпается посреди ночи и смотрит по сторонам. Что это за звук? Что это, лиса роется в помойке, ищет остывший кебаб? (Ты знаешь этот звук, сестра, да?) Или это грабитель лезет в дом? Страж не знает; он тревожится и тревожится. Но это нехорошо. Это все напрасно, если Господь не охраняет город; если Он не держит его в руках. Вы знаете, а ведь Иерусалим был когда-то как Лондон. Там были ночные клубы. Там были плохие районы. Дилеры творили свои злодеяния на улицах. Там были богатые люди, заносчивые люди, неблагочестивые люди со злобой в сердцах. И что сделал Господь, братья и сестры? Думал ли Он сжечь его? Смыть с лица земли великим потопом? Нет-нет. Он очистил это грязное место по-другому. Он любил его. Он хотел его освободить. И Он освободил. Он омыл его своей кровью. Вымыл до блеска. Сделал его новым. Новый Иерусалим, братья и сестры, красив, как невеста. Задумайтесь об этом. И знаете, что? С Лондоном точно так же. Он хочет взять в руки этот грязный город и спасти его. Хочет отстроить его заново на камне спасения. Хочет сделать его новым и священным. Он хочет отмыть тротуары, чтобы они засверкали, как бриллианты. Хочет нарядить город в сияющее облачение. Он хочет привести его к спасению. Как думаете, Он сможет? Если думаете, что сможет, скажите мне. Я вас не слышу. Да, сможет! Да, сможет! Он может взять этот великий город и сделать новым. Он может отмыть его. Он может его освободить. Он может заставить его петь и славить Его имя. Славьте Его имя! Славьте Его священное имя! Славь Его, Бексфорд! Славь Его, Лондон! Славьте Его, все почтовые коды! Славьте Его под звуки трубы! Славьте Его псалмами и гуслями! Славьте Его бубном и танцем! Славьте Его струнными и органом! Славьте Его громкими цимбалами! Славьте звонкими цимбалами! Пусть все, что дышит, славит Господа!
Бен, как всегда ошеломленный кульминацией проповеди и приближающемуся к экстазу хору, думает: «Я в безопасности, хоть и не знаю, как и почему. Спасибо».
Они возвращаются домой без двадцати час, и, как только Марша убирает их воскресные вещи в чехлы и вешает в шкаф, им приходится использовать каждую минуту, чтобы успеть приготовить обед. Она несется к маринованным перцам и сушеным рачкам для эуа агойна и принимается за дымное дело осветления пальмового масла. Бен шинкует – лук, зеленый лук, окру. Он моет и ставит вариться молодой картофель. Он взбивает белки для лимонной меренги. Короче говоря, су-шефствует, чтобы у Марши, когда она будет готова собирать блюдо, все было под рукой в виде белых, зеленых, красных и желтых кубиков. Так они вместе работают в кафе, со своей скоростью, с удобной согласованностью их ритмов. (Бену приходило в голову, что своим спокойствием, если не целиком, то в значительной степени он обязан тому, что жизнь с Маршей такая чертовски кипучая, что нет ни минуты для праздношатания.) Но они готовят гораздо больший объем еды, чем просто для семейного ужина, имея в распоряжении лишь маленькую домашнюю кухню, поэтому все их действия так или иначе наскакивают одно на другое – им то и дело приходится протискиваться друг мимо друга в этом контролируемом хаосе. Все это чуть больше напоминает хаос, чем в кафе, но благодаря спискам Марши все же не превращается в него. Протискиваясь позади жены, он чмокает ее в шею. «Уйди!» – Она замахивается на него деревянной ложкой. Но в следующий раз, проходя мимо, щиплет за зад. Он знает, что она переживает. Она всегда переживает, когда к ним приходит ее сестра. Вскоре он принимается мыть посуду, чтобы обеспечить ее чистыми сковородками.
– Так, – говорит она, когда пирог отправляется в духовку, карри булькает на плите, окра готова и ждет в сторонке, эуа агойн приобрела свой отличительный черно-красный цвет, а маленькие колбаски шкварчат на гриле. – Барбекю!
Бен идет в сад с металлическим противнем, полным курятины, и мешком угля. Он выволакивает мангал для барбекю из безукоризненно опрятного гаража на маленькую террасу, и, пока занимаются таблетки для розжига, у него есть немного времени оглядеться. Зря они беспокоились насчет погоды. День чудесный и такой по-летнему яркий, что зелень листвы и синева неба кажутся свежевымытыми. На границе участка, у забора, который он пару месяцев назад пропитал креозотом, торчат розовые комочки пионов, мальвы цветут пышным белым ковром с вкраплениями розовых и золотых серединок, а лобелия светится резкой электрической синевой. Все выглядит новым и свежим. В небе с ревом двигателей, переходящим в шепот, мелькает самолет, крошечный, как игрушечный металлический щелкунчик; его след пересекает Бексфорд в направлении далекого аэропорта Хитроу. Здесь, в какое бы время ты ни поднял глаза, всегда увидишь самолет: близко или далеко, сам самолет или улику в виде полосы, но неизменно движущиеся в сторону запада. Словно самолеты, думает Бен, раскладывая на решетке первую партию ножек и бедер, являются частью садового механизма; неотъемлемой частью. Словно аккуратный кусочек газона, обнесенный оградой, россыпь сверкающих цветов, настолько многочисленных, что не сосчитать, и свернутый желтый шланг вместе образуют нижнюю часть машины блаженства, которой для правильной работы необходим небесный купол, а роль отсчетного механизма выполняют самолеты, размеренно тикающие с востока на запад по своей астрономической траектории. А может быть, они закреплены на небе, и движется именно оно: голубая сфера,
