Михаил Казовский - Евпраксия

Дочка Всеволода ответила:

— Благодарствую за прием и за ласку. Да хранит вас Иисус Христос. Стану ждать вашего приезда. До свидания, милостивый граф! — поклонилась в пояс и пошла к повозке.

В тот же день, к вечеру, их процессия оказалась в Бремене, где заночевала. А на следующее утро, погрузившись на заранее приготовленный корабль, поплыла вверх по Везеру и Аллеру. Стоя с Феклой на палубе, подставляя щеки легким прохладным дуновениям, долетавшим с речной глади, Евпраксия без конца спрашивала подругу:

— Ну, скажи, скажи, он тебе понравился? Ты могла бы полюбить похожего на него?

— Отчего бы нет? — пожимала плечами Мальга. — Мне его братец — Людигеро-Удо — шибко глянулся. Смотрит, правда, букой — ну так что ж с того? Он ить нам ровесник. Возмужает — повеселеет. Твой же Генрих — вьюноша приличный, чинный, благородный...

Ксюша большей частью молчала, думая о своем. Говорила медленно:

— Нет, дружить — за милую душу. В шахматы играть да дурачиться... Но идти под венец? Как представлю себе — мороз по коже.

— Фу, какая глупая! — фыркала боярышня. — Что заране трусить? Сказано же было: свадебку сыграете через лето, как тебе шешнадцать стукнет. А за столько времени много ишо воды утекет. И сама вырастешь, да и он в настоящего мужа превратится. Вот тогда и рассудишь.

Тут по лесенке поднималась Груня Горбатка и охала:

— Свет мой, девонька, разве ж можно на ветру-скрозняке стояти? Не ровен час — продует. Что прикажешь делать тогда, чем тебя отпаивать? Вниз спустися, соблаговоли, там покойней, моя голубушка...

На второй день пути снова пересели в повозки и часа через три были в Кведлинбурге. По величине город оказался схожим со Штаде и гораздо меньше Гамбурга или Бремена. Общий вид городков также совпадал: главные ворота с гербом Кведлинбурга — в виде сторожевого пса, чуть выше — богиня плодородия Абунданция осыпала каждого въезжавшего из рога изобилия; главная улица называлась Широкая, а базарная площадь — Маркетплац, где на северной стороне возвышалась ратуша, рядом с порталом которой был поставлен каменный великан — Роланд, символ власти королей. Монастырь и церковь Святого Сервация находились на горе Шлоссберг, как бы нависая над местностью. Мощные их башни угнетали воображение. В церкви, в крипте под алтарем, пояснила по ходу тетя Ода, захоронены останки Генриха I, а в самом монастыре существует другая крипта, вырубленная в скале, где должны были покоиться умершие аббатисы, но на самом деле тут хранят овощи и уголь. А напротив Шлоссберга — холм с основной частью города, и к нему вели 99 каменных ступенек. Сверху открывалась живописная панорама с доми-

ками-фахверками на извилистых улочках, а за башнями городской стены — пышные, цветущие предгорья Гарца. «Красота!» — восхитилась Ксюша. «Лепота!» — подтвердила Фекла.

Встретить долгожданных гостей вышла настоятельница — преподобная мать Адельгейда. Про нее тетя Ода сказала так: «Ты ее любить, йа, йа, потому што она иметь много доброта и болшой душа. Не похожа на свой брат-король — Хенрихь Шетвертый, еретик унд злё-дей». Евпраксия вздрогнула: «Ой, мне говорили о нем жуткие слова!» И графиня фон Штаде согласилась: «Йа, йа, он не признавать Папа Римский и любить черный месса, на сатана!» И когда княжна перекрестилась от страха, закончила: «Мы, саксонцы, бороться с ним!»

Мать Адельгейда в самом деле была приятной маленькой женщиной, лет примерно сорока, с тонкими чертами лица и насмешливыми глазами.

— О, какая милая эта русская девочка! — улыбнувшись, сказала она по-немецки. — Генрих Длинный приобрел настоящее сокровище. — Приглашающе взмахнула рукой: — Скромная обитель Святого Серва-ция к вашим услугам, господа. Проходите, располагайтесь. Наши воспитанницы не живут в роскоши, но и не нуждаются. После размещения в кельях милости прошу ко мне отобедать. Я представлю княжне ее наставницу, сносно знающую русский язык, так что им будет проще понять друг друга.

Сам обед в покоях аббатисы не напоминал монастырскую трапезу — и вином, и изысканными пряностями. Матушка Адельгейда с аппетитом съела целого каплуна и прилично выпила, но почти что не захмелела. Тетя Ода не отставала в съеденном и выпитом, без конца хихикала и порой отпускала непристойные шуточки, на которые настоятельница махала ладошкой, а потом осеняла себя крестом, говоря с усмешкой: «О, побойтесь Бога, маркграфиня, в этих стенах не положено так фривольно себя вести. Что подумают де-

ти?» Но княжна и боярышня по-немецки не понимали и подумали только одно: тут намного живее, чем в монастыре Янки.

