Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Вошла домработница. Сейчас предложит «чашечку кофэ» — приготовилась Ася. Это все генерал...
— Принести чашечку кофэ? Хозяева́ спрашивают, — домработница кивнула в сторону кухни.
— Спасибо, Катя, мы занимаемся... — Ася, улыбаясь, отвернулась к ученице. — Хочешь, Олечка, я тебе покажу... ты хотела «Турецкий марш»... — Ася всегда в конце урока играла сама, то ли деньги отрабатывала, то ли перед инструментом извинялась.
— Анна Васильевна, а правда же, ваш папа был настоящий профессор музыки? — Олечка не первый раз это спрашивала. Она вышла из-за рояля.
— Правда, — Ася села за инструмент, ей было высоко, она не стала опускать банкетку.
Опустила голову и держала руки на коленях. Сосредотачиваясь, она всегда звала на помощь Геру. И он являлся, молодой и страшно талантливый, устраивался рядом, готовый слушать. Ася медленно подняла совсем другое, строгое и красивое лицо. Руки взлетели над клавишами.
В кухне замолчали, перестали звенеть ложками и ножами. Ася вместо Моцарта жестко выдала нисходящий каскад аккордов фортепьянного концерта Грига. Инструмент звучал чудесно — большой концертный «Аугуст Фёрстер» из какого-то хорошего зала в Германии. Концерт Грига очень любил Гера. Если бы он правда оказался здесь... мог послушать или сыграть... мы могли бы что-то вместе, только бы здесь никого не было... никаких генералов, их жен и девочек... Хотя бы ненадолго, только Гера, только Горчаков Георгий Николаевич... И потолков этих старинных германских не надо... темных, с резными дубовыми листьями, с пучеглазыми головами оленей и кабанов. Не надо ничего, только Геру моего... И она видела, видела его сбоку у окна! А прекрасные звуки летели и летели в пространство, и не было никого вокруг, только музыка, преодолевающая все, летящая над реками, тайгой и болотами. Слезы потекли, но она продолжала, лишь упрямо наклонила голову, не видя вокруг никого. Играла, и плакала, и молилась о нем, помоги ему, Господи, не может же быть, что Ты ничего не слышишь...
Она остановила вдруг игру, глаза были мокрые, спокойные и пустые, улыбнулась одними губами притихшей девочке и, забрав сумочку, быстро пошла к выходу. В дверях с очень серьезным, понимающим лицом стоял генерал. Склонил голову, когда она проскользнула мимо, похлопал в ладоши:
— Браво, Анна Васильевна! Браво! Браво! Спасибо!
Ася постояла в подъезде, как могла привела себя в порядок и вышла на солнечную улицу. Было людно, дворник, набив деревянный ящик желтыми кленовыми листьями, катил его куда-то на самодельной тележке с подшипниками вместо колес. Подшипники скрипели на всю улочку. Ася забежала в булочную, стояла очередь, грудастая продавщица в белом халате не отпускала, считала лотки с хлебом, который подавали в окно. Записывала химическим карандашом. Уголок рта, где она слюнявила карандаш, синел темной точкой. Пахло вкусно. Грузчик, разворачиваясь с лотком в узком коридоре, с наглой, веселой ухмылочкой норовил проехаться по высокой груди, выпирающей из белого халата. «Вовка!» — тихо вскрикивала продавщица и пихала грузчика в плечо, но и на полшага не отступила. Ася не стала стоять, по дороге была еще одна булочная.
Дверь ей открыл Сева, глаза горят, в руках большая железная «Победа», совершенно как настоящая. Севка дождался, когда мать как следует увидит машину, присел и осторожно покатил ее по полу в сторону кухни.
— Во-во! Давай, Севка, шофер будешь, как дядя Ефим на войне! — в дверях своей комнаты, ближней к кухне, на низенькой скамеечке сидел сосед Ефим Великанов. В семейных трусах и застиранной зеленоватой майке. Великанов был самый маленький в квартире, ниже Коли. Кивнул вошедшей Асе. — Обмываем с твоим сынулей «Победу».
Дверь к Ветряковым открылась, вышла Нина, одергивая платье и заглядывая в узкое зеркало в коридоре. Подвела губы помадой.
— А вчера ты что обмывал, босо́та? — спросила беззлобно.
— Ты, что ль, поила? — в тон ей благодушно ответил Ефим. Правой руки у него не было по локоть, и он только куце отмахнулся неровно зашитой культей.
— На инвалидские гуляешь! — не унималась Нина, застегивая босоножки.
— Давай я тебе свои инвалидские, а ты мне мою руку!
— Ты уже предлагал, тебе зачем бабская рука-то?
— Ты, Нинка, совсем дура, у тебя и мозгу только в гастрономе полы дрючить! — Великанов встал, пошатнувшись, и в сердцах закрыл дверь.
— Ну-ну, — Нина поправила в зеркало недорогую модную шляпочку. — Лучше бы мальчишке ботинки купил, чем машину! Богач! И на что пьет?
Все в коммуналке были в курсе проблем друг друга. Ася поменялась местами с Ниной, оглядела ее крепдешиновое цветастое платье:
— Хорошее, тебе идет! — одобрила и открыла дверь в свою комнату.
Коля делал уроки, закатив глаза, кругами ходил на пятачке меж топчаном и дверью. Губами шевелил.
— Мам, проверь! «Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман, исчезли юные забавы...» — забормотал быстро.
Ася слушала, кивала головой, сама осторожно отодвинула штору, разделявшую комнату. Наталья Алексеевна плохо себя чувствовала. Несколько дней уже лежала с закрытыми глазами и ела совсем мало. На Асины расспросы не отвечала, только хмурилась и несогласно качала головой. Денег на лекарства не было, врач скорой помощи выговорил сердито, что вызвала «от нечего делать», и предложил просто подкормить старуху. Наталья Алексеевна действительно была очень худой, но дело было не в еде — какая-то внутренняя, душевная боль точила свекровь.
— «...Товарищ, верь: взойдет
