Владимир Возовиков - Поле Куликово
Лоси как будто чуяли близость помощи, упорно дрались, яростно загоняли телят в круг. Но вдруг… С хриплым ревом на просторную поляну вырвался из леса серый смерч, и Таршила сразу признал молодого вожака, несмотря на его изменившуюся окраску и отсутствие рогов. Трудно сказать, почему он отходил от стада, - вернее всего, погнался за отвлекающей группой волков, - эти серые бестии очень коварны. Ярость лосиного князя была неописуема, он ринулся в самую гущу. Волчья засада - три опытных зверя - как обычно попытались перехватить его, но внезапно, на всем скаку, он оборотился, и один из хищников, перехваченный на лету страшным ударом, пластом упал в снег. Второй волк прыгнул на загривок быка, рванул зубами живое мясо, но от толчка могучего плеча покатился в снег, и два передних копыта ударили по нему враз. Третий проскочил мимо, не осмеливаясь напасть, серая стая завертелась на поляне, а свирепый бык, не обращая внимания на лязгающие возле горла клыки, бурей погнался за матерым волком, настиг у опушки и вбил в сугроб. Волки рассыпались. Вожак, всхрапывая, обежал стадо сородичей, будто проверял, все ли на месте, и повел в ближний осинник, косясь на мертвые серые комки в забрызганном кровью снегу. Понял Таршила: еще лет семь он может быть спокоен за лосиное стадо в звонцовских лесах. Особенно же после того, как подсмотрел новые брачные бои золотисто-рыжего. Теперь он поступал с побежденными соперниками, как и прежний вожак.
В полдень встретили звонцовские ратники отряд из соседней волости, соединились. Зимой дорога сама несет путника, но летом трудны пути на Руси и опасны. Трясет, ломает крепкие телеги на корневищах и гатях, по ступицу вязнут колеса то в песке, то в жиже болотной. Редки мосты через реки, но и те, что есть, того и гляди, обрушатся под ногами. Поэтому не любят вороги ходить на Русь летом. Русскому же человеку к своим дорогам не привыкать. К вечеру обоз утрясся, лишь у одной брички сломалось колесо. Его быстро заменили, а хозяин, Сенька Бобырь, получил суровый нагоняй от Фрола. Поскольку вместе с Сенькой пострадал и Филька (они, опорожнив Сенькину баклагу, присели на возок, задремали, напоролись на пень да и вывалились), мужики смеялись: "Где Бобырь да Кувырь - там кувырки да шишки". На привалах мужики, подчиняясь приказу старосты, первым делом осматривали повозки и коней, проверяли упряжь и поклажу, поэтому шли скоро. Ночевали у околицы лесной деревеньки о двух дворах, стали воинским лагерем с охраной, как подсказал Таршила, занявший место военного советчика при старосте. Видно, не без влияния Таршилы звонцовский начальник оказался во главе объединенного отряда; мужикам это льстило. Фрол никому не велел отлучаться из лагеря, позволил только сходить за водой да принять две корчаги молока от деревенских женщин, накануне проводивших своих мужиков в Коломну. Когда при свете костра ратники, сняв шапки, уселись возле котлов, Сенька, поставленный в охрану, привел двух оборванцев. Стянув шапки, они опустились на колени перед Фролом. Заросшие худые лица, сухие голодные глаза, грязное тело, просвечивающее под рванью.
- Боярин, возьми нас, Христа ради, - попросил старший.
- Я не боярин. Кто такие?
Незнакомцы опустили головы, потом старший махнул рукой:
- Коль не боярин, будь по-твоему - скажу, как на духу. Беглые мы, холопы боярские, с-под Звенигорода. На Дон пробираемся, оголодали - моченьки нет. Прослышали - Димитрий Иванович народ на Орду поднимает. Хотим сослужить ему, авось защитит?
- Есть ли на вас грех душегубства?
Старший замялся, младший решительно сказал:
- Не таи, батя, коли начал. Может, облегчим душу?
- Есть такой грех. Огнищанина, надсмотрщика боярского, прибили. Мало, зверь был, его вон, сына мово, невесту опозорил…
Мужики, настороженно молчавшие, вдруг загудели, как шмели:
- Какой же это грех?
- Господь прощать велит…
- Таких прощать?
- Тихо! - сердито оборвал Фрол. - Свой суд, значитца, учинили над огнищанином? Почем ж тиуну али самому боярину челом не били на того разбойника? Што же получится, коли всякий холоп станет свой суд вершить?
Поднял голос Ивашка Колесо:
- Фрол! Ты разве забыл слово святого Сергия? Разве нет у них тропинки к богу и к людям?