Вскоре им представили их наставницу — Эльзу Кё-нигштайн, суховатую даму в черном. У нее был высокий лоб, безразличный взгляд и довольно хищные кривоватые зубы. Голос дребезжал на высоких нотах:

— Ошен рада наше знакомстфо. Ми долшны ладит. Кто не захотет ладит, полушат наказанье. Наш порья-док ест више фсехь!

Под водительством Эльзы девочкам показали, где что находится: классы для занятий, трапезная и ванная комната, библиотека; под открытым небом — виноградник, сад, водоем с декоративными рыбами. Кёнигштайн ознакомила новеньких с распорядком дня: в пять утра подъем, утренняя молитва и туалет; в шесть — заутреня в храме Святого Сервация, пение псалмов; в семь — легкий завтрак; с половины восьмого до половины двенадцатого — учеба, прежде всего — латынь и немецкий, Ветхий и Новый Заветы, древние авторы на греческом, жития святых; в полдень — месса, плотная трапеза и послеобеденный отдых; с двух часов до пяти — новые занятия, в том числе рисование и музыка, выполнение домашних заданий; после них — работа на свежем воздухе, в винограднике и саду; в семь — вечерня, ужин и свободное время для воспитанниц; в девять — молитва перед сном и отбой. В воскресенье — выходной, нет занятий, только повторение пройденного. Никакого общения с противоположным полом — исключение составляют мужчины-священнослужители, близкие родственники и раз в месяц — разносчики-торговцы, у которых на территории обители, под присмотром монашек, можно купить что-нибудь из сладостей или галантереи (ленты, заколки, пояс, гребень и прочее). Расписание было более суровым, чем они ожидали, и приехавшие русские сразу пригорюнились. Их слегка приободрила на прощание тетя Ода:

— О, мин херц, всё не так плёх! Скоро прифыкат! Если ти иметь недофольстфо, груст — надо приходить к мутер Адельхайд, у нее искат поддершка унд засчита. Надо потерпет. Кто терпет, тот потом полушат награда от Бог, йа, йа!

Сев за воротами в повозку, хитрая графиня умчалась. Ксюша и Фекла обнялись и слегка всплакнули. И пошли обосновываться в кельях с помощью единственной разрешенной им русской служанки — Груни Горбатки. Начинались бесконечные будни в школе-монастыре.

Двадцать четыре года спустя,

Германия, 1107 год, осень

По расчетам Германа, в Кведлинбурге остановки не должно было быть, но Опракса уговорила архиепископа все-таки заехать в городок ее ранней юности. Он подумал и согласился.

Только-только потянулся пихтовый лес, рыжие глинистые тропинки Гарца, как на Ксюшу навалились воспоминания. Кровь стучала в висках, и горели щеки. Господи, прошло столько лет, четверть века почти, а природа в этих предгорьях совершенно такая же, девственная, тихая, дышится легко, хвойный аромат словно бы пропитывает насквозь... Да, она точно помнит — здесь развилка; если скакать на север, можно оказаться в пещере Святого Витта, где они скрывались от головорезов Удальриха Эйхштедского; а на северо-запад будет Хильдесгейм, где княгиня венчалась с Генрихом Длинным; а на запад — замок Гарцбург, где затем случилось «Пиршество Идиотов»... Нет, не хочется думать о плохом. Вот он, Кведлинбург, начинает просвечивать сквозь деревья — очертания башен монастыря, городские стены и сторожевой пес на гербе, висящем на воротах... Странное ощущение нереальности. Вроде бы известна каждая деталь, дерево, кирпич и булыжник, вывеска харчевни, трещины ступенек, — и щемящее чувство промелькнувшего времени: жизнь прошла! Прежние события никогда не вернутся, а его участников нет в живых, остальные состарились, не похожи на себя юных; новое поколение на улицах, новые наряды, новые песни. Ничего уже не изменишь. Евпраксия из прошлого, а они из будущего. И попасть в прошлое нельзя. И прожить жизнь иначе — невозможно.

Не спеша поднималась на гору Шлоссберг, опираясь на руку Германа. Подошла к собору Святого Сервация, сбоку, со стороны улочки, положила ладони на шершавые камни, желтоватые, вековые. И прикрыла веки. И стояла зажмурившись, что-то еле слышно шепча — может быть, здоровалась, может быть, молилась. А внутри храма было гулко, холодно и покойно. Посреди, под гигантским сводом, в отблесках свечей возвышалось огромное Распятие. Лик Христа, склонившего голову в терновом венце, напряженные руки, скрещенные в лодыжках ступни... И алтарь под ним, и раскрытая Библия. И живые цветы возле алтаря.