Н. Северин - Авантюристы
Углов также предавался сладостным мечтаниям, одно безумнее другого. То ему казалось, что ему ничего больше не остается, как похитить Клотильду и бежать с нею на край света, то он останавливался на решении сознаться в своей любви Потанто. Но тут являлось непреодолимое препятствие в лице Паулуччи, такое непреодолимое, что оставалось только убить его. Когда аббата не будет на свете, все пойдет хорошо, можно будет увезти Клотильду в Россию, к себе в деревню, далеко от Петербурга, и они там будут блаженствовать до конца жизни…
А в спальне супругов Потанто тем временем жена сидела на широкой кровати и плакала; муж же в ночном колпаке и в одном белье прохаживался по комнате, ероша остатки своих седых волос, и тяжело вздыхал.
— Так что же нам теперь делать, по-твоему? — спросил он в десятый раз, останавливаясь перед кроватью, на которой не переставала плакать его старая подруга.
— Не знаю, Шарль, не знаю. Надо обсудить. Ты знаешь, как настойчива и решительна Клотильда. Мы все радовались этому, воображали, что с такой сильной волей она всего достигнет, что если ее мать погибла, то потому только, что у нее были чересчур нежное сердце и неспособная на борьбу душа, а вышло то же… Давно уж заметила я, что он нравится ей, этот проклятый русский, но никогда не думала, что дело дойдет до этого…
— Не проклинай его, дорогая! Чем он виноват? И разве он менее несчастен, чем она? Разве он приехал сюда, чтобы потерять свое сердце?
— Что мне за дело, для чего он сюда приехал! — запальчиво воскликнула госпожа Потанто. — Он украл у нас наше единственное сокровище, наше дитя, нашу радость, наше все! И для чего только отстаивали мы ее, когда, три года тому назад, Мишель хотел увезти ее с собой в Россию, чтобы определить в штат великой княгини, как, двадцать лет тому назад, ее бедную мать определили к цесаревне Елизавете? Для чего берегли мы ее? Для чего радовались, что она непохожа на мать, что ее не тянет к авантюрам? Нам казалось, что мы отвоевали ее у судьбы! В последнее время она проявляла все больше отвращения к жизни авантюристки, на которую ее обрекали те, которые погубили ее мать, и вот что вышло! Влюбилась в авантюриста — и на все пойдет, чтобы не расставаться с ним! О, я ее знаю! она не задумываясь всюду последует за ним!
— Но для этого надо, чтобы она сделалась фрейлиной, — заметил Потанто, — а до этого еще далеко. Надо прежде узнать, кто он такой. Вот скоро приедет Мишель и разъяснит нам все это.
— И ты убежден, что она будет ждать до тех пор? О, как ты мало знаешь ее!
— Сказать разве аббату…
Жена не дала ему договорить.
— Боже тебя сохрани! Это значит совсем отказаться от счастья видеть Клотильду! Разве он отпускал бы ее к нам, если бы подозревал, что здесь происходит? Да он с нами навсегда рассорится, если узнает об этом! Никогда, никогда не простит он нам этого!
— Но как же быть?
— Прежде всего нам надо как можно скорее избавиться от присутствия этого Вальдемара. Необходимо дать ему понять что он нас стесняет…
— Милая! Да ты вспомни, кто к нам его прислал!
— Твой брат не мог предвидеть, что из этого произойдет.
— Во всяком случае надо подождать приезда Мишеля.
— Так, значит, по-твоему, надо молчать и делать вид, что ничего не замечаешь, до приезда Мишеля? Но это очень тяжело! Я не в силах буду относиться к Вальдемару, как прежде; боюсь, чтобы он не догадался, как мне страстно хочется, чтобы он скорее был за тридевять земель от нас!
— Надо сдерживаться, милая, надо проникнуться мыслью, что он ничем не виноват. А на его благородство и на то, что он никогда не забудется и не злоупотребит чувством, которое он внушил нашей бедняжке, можно вполне рассчитывать.
— О, в этом и я не сомневаюсь! — согласилась госпожа Потанто.
XIV
Но напрасно госпожа Потанто опасалась, что не будет в силах скрыть свою ненависть к Углову: он не давал ей ни малейшего повода проявлять эту ненависть, — так скромно и осторожно он себя держал. Напрасно также старалась она неусыпно следить за влюбленными и мешать им оставаться вдвоем, — они этого не добивались. Они по-видимому довольствовались тем, что могли смотреть друг на друга при всех и разговаривать о посторонних предметах, сознавая в душе, что они принадлежат друг другу навеки.
