Наоми Френкель - Дети
– Боже! Вода переливается из ванны!
Вода покрывает плитки пола. Только стул, на котором лежит «Коммунистический манифест» под купальным халатом, стоит как утес среди вод. Рука Иоанны ныряет в глубину ванны, чтобы извлечь затычку. Забыла закатать рукав, и теперь вода с него стекает, как с зонтика в сильный дождь. Вода, проникшая под одежду, вызывает дрожь во всем теле, и не от холода, а от страха перед Фридой. Снова та скажет, что Иоанна не такая, как все. Она сбрасывает с ног тяжелые ботинки, подбитые гвоздями. Ей, как никогда, тяжело сегодня согнуться. Колет в животе и в спине. Только бы Фрида поверила, что Иоанна очень больна, только бы знала, насколько она больна. Но Фрида не поверит. Быстрее раздеться. Фрида может появиться в любой момент. Надо до этого оказаться в ванне, между волнами пены.
– О-о!
Иоанна вскрикивает. Вот и у нее случилось! Наконец! У всех девушек в классе и в Движении это уже случилось. Фрида всегда говорила ей, что у нее это случится позже, потому что она такая... ну, зеленая. Вот, случилось! Чувство облегчения в сердце, минутная радость, именно, минутная, ибо возникает много проблем, столько проблем набрасывается на нее. Рассказать? Фриде? Нет! Эдит? Нет! Только в Движении, девочкам, вожатой Белле. И спросить? Конечно! Саул этим интересуется все последние месяцы. Это все не так просто, ей стыдно. В Движении отношения между девушками и парнями должны быть открытыми. Если она не скажет, выйдет, что она не придерживается неписаных правил Движения. Но кого спросить? Кто даст ей все необходимое в таком случае сейчас? Фрида? Нет. Может, вообще не входить в воду. Иоанна бежит к настенному шкафчику, прячет за лекарствами трусики на место «Коммунистического манифеста» и снова всматривается в зеркало. В сердце – чувство гордости! Теперь и она – женщина! Но в зеркале не видно изменений. Грудь не выросла. Она самая худая из девушек. Ничего в ней нет из того, что нарисовал Оттокар. Только под глазами черные тени, и лицо ужасно бледно. Иоанне кажется, что никогда еще не была такой некрасивой. Она разочарована собой и тем, что с ней случилось. Сколько она мечтала об этом дне, когда, наконец, случится то, что случилось. Она сильно страдала от того, что осталась последней среди девушек. Как всегда у нее: случилось, но страдания не исчезли. Она не стала другой. Все та же Иоанна – худая, плоская, уродливая, и колет в животе, и неприятные ощущения в голове. И вообще... как будто ничего не случилось. Она сама по себе и это – само по себе, отдельно от нее и от ее несчастного сердца. Настроение! Какое там еще настроение? Она кладет руки на явно напрягшийся живот, словно хочет ощутить там нечто новое. Разочарованно руки соскальзывают с живота на бедра, движутся вверх, к соскам едва выдающейся груди. Соски живы! Встали торчком от прикосновения пальцев. Вздрогнули легкой дрожью. Дрожь проходит по всему телу, до колен. И так приятно! Прикосновение к соскам, живущим собственной жизнью, подобно прикосновению к мечтам. Чудесную цель обнаружили ее пальцы. Наконец, сердце ее наполняется гордостью, в душе возникает уверенность в себе, какой в ней раньше не было.
– Иоанна, ты почему не в ванне? Чего стоишь голая между зеркалами?
Она не заметила прихода Фриды. Боже, Фрида что-то видела. Она сочтет ее беспутной...
Фрида выглядит очень сердитой. Иоанна не знает, что сердится Фрида из-за Эммы, которую встретила в коридоре и втянулась в явно нелицеприятный разговор.
– Быстро в воду! – приказывает она Иоанне. Лицо ее еще не остыло от этого разговора с Эмми. – Быстро. Уже первые гости явились. Нет у меня для тебя свободного времени.
Тут она замечает потоп в ванной, всплескивает руками:
– Что случилось?
– Что-то случилось.
– Хоп-ла, в воду! Быстро!
– Нет.
– Почему? Что у тебя случилось?
– Случилось. Я не могу войти в воду.
Глаза Фриды вылавливают в смятении девочки правду.
– Сейчас принесу тебе все, что необходимо. Давно у меня все для тебя готово. Женщина обязана хранить чистоту в такие дни, ты слышишь? Если не будешь следить, плохой запах будет идти от тела, и люди будут сторониться. Что ты выглядишь такой несчастной? Все женщины к этому привыкают. И ты привыкнешь. – Неожиданно она меняет тон. – Итак, и у тебя наступила зрелость. Годы проходят. – Глаза ее устремились вдаль, точно как у деда, который смотрит в даль, известную лишь ему одному. – Я думала, что у тебя это наступит позже, потому что ты худа и зелена. Но у тебя наступило точно в то же время, что и у твоих сестер. В этом ты похожа на них. – И опять неожиданно, словно очнувшись от неприятных размышлений, приказывает:
– В воду! Хоп, и в воду!
– Фрида, как? Сегодня – в воду?
