Мария Романова - Екатерина Великая. Сердце императрицы
Софью испугала усмешка великой княгини, и она вновь упала в ноги.
– Не казни меня, матушка!
– Ты ни в чем не виновата, Софьюшка. – Екатерина подняла женщину и слегка нажала на ее плечо, усаживая на низкую козетку напротив себя. – Круп никого не щадит, не делает разбора между принцессою и крестьянкою. И смерть эта могла приключиться в любую минуту. Вспомни слова доктора Кирсанова. Он много знает, ему верить можно.
Софья покорно кивнула. Плечи ее чуть расслабились, она некрасиво согнулась.
– Так, значит, ты меня теперь прогоняешь, Екатерина Алексеевна?
– Дурочка ты моя, нет, конечно. Я просто прошу тебя как можно скорее убраться в детской, да так, чтобы ничего и никогда более мне об Аннушке не напоминало. Да и тебе, душечка, тоже. И хватит слезы лить!
Невольно тон Екатерины стал жестким – хотя Софья была виновата только в том, что сбила ее с мысли. Но, наверное, сейчас оно к лучшему. Нет смысла душу рвать попусту – рана и без того свежа. Да и боль-то, поди, не уменьшится, только станет привычной.
– Софьюшка, хватит слезы лить! Вон уже платки мокрые, хоть выкручивай…
Та покорно кивнула и утерла слезы действительно совершенно мокрым кусочком батиста.
– Ступай.
Нянюшка покорно ушла. Екатерина попыталась вернуться к мыслям о Кирсанове, однако отчего-то вспомнилась ей Елизавета – такая, какой она ее увидела в последний раз. Усталая, безнадежно больная, с посеревшим лицом, одышливая и уже нездешняя. Дожидавшаяся, кажется, только появления Екатерины. Вспомнился ее лихорадочный, едва слышный шепот. И то, как жестко схватилась она за руку невестки, притягивая к себе в последние свои минуты.
«Да, матушка императрица… Теперь-то я куда лучше понимаю тебя. Должно быть, нечто подобное чувствовала ты сама, поднимаясь против Брауншвейгской династии? Однако у тебя, молодой, хватило духу пройти весь путь рядом со своими верными преображенцами. Мне же достало духу лишь благословить Гришеньку.
И вот теперь я мечусь по комнатам, аки тигрица, в ожидании вестей, хотя прекрасно понимаю, какими будут эти вести. Понимаю и страшусь. Ты бы, наверное, надела кирасу и отправилась со своим любимым, не отсиживалась в полутемном, несмотря на белые ночи, дворце…»
За почти полсотни лет история переворота Елизаветы успела обрасти легендами. Рассказывали, что цесаревна надела кавалерийскую кирасу, села в сани и по темным заснеженным улицам столицы поехала в казармы Преображенского полка. Там она обратилась к своим приверженцам: «Други мои! Как вы служили отцу моему, то при нынешнем случае и мне послужите верностью вашею!» Однако граф Разумовский от души расхохотался, когда Екатерина при нем рассказала об этом.
– Нет, душечка моя, все было куда проще, да и не мастерица Лизанька слова красивые говорить. Она крикнула только: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте же за мною!»
– А правда ли, граф, что гвардейцы ей отвечали: «Матушка, мы готовы их всех убить»?
– И это вранье! Цесаревною Лиза, конечно, была не так умна, как впоследствии, но все же дурой ее называть не следует – молодость, все молодость. Она отлично понимала, что смертей не избежать. Брауншвейгское семейство грех было трогать попусту, ну да тут уж выхода иного не было – в лучшем случае им была уготована крепость. Матушка-то понимала, что преображенцы злы на иноземное семейство, однако рискнула взять их под свое покровительство, дабы не обагрить собственные руки кровью родни, пусть и непрямой.
Екатерина тогда кивнула – ей казалось, что она понимала, каковы были причины, побудившие цесаревну Елизавету к перевороту. Но только сейчас она стала чувствовать то же, что чувствовала молодая Елизавета Петровна. Только теперь смогла представить, как боролись в душе дочери Петра Великого страх и решимость.
Наверное, чтобы немного умерить отчаянное сердцебиение, взять себя в руки, Елизавета и взяла крест. Рассказывали, что цесаревна встала на колени, а за ней следом и все присутствующие, и проговорила вполголоса: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли вы умереть за меня?» – «Клянемся!!!» – загремели в ответ преображенцы.
