Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

Ну еще бы, думал Иван, переполошили ее вон как! Ну да это всегда так бывает, этим же в такое время только попадись. Это же какие уже люди? Им вдруг стало можно все, что хочешь, а это покрепче любой водки. И они тогда просто звереют, и им же тогда все равно, кто перед ними. Вот как хотя бы в прошлый раз, сколько тогда было императору? Да всего год с небольшим. А лейб-кампанцам что! Они вбежали к нему в спальню, няньку сразу в сторону, то есть дали в зубы, чтобы не орала, а самого его в охапку и завернули в мантию, а мантия была длиннющая и скользкая, и он упал. Они его подняли и смеялись. А государыня Елизавета, а она наутро уже стала государыней, сказала про него: какой милый мальчик. И больше его с тех пор никто не видел! Вначале говорили, что его отвезут в Германию, к его дальним дядькам и теткам, и уже даже повезли туда и довезли до Риги… И там он вдруг пропал. Потому что, говорили знающие люди, если бы он только оказался в Германии, то там обязательно нашлись бы такие люди, которые его сперва бы вырастили, выучили, а после дали ему войско, с которым он бы вернулся в Россию и опять стал императором, а дщерь Петрову бы ссадили! Потому что ему присягали, потому что он законный император — Иоанн Шестой Антонович, а дщерь Петрова рождена вне брака… А так Иоанн вдруг пропал, увезли его куда-то, спрятали, и дщерь осталась царствовать. И об Иоанне никогда никак не поминала. И также и другим поминать не велела — строжайше, а непослушным усекали языки. Вот и молчали все, да и никто толком не знал, что с Иоанном и где он…

А Клямке где? Иван опять прислушался. В доме было тихо. Иван встал и подошел к окну, посмотрел на улицу, ничего особенного там не увидел, но все равно подумал, что как бы и в самом деле его немца не схватили. В прошлый же раз как их хватали! И сколько их перебили тогда, сколько их домов пожгли, лавок пограбили! А Клямке, если его сейчас схватят, ему приставят ствол к затылку и велят: веди, показывай! Но это если его схватят. А могут ведь и не схватить…

И точно: во дворе от улицы послышались шаги. Это были шаги Клямке. Клямке шел один и не спешил. Иван вернулся от окна, сел на софу и подумал, что что-то очень долго Клямке не было. Ну да хорошо, что хоть живой вернулся и как будто бы один. А в коридоре что-то тихо говорили — женским голосом и по-немецки. Потом в дверь постучали. Иван, не вставая, ответил:

— Открыто.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Иван Иванович

Вошел Клямке. Он уже не улыбался, а был очень серьезен, даже почти мрачен. Он плотно прикрыл за собой дверь, даже еще попробовал, плотно прикрылось ли, и только уже после сказал:

— Вот я и вернулся, господин ротмистр. И кое-что узнал.

Говорил он по-немецки. А Иван в ответ молчал. Тогда Клямке прошел мимо него к окну и посмотрел на улицу. После, как бы между прочим, опять поставил горшки так, как он их ставил раньше, повернулся к Ивану и стал говорить вот что:

— Ничего хорошего сказать вам пока не могу. У них же пока все получается. Город они держат весь, и выезды из него тоже. И весь армейский гарнизон теперь тоже за них. А это еще сколько полков? Четыре? Или шесть?

Иван пожал плечами, делая вид, что не знает. А сам тут же подумал: правильно, четыре здесь и еще два на Васильевском острове.

— Шесть! — громко сказал Клямке. — А другие говорят, что будто даже десять. А кое-кто уже смеет кричать, что даже Ораниенбаумский и Петергофский гарнизоны присягнули Катрин, а Питер… извините, а император Петр Федорович спешно отбыл в Ревель, чтобы оттуда сразу отбыть дальше, уже совсем в Голштинию. Но, повторяю, это только слухи. Даже, точнее, пьяный вымысел перепившейся на радостной, как это правильно по-русски, на радостной дармовщине толпы. Ведь же это такой ее первый указ: поить везде всех даром! Так что только можете себе представить, чего я сейчас везде насмотрелся. Да и вы здесь, как мне сказали, тоже кое-что уже увидели!

Тут Клямке замолчал и даже поджал губы. Но и Иван тоже молчал. Тогда Клямке прошелся взад-вперед, еще раз посмотрел в окно, даже еще раз поправил горшки, а после продолжил вот как:

— Так что они теперь все храбрые. Особенно Катрин! Да вы ее теперь не узнали бы. Она переоделась старым русским офицером, то есть, я хотел сказать, она облачилась в отмененный высочайшим указом мундир образца прошлого, елизаветинского царствования и теперь намеревается во главе гвардии, а точнее, этой вдрызг пьяной толпы, идти на Петергоф. Они думают схватить там государя, посадить его, как зверя, в клетку… — Тут Клямке замолчал и усмехнулся, потом сразу стал серьезным и так же серьезно сказал: — Но я очень бы хотел увидеть, как их в Петергофе встретят. Миних им там задаст! Ведь Миних в Петергофе, насколько я знаю. И он настоящий солдат! Вы его видели?

— Видел, — сказал Иван.

— О! — тут же сказал Клямке. — Вы напрасно улыбаетесь. Конечно, он теперь не тот, кем он был хотя бы лет двадцать назад. Но смею вас заверить, господин ротмистр, и даже готов биться об заклад, что государь поручит это Миниху и только Миниху! А если он этого не сделает, то… Нет, что об этом даже говорить! Поэтому, — продолжил он уже вполголоса, — я думаю, что как только господин фельдмаршал почувствует, что дело принимает дурной оборот, он тотчас же возьмет все в свои руки, и корона будет спасена. Потому что это Миних! За которым Данциг, Перекоп, Хотин, Очаков и, да простят меня другие, Бирон. А справиться с Бироном — это было даже потруднее, чем взять Очаков. А кто такой Гришка Орлов? Гришка — это совсем не Бирон. То есть Орлов, да не орел!

— Орлов? — переспросил Иван.

— Орлов, — повторил Клямке. — Но не Алексей, а Григорий. Тот, который был в коляске. Вы его возле самого города встретили.

— Мы? — спросил Иван.

— Вы, — сказал Клямке. Улыбнулся и еще сказал: — Иван Иванович. — Потом: — Курьер из действующей армии. Вы двадцать шестого сюда прибыли. С пакетом от Румянцева на высочайшее имя.

— Так вы и