Андрей Караулов - Русский ад. На пути к преисподней
С таким буфетом точно в ящик сыграешь, это не буфет, это ж чистый бандитизм!
Поезд был подан минута в минуту. Егорку поразило, что в вагоне, где, как ему казалось, народу будет тьма-тьмущая, пассажиров почти не было.
И купе вроде бы пустое. Но с верхней полки тут же свесилась лохматая голова:
— Дед, закурить есть?
— Какой же я… дед? — изумился Егорка.
Надо ж, только вошел человек, а с него уже закурить требуют…
— Дай папироску… а?
— Да, счас!
Он и не думал раскидываться табаком. С какой стати?
Голова тут же исчезла в подушках.
«Надо ж… дед!» — хмыкнул Егорка. Он вроде бы и брился сегодня. Какой же дед? Что, не видно, что он не дед?..
— А тебе, знача, покурить охота?..
— Хочу! — голова мгновенно свесилась. — Цельный день не курила!
Девчонка была какая-то мутная, грязная, но с озорными глазенками.
— А годков скель? — поинтересовался Егорка. — Меня Егоркой зовут.
— А ты че, дед, — мент? — зевнула девчонка.
— Я т-те дам… дед!
— Лучше папироску дай — поцелую!
— А ты че… из этих, што ль? — оторопел Егорка.
— Из каких еще… из этих?
— Ну, которые… — Егорка хотел выразиться как можно деликатнее — …эти… по постелькам… шарютси…
Никогда в жизни он не видел проституток.
— Я — жертва общественного темперамента, — пояснила девочка. Она мгновенно спрыгнула с полки и устроилась рядом с Егоркой. На девочке была длинная грязная майка, она тут же, не стесняясь, поджала свои голые коленки, положив на них подбородок.
— И куда ж, задрыжина, ты нынче прешси? А, дед — тысща лет?..
На вид девочке было лет пятнадцать, не больше.
— Ище раз обзовешси — встану и уйду, — строго предупредил Егорка.
Ему хотелось продемонстрировать характер.
— А ханки капнешь?
— Ч-че? А? Кака еще ханка тебе? Ты ж у нас пацанка!
— Во бля! — сплюнула девчонка. — А ты, дед, прижимистая шушваль, видать!
За окном катилось белое-белое Красноярье: елки и снег.
— Мамка шо ж… одну тебя пускат? — не переставал удивляться Егорка. — Во как!
— Сирота я. Понял?
— Во-още никого… штоль?
— Сирота! Мамка пьет. Брат есть.
— А че ж тогда сирота?
— Братик помер летом. Перекумариться не смог, дозы не было, иссякла. Колотун погубил.
— Так че же: мать есть… был такой — сердце лопнуло.
— Пьет она, — сплюнула девчонка. — Нальешь?
— Приперло, што ль?
— Заснуть хотела… думала, легче бу. He-а, не отпускает…
Пришел проводник, проверил билеты.
— В Москву?
— Ага, — кивнул Егорка.
— По телеграмме, небось?
— По какой телеграмме? — не понял он.
— Ну, можа, преставился кто… — протянул проводник, толстый мужчина лет сорока.
— А че, просто так в Москву не ездят?.. — удивился Егорка.
— Нет, конечно, — вздохнул проводник. — Не до экскурсий счас.
— А я — на экскурсию, понял?
Он как-то странно посмотрел на Егорку и вышел.
— Поздравляю, дед! — хихикнула девчонка. — В Иркутске лягавый сел, сама видела, этот… сча ему стукнет, они о подозрительных завсегда стучат. И если тот с устатку отошел — жди: явится изучать твою личность!
Егорка обмер: док-кумент-то в Ачинске…
— А ежели я… дочка, без бумажек сел, пачпорт оборонилси, — че будет?
— Ты че, без корочек?
— Не… ты скажи: че они тогда делают?
— Че? — девчонка презрительно посмотрела на Егорку. — Стакан нальешь, просвещу.
— Тебя как звать-то?
— Катя… Брат котенком звал. Дед, а ты не беглый? — поинтересовалась девочка.
— Ты че… — оторопел Егорка. — Какой я беглый? К брату еду, из Ачинска сам. Слыхала про Ачинск?
— Это где рудники?
— Не. У нас комбинат, Чуприянов директором. Знаешь Чуприянова?
— Значит, беглый, — хмыкнула Катя. — От жизни нашей бежишь. Слушай: водки здесь нет, народ портвейн глушит… Полста гони!
— Полста?
— А ты думал! Наценка.
— Так ты деньгу возьмешь — и сгинешь.
— Ты че, дед? — Катя обиженно поджала губы. — Я — с понятием. Если б — без понятия, давно б грохнули — понял?
Ресторан был рядом, через вагон.
«Обложили, суки, — понял Егорка. — Надо ж знать, кого убивать, — куда меня черт понес?..»
Катя вернулась очень быстро:
— Давай стакан!
Она плеснула Егорке и тут же опрокинула бутылку в свой стакан, налила его до края и выпила — жадно, взахлеб, будто это не портвейн, а ключевая вода.
«Во, девка», — подумал Егорка.
Несколько секунд они сидели молча — портвейн всегда идет тяжело.
— Ну, че скажешь? — спросил Егорка.
Ему очень хотелось поговорить по душам.
— Не могу я так больше! — вдруг заорала Катя. — Слышишь, дед, не могу-у!..
Она вдруг резко, с размаху упала на полку, закинула ноги в тяжелых зимних ботинках так, что красная длинная майка, похожая на рубашку, сразу упала с колен, и Егорка увидел грязные белые трусы с желтым пятном между ног.
Катя рыдала, размазывала слезы руками, потом вдруг как-то хрипнула, перевернулась на бок и замолчала.
Егорка испуганно посмотрел на полку. Девочка спала как мертвая.
19
Какая, все-таки, наглость: она уселась, выставив перед ним, любимцем нации, можно сказать, черный полукруглый зад. Почесала ножку об ножку — и замерла. Сидит, сволочь, на столе, тупо уставившись на Расула, и этот ледяной, гипнотизирующий взгляд строго спрашивает: что, дяденька, прихлопнуть меня хотел — так ведь? Валяй, не стесняйся, дотронься до меня, родной, жду!
Вообще-то она яркая, зараза, крупная; налеталась, родная, из кабинета в кабинет, устала, того и гляди заснет…
Интересно, они спят когда-нибудь, эти заросшие морды? Спят, наверное, но где?
Расул ненавидел мух.
А рожа в самом деле глупая, глаза как вилка от розетки, — на хрена они человечеству, эти мухи? Вот кто объяснит?
Муха была навозная, жирная, брюхо и зад у навозных мух переливаются, как северное сияние.
Как просто, да?.. Испортить человеку настроение: первое солнце, тепло, на улице такая благодать — жить хочется… и вот они, пташки небесные, тут как тут, целый рой, окно невозможно открыть!
Голова гудела, ноги ватные, уставшие, очень хотелось домой: председатель Милли меджлиса Азербайджана Расул Гулиев не спал уже третьи сутки, в Баку никто, наверное, не спал в эту ночь… — домой, домой, на Апшерон, в баньку на часок, в родную баньку, смыть усталость, смыть пыль! — Неужели Гейдар Алиевич сам все это соорудил, а? Он — великий иллюзионист, кто спорит, но если он, Алиев, автор идеи, автор грандиозного замысла, кто же тогда режиссер-распорядитель, кто организовал всю эту массовку, разогрел Джавадова, ОПОН, убедил их, дураков, поднять руку на Президента страны?
В Баку Расул знал всех, почти всех; если человек (неважно, кто он, азербайджанец или русский) хоть что-то из себя представлял, Расул постоянно держал его в поле зрения, он ведь политик… — и что же получается, Расул знал всех, но… не всех, так, что ли?..
Дьявольщина, ей богу! В самый последний момент… Гейдар Алиевич разворачивает свой кортеж, мчится на телевидение, где никого нет, вообще никого, только какие-то дежурные, и мгновенно, без шпаргалок, без спичрайтера, даже без дублей, записывает обращение к нации.
Он что, знал, он догадался (была опережающая информация?), что через несколько часов восстанет Гянджа? Он понимал, что этот дурак, Сурет, узнав о волнениях в лагере ОПОНа, сразу вздрючит знакомые полки?
Обращение Президента записано рано утром, но об этом никто ничего не знает; Алиев проходит в президентский аппарат через большой подземный коридор от ближайшей станции метро, хватается за телефоны, вызывает силовых министров, ругается с ними, причем многие «силовики» действительно ведут себя как идиоты…
Вторая половина дня — восстание в Гяндже, Сурет бросает кабинет, объявив охране, что с этой минуты его охраняют только его собственные племянники, садится за руль частного «Ауди» и — исчезает.
Где находится премьер-министр — никто не знает, турецкая разведка информирует посла Азербайджана в Анкаре: Гусейнов бросился в Гянджу и ближе к утру его танки будут в столице…
Ровно в полночь Алиев выходит в эфир с обращением к народам Азербайджана.
Час величия Президента. Час его триумфа!
Будний день. Баку, если холодно, засыпает рано, но Гейдар Алиев уверен: если он, Президент страны, обращается к нации, сосед разбудит соседа, отец и мать поднимут с постели детей, люди развернут автобусы, кинутся в машины, приедут в столицу на телегах, на лошадях, то есть здесь, у президентского аппарата, быстро соберутся сотни тысяч граждан… — почему, почему Гейдар Алиев так уверен в себе и в силе своего слова? Баку — сложный город, ленивый, Алиева что? Все любят, что ли?..