– В воду, в воду! Ты слышишь, не смей вести себя снова, как ты вела себя сегодня.
– Ах! – от неожиданности краска приливает к щекам Иоанны. Отличная причина отсутствия в школе и на облучении кварцем. Вся история с родственниками по имени Аарон была ни к чему.
– Фрида, не рассказывай в доме... почему я пропустила уроки в школе, даже Эдит не рассказывай. Не расскажешь, Фрида?
– Конечно же, нет. А теперь скорее – в воду. У меня мало времени.
Вода прозрачна, пена чиста, руки Фриды не такие, как вчера и позавчера, нежные и мягкие, и даже зеркала отражают ее с приятием. И гимнастические снаряды за темным стеклом на веранде, просто гимнастические снаряды. Иоанна вовсе не чучело. Иоанна – женщина! Приятное тепло в теле, аромат хвои в ванной, а покалывание в животе и спине ощущается, как счастливая расслабленность. Теперь Иоанна стоит между зеркалами в розовом мягком купальном халате, с раскрасневшимся и слегка вспухшим от паров лицом, с нормально причесанными волосами и ухоженными ногтями. Это уже не та прежняя Иоанна, с дикой копной волос, оборванной юбкой и черными ногтями. Жаль, что Оттокар не видит ее. Он бы тут же изменил портрет. Жаль, что она попросила Фриду не говорить о случившемся. В общем-то, она хотела, чтобы все знали. Оттокар уже, верно, сидит в гостиной с друзьями отца. Ей следует спуститься на собрание общества любителей Гете. Теперь у нее есть право – быть среди них и видеть Оттокара.
В кабинете отца не чувствуется праздничная атмосфера. Все гости собрались там, и комната полна сигаретного дыма. Пустые чашки от кофе, и пахнет алкоголем.
– Прошу прощения, – объявляет Фрида, стоя посреди кабинета, – за задержку с ужином. Из-за неожиданных событий в доме, еда не была приготовлена во время.
Чувствуется, что все голодны, лица всех обеспокоены, и обрывки беседы все еще витают в воздухе. Только лицо Оттокара спокойно, более того, полно удовлетворения. Стоит с Эдит в нише окна и не сводит с нее глаз. Иоанне хорошо знаком этот взгляд, как бы примеривающийся к написанию портрета сестры. Эдит не курит, лицо ее светится красотой. Теперь, когда приближается Кетхен с подносом сверкающих рюмок, Эрвин вскакивает с кресла и торопится подать рюмку Эдит, но Оттокар опережает его и с улыбкой подает ей рюмку. Голова у Иоанны кружится. Душа изнывает от красоты Эдит. Зачем вообще она спустилась сюда? И она ускользает в угол и опускается на обитую тканью скамеечку бабки, стараясь быть незамеченной. Скамеечка мягкая, любовно обшитая руками покойной бабки. Много свободного времени было у нее, в то время, как дед был всегда занят. Сгорбилась бабка в своем одиночестве и заполняла пустое время чтением и молитвами, вязаньем и вышиваньем. В свободные часы сидела за фортепьяно и наигрывала тяжелые и медлительные сонаты Бетховена. Бабка оставила в наследство большой портрет глухого гения, и отец повесил его в библиотеке, и там же поместил множество нот, которые бабка собрала за всю свою жизнь. Обитую тканью скамеечку взял к себе в кабинет, чтобы класть на нее ноги. Когда отец умер, скамеечку убрали в угол, а тигриную шкуру, которой отец любил укрывать колени в зимние дни, положили на его стул, который теперь стоял посреди комнаты, и на него никто не садился со дня его смерти. Чувство протеста охватывает Иоанну, она хочет немедленно встать со скамеечки, перебежать комнату и усесться именно на стул отца, покрыть колени головой тигра и смотреть на всех его устрашающим взглядом. Желание, которое невозможно сдержать, толкает ее совершить нечто из рук вон выходящее, что прикует внимание всех присутствующих в кабинете и отвлечет, в конце концов, взгляд Оттокара от Эдит. Но над стулом отца висит портрет матери, и как же печальны ее глаза… Странное дело, все художники любят изображать печальных женщин. Теперь Иоанна понимает печаль матери, грусть в ее темных глазах. И так безмолвно, поверх голов гостей, длится диалог дочери с матерью в кабинете отца. Но тут неожиданно раздается громкий голос деда, он встает с кресла и большими шагами начинает мерить комнату из угла в угол, и глаза всех обращены к нему, даже Оттокара, кроме Эрвина, который только и ждал момента, когда лицо Эдит освободится от взглядов.
– Меня выводит из себя, – гремит дед, – пессимизм современной молодежи. Щеголяют в одеяниях черной меланхолии и в трудностях времени, как в сверкающей мантии. Когда я был молодым, человек не осмеливался опускать голову и демонстрировать свой пессимизм. Это пахло безвкусицей. Ты слышишь меня, дорогой внук? – Дед остановился перед Гейнцем, который сидел на диване, рядом с Александром. – Любая вещь тотчас же воспринимается, как конец света. Даже уход старой бестолковой служанки из нашего дома воспринимается под лозунгом: крысы бегут с тонущего корабля. Не более и не менее, корабль тонет!