Жизнь шла по-прежнему. Клотильда проводила все время за книгами, точно у нее и теперь не было другой цели, кроме изучения дипломатических сношений философов и историков да заучивания мудреных русских слов. В определенное время она выходила по-прежнему в сад и прогуливалась с книгой в руках по липовой аллее против окон Углова, которому теперь листья не мешали, как прежде, любоваться ею; листья начинали уже желтеть и падать, и по шуршанью их под ногами девушки он мог знать, что она вышла в сад.
О, у них много было радостей! Клотильда по временам отрывала глаза от книги, чтобы взглянуть на окно, у которого стоял ее возлюбленный, и это значило, что никто не подсматривает, что он может поздороваться с нею и сказать ей взглядом, что сегодня любит ее больше, чем вчера. Она ему улыбалась, и он понимал, что она счастлива. Потом были встречи за завтраком, за обедом и за ужином, за круглым столом, рядом; в общий разговор о посторонних предметах они ухитрялись вставлять целые фразы, смысл которых был понятен им одним. Все это немножко утешало их от постоянных неприятностей, которым подвергали их непреклонные аргусы, следившие за каждым их движением.
Когда Клотильда объявила однажды за завтраком, что ей хочется сходить вечером в монастырь навестить подруг, которых она давно не видела, дядя стремительно предложил проводить ее туда и обратно. Углов так рассчитывал на эту прогулку в сумерках вдвоем с возлюбленной, по узкому и темному переулку, в котором они провели столько блаженных минут и где он впервые сознал, что любит ее и любим ею! На этот раз он только мысленно мог проводить ее до двери монастыря. Впрочем она оставалась там недолго и вернулась с сияющим лицом, а за ужином он только и делал, что тщетно ломал себе голову над вопросом: «Чему она радуется?» И вдруг, мельком взглянув на него и вспыхнув от смущения, она уронила салфетку. С бьющимся от волнения сердцем нагнулся Углов, чтобы поднять ее, и дрожащими пальцами ощупал записочку: ему удалось незаметно сунуть ее в боковой карман.
Можно себе представить, с каким нетерпением ждал он минуты, когда ему можно будет ее прочесть. Но — увы! — в ней было всего три слова: «Послала письмо Бланш».
Всю ночь и все следующее утро Владимир Борисович провел в тщетных усилиях разгадать предложенную ему загадку и, чтобы успокоить расходившиеся нервы, вышел прогуляться.
Потанто был в лавке, Клотильда заперлась в своей комнате, а тетка ее отправилась к кухню. С наступлением осени начались обычные хлопоты с маринадами и консервами, бедная женщина приходила в отчаяние от невозможности согласовать свои хозяйственные занятия с надзором за возлюбленными, и, надо ей отдать справедливость, убедившись, что без жертв нельзя обойтись, великодушно решила сократить наполовину против прежнего запасы засахаренных фруктов. Но в тот день, когда она увидела, что Углов собирается уходить, ее сердце радостно забилось при мысли о том, что она может быть, успеет приготовить сироп со специями для чудесных желтых слив, принесенных прислугой с рынка.
Прошлявшись без цели часа три, Углов вернулся домой, когда уже садились за стол, и Потанто повторил для него рассказ о посещении аббата Паулуччи, который зашел к нему в лавку, чтобы узнать, нет ли известий о Мишеле, сообщил ему важные новости. Приехал курьер из России с собственноручным письмом великой княгини к графу Бодуару.
— Вашу партию можно поздравить с блестящим успехом, — мосье Вальдемар. Царица решилась наконец сделать манифестацию в пользу маленького великого князя, и есть много оснований надеяться, что другу прусского короля не царствовать после смерти императрицы Елизаветы, — начал Потанто обращаясь к Углову.
Тот вздрогнул, услышав свое имя. Он был так поглощен вопросом: почему Клотильда беспрестанно посматривает на дверь в прихожую, что не слыхал обращенной к нему речи.
— Да, — продолжал между тем старик, — обстоятельства складываются так, что наследником престола будет, без сомнения, назначен сын великой княгини, а она будет регентшей. Эге! Князь Барский — не такой вертопрах, каким его многие считают, и хорошо предвидел события, когда стал во главе партии, ратующей за эту принцессу против ее супруга! Вам это должно быть приятно, мосье Вальдемар: вас скоро вспомнят, и вы не сегодня-завтра получите приказание вернуться на родину…
Углов не слушал его и продолжал взглядывать на Клотильду, которая не спускала взора с двери. Вдруг она насторожилась.
— Чего ты, милая? — спросила ее тетка, которая тоже давно заметила ее озабоченность и тоже спрашивала себя:
