Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Свыше 8000 человек уничтожил только пресловутый герцог Альба, отправленный Филиппом покарать восставшие против зверств короля Нидерланды. Религиозные испанцы полюбили аутодафе — массовые казни еретиков на кострах, когда в ознаменование какого-либо события сжигались часто безо всякого обвинения, из малейших подозрений, многие тысячи человек одновременно! Объяснение было очень простым: если сожжён виновный, то это благо для веры, а если невиновный то для него самого, потому как попадёт в рай!
Варфоломеевская ночь 24 августа 1572 года и после дующие за ней страшные дни стоили Франции 30 000 жизней гугенотов.
Шведский король Эрик XIV казнил в один день 94 епископа и сенатора, остальных просто не посчитали.
Правители всяк на свой лад мучили людей, животных, прелюбодействовали, занимались блудом и убивали, убивали, убивали... Кровь людская, что водица, золи вала Европу...
Немногим большим целомудрием и милосердием отличались и другие века, та же Древняя Греция и тем более Рим.
Эти строки отнюдь не в оправдание Ивана Грозного! Просто надо понимать, что он был как все, как бы это ужасно ни выглядело.
В царских покоях снова гомон, непотребные крики, срамные песни, звон чаш... Весело царю Ивану Васильевичу. Такого не могло быть при прежней царице Анастасии, столько мерзости Москва раньше не видывала.
Иван с усмешкой оглядел пирующих. Большинство были изрядно пьяны, кто-то орал, требуя ещё вина, кто-то уже требовал девок... Левкий орал не меньше других, то и дело проливая на святительские одежды вино и капая жиром от еды. Вдруг взгляд царя остановился на Иване Мякинине. Он не был не особо родовит, ни примечателен чем-либо другим, так... из обычных собутыльников. Иван жестом подозвал к себе холопа, что-то сказал на ухо. Тот, постаравшись скрыть изумление, кивнул головой и исчез.
Немного погодя, когда холоп вернулся, царь вдруг призвал к вниманию. Вмиг замолкли все. Пирующие хорошо усвоили, что, как бы ни было шумно, голос Ивана Васильевича должно быть слышно всегда!
— А скажи-ка мне, Иван Фёдорович, готов ли ты за меня жизнь отдать?
К шуткам царя уже привыкли, не удивлялись ничему. Мякинин, коротко икнув, кивнул, не зная, чего ждать. Царь протянул руку в сторону, взял поданный холопом кубок, в полной тишине насыпал туда какой-то порошок, старательно покачал, размешивая, и вдруг протянул Мякинину:
— Пей!
Тот пошёл белыми пятнами. Взгляд царя однозначно говорил, что в кубке яд.
— Благодарствую, государь...
Что он мог ещё ответить? Выпьешь — смерть, и не выпьешь — тоже. А если не смерть, если просто пошутил Иван Васильевич? Подошёл, принял кубок из царских рук. Царь не останавливал, смотрел внимательно, насмешливо. Иван Мякинин обернулся к остальным, обвёл всех взглядом и медленно выпил. Вино не отличалось по вкусу от обычного. Пирующие совсем затихли, стало слышно жужжащую в углу муху и напряжённое сопение рынды у дверей.
Но ничего не произошло, Мякинин остался на ногах От напряжения у него дрожали колени, очень хотелось сесть, но не смел. Перевернул кубок, показывая царю, что тот пуст, ПОКЛОНИЛСЯ:
— Благодарствую, государь...
Иван Васильевич обвёл насмешливым взглядом пировавших. По палате пронёсся вздох облегчения, снова раздались голоса. Слуга забрал кубок у Мякинина, и тот уже почти дошёл до своего места за столом, как вдруг повалился на бок, изрыгая пену изо рта! Все ахнули, кто-то вскочил, к Мякинину подбежали, попытались поднять.
И тут на всю палату раздался окрик царя:
— Пусть лежит!
Снова обведя взглядом притихших собутыльников, Иван добавил:
— Надоел своей болтовнёй...
После этого такое развлечение стало для Ивана Васильевича любимым. От поднесённого вина не смел от казаться никто, но в нём не всегда оказывалась отрава. Зато государю нравилось наблюдать, как бледнеют, ожидая смерти, те, кому чашу поднесли.
А ещё Иван Васильевич вдруг открыл для себя другую забаву. Всё случилось не на пиру, а во время тихого семейного обеда (бывало и такое).
Марии показалось, что слуга не слишком расторопен, и она оттолкнула недотёпу. Горячие щи выплеснулись прямо на руки бедолаге. И царь и его супруга с интересом наблюдали за мучениями обварившегося холопа.
