Юзеф Крашевский - Хата за околицей
Раздосадованная баба вошла в корчму с целью разведать, что говорил шляхтич. Шинкарь Шумко, стоя среди корчмы, шептался с крестьянами: они все так были заняты, что никто не заметил знахарки.
— Так-то, — говорил шинкарь, вынув из кармана тавлинку и поднося ее по очереди своим собеседникам, — он тут гоняется за девками, а батьки (родители) думают, что службу справляет. Поглядели бы вы, какую рожу скорчил Мартын, как я сказал, что теперь лесничим у нас не Фомка, а Павел!.. А к тому еще вышла такая оказия. Вчера старик Хоинский хвастал, что сыну дал такое место только для того, чтоб к службе привыкал, а там, говорит, в губернию отправит. Вот оно что!
— А подавиться бы вам, проклятые сплетники! — крикнула остановившаяся за плечами Шумки баба. — Кто просил вас болтать всякий вздор Мартыну.
— Тьфу! Пропади ты, ведьма! — крикнул испуганный шинкарь. — Ишь как напугала!
— Болтун, болтун! — кричала Солодуха, задыхаясь от злобы. — Кто тебя просил разбалтывать, сплетник? Пропади, окаянный.
— Да меня никто не просил молчать, Мартын спросил: что, говорит, ваш лесничий на кладбище вербы сторожит, что ли? Ну, я ему и сказал всю правду, не лгать же мне было.
— Эх ты, сплетник, сплетник! — гневно кричала Солодуха, размахивая руками. — Ну, скорее давай водки! Чтоб тебе подавиться, проклятому!
Шумко пошел за штофом, компания замолчала, и Солодуха, опорожнив две рюмки, потащилась домой.
Мартын, возвращаясь домой, по праву соседства не преминул заехать к Хоинским, у него так и чесался язык сообщить диковинную новость своему приятелю.
Старик с трубкой в руках сидел на завалинке и не без удовольствия посматривал на свое возвращавшееся с поля стадо.
— Добрый вечер, кум! — сказал Мартын, воткнув в телегу кнутовище.
— А, здорово, пан Мартын! Что слышно в местечке? Что, продал рожь? А цена какова?
— Что цена?.. Низкая, больно низкая, да еще эти поганые скупщики хотят, чтобы мерить мужицкой десятигарнцевой мерой… Я назад везу рожь.
Старик Хоинский улыбнулся.
— А я давал христианскую цену, так мне не захотел продать. Вот и пропал день даром, да еще коня измучил…
— Даром или нет, это для тебя еще дело темное, — лукаво улыбаясь, отвечал Мартын. — Кум, вот что: дай мне шесть злотых за куль, а я в придачу к товару такую тебе новость скажу, что выше избы подскочишь.
— Пять с половиной и ни полушки больше. Ба, какая новость? А, плут! Вот как он торгует! Новости выдумывает!
— Не хочешь покупать, твоя воля… Ползлотого жалеешь теперь, а пройдет пора — дашь вдесятеро больше, да будет поздно. — С этими словами Мартын подошел к телеге.
Старика словно кто-нибудь кольнул, и энергическим жестом он остановил соседа:
— Послушай, кум, скажи по правде, ты не надуваешь?
— Сохрани Господи! Вот все бы сказал, да что ж, коли ты жалеешь ползлотого! Пусть будет то, что Бог дает, а я лучше промолчу.
— А рожь-то у тебя, небось, мокрая, только что собранная? — спросил старик вкрадчиво.
— Какая мокрая? Прошлогодняя, соседушко, уж так сушилась! Боялся, чтобы не пересохла.
— А весовая?
— Тебе не первый раз покупать — и без меня знаешь…
— Э, да в ней всякой дряни наполовину.
— Ну, так не покупай, — сказал Мартын, снова подходя к телеге, — тебя никто не неволит.
— Ну, не сердись, кум: какой горячий! Думаешь, что я барышник какой… Вот пересыпь рожь, я деньги отдам, да скажи, что такое привез?
— Вот что… — оглядевшись, сказал Мартын. — Как ты думаешь, кум, что твой сынок поделывает в Стависках?
— А что ж ему делать? — произнес старик, отступив назад с видимым неудовольствием. — Ведь знаешь, что служит там.
— Так? А знаешь ли, что его отставили от должности?
— Неправда!
— Правда, кум, ей-Богу, правда.
— Я третьего дня сам его спрашивал и он говорил…
— Врал, врал, не служит, выгнали голубчика, шатается, бедняжка…
— Фомку выгнали! Что ж это значит? Говори же, кум, да тише, чтобы Агафья не слыхала, говори… Ну, что он сделал?
— Да ничего особенного, обыкновенная вышла история, — сказал Мартын, наклоняясь к уху Хоинского. — Врезался в какую-то девчонку, цыганку, или не знаю уж в какого черта… совсем растерялся малый, не стал справлять службы, пан осерчал и выгнал молодца. Вот и все тут… Да еще, слышно, у сотника квартиру нанял, чтобы каждый вечер ходить к девке, а тебя, старика, за нос водить. Я сам видел, как молодец выходил из мазанки, где цыганка живет.