Фрол поскреб макушку, хмуро сказал:
- Коли покаялись, можно еще верить вам. Своей и вражьей кровью грех смоете. Дайте им место у котла…
На другой день, в самую жару, остановились на отдых в тени осокорей над ручьем пообедать да коней попоить. Едва достали калачи, из перелеска появилась дюжина рослых монахов. Все в черных подрясниках и клобуках, с медными начищенными крестами, в легких дорожных лаптях, плетенных из крепкого лыка, а на плече у каждого - увесистый ослоп. За монашеской процессией погромыхивали большие пароконные повозки с поклажей. Филька перекрестился, Сенька хмыкнул:
- Монастырь, никак, удирает. От татар-та…
- Благослови вас господь, люди добрые, - раскатистым дьяконским басом пророкотал шагавший во главе процессии русобородый детина. Мужики вскочили, принимая благословение.
- Дозвольте и нашей братье на сей благословенной лужайке отдохнуть, трапезу принять да водицы испить?
- Милости просим, отцы святые, - Фрол торопливо подал знак мужикам, чтобы освободили место в тени.
Сенька, озорно щуря рыжие глаза, спросил:
- На жатву, што ль, батюшка?
Монах остро глянул на парня.
- На жатву, сыне, на тое ж самую, что и вас ждет.
- Че ж вы с дубинами-то? Хоть косы прихватили бы.
Монах подмигнул мужикам, ловко перебросил с руки на руку тяжелый дубовый ослоп.
- Господь не велит слугам своим ничьей же крови проливати - ни человеков, ни твари живой. Сие же дубине, оно бескровно.
И со свистом рассек воздух, словно острой саблей.
- Эге! - Сенька изумленно сбил шапку на затылок. - По мне так лучше попасть под басурманскую секиру, нежели под сие дубье.
…Когда вышли на тракт, связывающий Коломну с Боровском, Фрол вел уже полторы сотни ополченцев. В середине колонны приплясывали двое бродяг-скоморохов. Один дудел в сопелку, другой, заламывая красную шапку, звонким речитативом выговаривал:
Бился-рубился Иван Кулаков,
Он много полонил киселя с молоком,
Чашки и ложки он под мед склонил,
Шаньги, пироги во полон положил…
Мужики улыбались, почесывая бороды, будто шли на веселую, мирную работу. Пока скоморох переводил дух, поведав о том, как славный рубака Иван Кулаков отличился перед киевским князем Владимиром Солнышком, посрамив в застолье самых славных богатырей, речь заводил Таршила, и ополченцы теснились к нему.
- Ордынец, он зверь стайный, лютый, што волк, а ты помни: волк, он супротив смелости даже стаей не попрет.
- Верно, - поддакивали бывалые охотники. - От нево, главное, бежать нельзя.
- …Летит на тебя орда, визжит, ревет, мечами блещет - так бы и дал деру, а ты стой: у тебя в руках тож не шелковая плетка. Перво-наперво, щит держи, как велено, - кинут они тучу стрел, да стрелой щита не взять, на то он щит. Второе дело - сулицу изготовь, а стоишь с копьем большим или с рогатиной в первом ряду - упри покрепче, наметь супостата, што на тебя прет, держи на глазу, штоб, значит, наколоть, вроде сенной охапки. Ворогов кажется так уж много - прямо счету нет, - но ты страху не верь, ты помни: тоже не один стоишь, каждый по одному подденет, дак…
- Оно так, Таршила, да ить поддеть надоть! Он тож норовит поддеть аль рубануть.
- Норовит, а ты будь ловчее. Ордынец зверь разумный - на стенку не больно полезет. Как встретят его сулицами, да стрелами, да пиками - он сейчас отскочит, завизжит свой "яман" и наутек. Вот тут у наших кметов взыграет душа после страху-то, в голову шибанет хмелем будто от ковша доброго, в глазах - дурман, в душе - радость телячья. Кидаются догонять басурмана, прут толпой, кто уж коня ловит, кто за мечом брошенным потянулся - стадо, не войско, тьфу!.. Татарин, он те всю силу разом не покажет, он так и ждет, штоб наш ряд расстроился. Выждет да как навалится тучами со всех сторон, начнут гулять мечи по хрестьянским головушкам…
Ополченцы, притихнув, моргали, словно виноватые.
- Я к чему говорю? Не к тому, штоб вы страхом заране исходили, нет. А штоб на хитрость поганую не поддавались. - Таршила сердито сплюнул. - Нападает ворог аль бежит, ты же от свово десятка - ни шагу! Десяток к десятку - вот тебе сотня, сотня к сотне - вот тебе тысяча, тысяча к тысяче - полк большой! Полк же - стена каменна! Мы, пешцы, сильны, пока ту стену ворог не прорвал. Гонять бегающих есть конные сотни, схлестнутся они с Ордой - глядишь, их сбили, погнали, но мы стоим - рать стоит. За нашей стеной и конники потрепанные в себя придут, снова на ворога исполчатся. Выстоим мы, пешцы, измочалится Орда о наши копья и топоры - вот тогда воеводы и двинут нас вместе с конными полками гнать басурман. Да и тут нельзя в толпу обращаться…