В тот же вечер Иван повторил шутку уже с боярином Фёдоровым. Только теперь слуга подошёл к ничего не ожидавшему боярину и попросту опрокинул на него горячие щи. Фёдоров сначала взвыл, обругав холопа непотребно, но тут же заметил взгляд царя, с удовольствием наблюдавшего со своего места, всё понял и постарался сдержаться, хотя было очень больно. Ошпаренная кожа покраснела, сильно саднила, но боярин вымученно улыбался. Иван с досадой фыркнул, дурак, испортил такое развлечение!
Уйти Фёдоров не рискнул, остался за столом, мучаясь до конца пиршества. Перед тем как удалиться, Иван Васильевич вдруг участливо поинтересовался:
— Не обжёгся ли, Михаил Андреевич?
— Нет, нет, — спешно замотал головой тот.
— А мне показалось, обжёгся...
— Только самую малость, государь, — у Фёдорова дрожали ошпаренные руки, а на глаза наворачивались непрошеные слёзы.
— Завтра придёшь ли? Или в обиде на моего холопа? Не то велю его самого в кипятке сварить?
Очень хотелось боярину согласиться с таким наказанием, но снова закивал головой:
— Приду, государь, как не прийти...
Только Басманов, сидевший рядом, слышал, как Иван недовольно пробурчал:
— Дурак!..
Это недовольство не сулило бедолаге ничего хорошего. Но не явиться на пир к государю боярин не мог. Лучше уж быть обваренным, да живым, чем целым, но удушенным.
И снова галдели, смеялись, корчились собравшиеся у Ивана Васильевича. Казалось, вчерашнее происшествие было забыто. Фёдоров сидел вместе со всеми, хотя и был невесел, всё же болели ошпаренные руки. Царь больше не вспоминал о нём, уже это было хорошо.
Но день не закончился для боярина спокойно, уже другой холоп неожиданно... вылил на него щи, теперь уже прямо на голову! Несколько мгновений от боли и ужаса Фёдоров не мог издать ни звука. Остальные, не сразу осознав, что произошло, а многие и не увидев, продолжали галдеть. Потом изо рта мученика поневоле вырвался вопль. Затихли все, а царь сидел, откинувшись на спинку своего кресла, и наблюдал за боярином, пытавшимся стряхнуть с лица и шеи остатки вылитого. Фёдорову не помогал никто, оказавшиеся рядом даже чуть отодвинулись, чтобы и себе не попасть под такую же шутку государя.
Вдруг Иван поморщился:
— Угомони его...
Сказано это было стоявшему ближе других рынде, тот, недолго думая, огрел боярина своей секирой плашмя, и слуги тут же потащили оглушённого вон из палаты.
Такие шутки стали привычными, потому главным на пирах было не попасть на глаза государю, не привлечь его внимание.
Зря литовцы думали, что московский государь простил им отказ в сватовстве. Не забыл Иван Васильевич унижение, не простил...
Чем досадить заносчивому Сигизмунду? Только Ливонией. Но для начала следовало заключить хотя бы временный мир с Крымом. Вот когда царь пожалел, что не довели раньше дело до конца, хотя удержать Крым, даже разбив Девлет-Гирея, вряд ли удалось бы. Из Москвы в Крым отправилось посольство для переговоров.
А пока было решено вернуть Руси Полоцк.
Иван Васильевич уходил в поход довольным, царица снова в тяжести, и повитуха на сей раз предрекала сына. До сих пор Мария рожала только дочек, да и те долго не жили. Сын — это хорошо, сын — наследник, хотя у царя уже есть целых два. Но Фёдор ни на что не годен, слаб здоровьем и умом. Царь завещал престол за собой Ивану. Сразу после женитьбы на Кученей, которую нарекли Марией, Иван Васильевич переписал завещание, назвав наследниками сыновей от Анастасии, чтобы у новой жены и её жестоких родственников не было желания отправить на тот свет ни его, ни кого-то из царевичей.
Пока у Марии нет сыновей, Ивану и Фёдору ничего не грозит, а после рождения мальчика? Задумавшись однажды об этом, Иван даже головой замотал: не хватало только жить с женщиной, ежедневно опасаясь за свою жизнь и жизнь сыновей. Но сразу решил для себя — пока он молод и силён здоровьем, а там будет видно. Он всегда успеет переписать завещание заново. И отправить Марию-Кученей в монастырь тоже. Не до жены было сейчас царю Ивану Васильевичу, он собирался воевать Полоцк!
Казалось, в 1562 году о подходе московских войск к крепости должны были знать все, уж слишком долго и трудно ползла армия от Великих Лук до Полоцка. Огромный обоз не помещался на узкой дороге, войска застревали в лесных теснинах, тонули в болотах по сторонам глубокой колеи. Наконец смешалось всё, что могло смешаться. Конные, обозники, пешие перепугались между собой, разобраться было просто невозможно.