Перед глазами Екатерины разворачивалась картина за картиной. Вот Елизавета выходит из саней на Адмиралтейской площади, вот в сопровождении трех сотен солдат направляется к Зимнему дворцу. Солдаты спешат, они словно в пылу битвы, цесаревна с трудом поспевает за ними по глубокому снегу. Гренадеры, увидев сие, подхватывают ее на свои широкие плечи и так вносят в Зимний дворец. Все входы и выходы уже перекрыты преображенцами – караул без долгих раздумий перешел на сторону мятежников. Гренадеры устремились в императорские покои на втором этаже. Солдаты разбудили Анну Леопольдовну и ее мужа Антона Ульриха. А Елизавета объявила об их аресте.
Де Ла Шетарди, как сказывали, в своем донесении писал: «Найдя великую княгиню правительницу в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, цесаревна объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе». Что-то в этих рассказах Екатерину смущало. Не могло быть и речи о том, чтобы в мундире Преображенского полка посланник французского двора ворвался в спальню августейшей особы следом за цесаревной, да к тому же запомнил слова последней. Должно быть, сама Елизавета как-то обмолвилась о чем-то подобном, а все остальное было плодом бурной фантазии молодого де Ла Шетарди.
– Болтун, прости Господи…
О, Екатерина очень хорошо знала, насколько болтливым может быть сей господин. А уж по молодости, должно быть, его язык был и вовсе без костей. Даже без намека на оные.
Миних, столь же правдивый «очевидец», которого примерно в те же минуты невежливо разбудили и даже побили мятежные солдаты, писал, что, ворвавшись в спальню правительницы, Елизавета произнесла банальную фразу: «Сестрица, пора вставать!»
Так все было или нет, врывалась Елизавета в опочивальню венценосной четы или не врывалась, значения особого не имело. Важным было иное: дочь Петра Великого вернула себе престол методами более чем решительными. Она буквально на плечах гренадеров вошла во дворец – и этим сказано все. Однако ей и в голову не пришло лишать свою родню жизни. Более того, заключив их в крепость, но не убив, она невероятно рисковала, ведь и ее могли сбросить солдаты, оставшиеся верными Анне Леопольдовне. И появление Петера Ульриха, будущего Петра Федоровича, и ее, Екатерины, тогда Софии Августы, появление – все это нужно было в первую очередь именно для того, чтобы свести на нет опасность, которой грозила жизнь Брауншвейгского семейства даже в крепости.
Разумовский при той давней беседе был не очень разговорчив. Екатерина знала за ним это качество: когда граф не хотел о чем-то говорить, из него и слова не вытянуть.
Тогда Екатерина вновь обратилась к запискам разнообразных «очевидцев», которые писали столь отличные вещи, что истину и ложь распознать было едва ли возможно. Ясно лишь было, что Анна Леопольдовна и ее муж спустились из покоев на улицу почти добровольно, без особого принуждения сели в приготовленные для них сани и позволили увезти себя из дворца. Однако при аресте годовалого императора не все прошло гладко. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять мальчика только тогда, когда он проснется. Около часа они молча простояли у колыбели, пока ребенок не открыл глаза и не закричал от страха при виде гренадеров. Писали, что в суматохе сборов в спальне уронили младшую сестру императора, принцессу Екатерину Антоновну. От этого удара она оглохла. Таковым было мнение всех лейб-медиков.
– Лейб-медиков? – Екатерину несказанно удивила эта запись в «воспоминаниях» де Ла Шетарди. Однако являлось сие утверждение истиной или очередной пустой фразой, на которые сей господин был большим мастером, так и осталось неизвестным.
Он же писал, что императора Иоанна Антоновича принесли Елизавете. Та, взяв кроху на руки, мягко проговорила: «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Француз писал, что никто толком не знал, что же делать с младенцем. Однако вот уж в это великая княгиня никак поверить не могла. Чтобы цесаревна заранее не предусмотрела сего? Вранье, чистейшей воды вранье. Наверняка Елизавета в первую голову подумала именно о наследнике. И это было бы правильно: кто более крохи нес опасность цесаревне? Поэтому наверняка судьба крошечного императора была решена заранее, точно так же, как судьба его матушки и сестрицы.
Далее писали, что Елизавета Петровна направила во все концы города гренадеров, в первую очередь в казармы других полков, откуда преображенцы привезли новой государыне полковые знамена. За придворными послали курьеров с приказанием немедленно явиться во дворец, дабы засвидетельствовать почтение новой императрице.