Старик схватился за голову.
— Наказание Господне! — простонал он. — Цыганка! Что это за дьявол?
— Да, именно дьявол, а не девка, — сказал Мартын. — В Стависках об ней только и говорят, к тому ж горда и плутовата больно, и далеко заведет она твоего сынка. Она сирота, как есть, круглая, ни отца, ни матери! Сохрани Господи, беда какая случится, тогда Фомка не отвяжется. Говорят даже, что она знает…
Набавленный ползлотый развязал язык словоохотливому шляхтичу, догадкам его не было конца, но Хоинский больше ничего не слышал — так сильно и неожиданно поразило его известие! Опершись на ворота, он стоял как вкопанный. Голос жены разбудил глубоко огорченного отца.
— Пересыпь же рожь, Мартын, — сказал Адам, — да гляди, не проболтайся перед женой, а то съест меня, уж и так чуть глаз не выцарапала за то, что приискал сыну место лесничего.
— Ну, а шесть злотых дашь?
— Еще и рюмку водки.
Два соседа вошли в избу.
Зоркий глаз Агафьи при первом взгляде на мужа заметил в нем перемену, несмотря на то, что Хоинский старался подасить в себе горькое чувство.
— Что с тобой, Адам? — спросила Агафья.
— Ничего… сивка что-то захворала.
Это была любимая кобыла Хоинского, произведшая на свет уже знакомого читателю саврасого скакуна. Агафья поверила мужу, и Мартын, выпив рюмки две водки, отправился домой, совершенно довольный вечером.
На другой день, обманув еще раз жену, Хоинский сел на коня и поскакал в Стависки. Много выстрадал бедный конь от гнева и нетерпения своего седока, который сжимал кулаки, ворчал, ругался на все стороны и немилосердно хлестал лошадь.
Не доезжая до села, шляхтич остановился, подумал и круто поворотил к мазанке.
По рассказам, дошедшим до него, он составил о Марусе невыгодное понятие и собрался излить на нее весь запас желчи, скопившейся в течение ночи.
Было утро. Маша, по обыкновению, сидела на могиле матери и работала. Услышав топот коня, она сначала подумала, что едет Фомка, но вместо Фомки явился перед нею старик. Маруся испугалась.
Старик и не взглянул даже на кладбище, соскочив с коня, он прямо бросился к дверям. Маша встала и пошла к кладбищенским воротам, предшествуемая собачкой, не покидавшей ее ни в каких обстоятельствах жизни.
— Что вам угодно? — спросила девушка.
Старик измерил ее взглядом.
— Ты живешь здесь? — спросил он гневно.
Настала минута молчания. Старик с кислой гримасой посмотрел на кладбище и позвал ее к себе. Та повиновалась.
— Ты живешь в этой мазанке? — повторил Адам.
— Я. А вам что?
— Мне что? — сердито вскрикнул шляхтич. — Мне что? Бесстыдница! Нарочно приехал сказать тебе, что если еще раз впустишь в свою лачугу моего сына — Фомку, так не видать тебе более ни Стависок, ни мазанки, ни кладбища… понимаешь!..
Слезы ручьем полились из глаз девушки, пораженной запальчивостью старика, старик наполовину был обезоружен.
— Черт возьми, — произнес он, несколько спокойнее, — чего хнычешь? Слезы тут не помогут.
— Я ни в чем но виновата. Я не принимала его, не говорила с ним… Вчера первый раз был в моей хате и то при людях…
Старик все пристальнее и пристальнее всматривался в кроткое лицо сироты и, Бог знает почему, смягчился.
— Приказываю тебе, понимаешь, приказываю выбить из головы эту дурь… На тебе он не женится.
Шляхтич силился поддерживать принятый тон, но к крайнему удивлению замечал, что притворялся неудачно.
— И тебе нехорошо, — сказал он тоном наставника, — из-за какого-нибудь сорванца наживешь себе дурную славу. Он обещает тебе черт знает что, а дать ничего не даст… погубит только… Ты недурна, можешь выйти замуж… а он шляхтич… на какой-нибудь девке не позволю ему жениться.
— Вы бы сказали это своему сыну, да запретили бы ему ходить сюда.
— Не держать же его на привязи? Хоть привязал бы — не усидит дома, молод… А тебе что? Пошла бы к кому-нибудь в услужение.
— Я?.. В услужение? Кто меня возьмет?.. И к чему мне это: у меня есть своя хата, хлеб зарабатываю своими руками, мне и так хорошо.
— Кто ж тебе помогает?
— Да никто.
— Что ж, разве у тебя никого нет?
— Я сирота, живу одна!
— Как одна! Вот оно что! — проворчал старик. — Ах, он окаянный! Ишь, куда затесался! Вот я его! А ты не смей и носа показывать ему.
Маша закрыла глаза и ушла в избу, шляхтич остался на дороге, а собака, обойдя вокруг незнакомца, последовала за хозяйкой и, став на пороге, принялась лаять.
