Волки Дикого поля - Алексей Павлович Пройдаков
– Бату-хан, – сказал Субедей ласково, – ты стал настоящим воином.
Щёки Бату зарделись от похвалы.
– Ты ценишь моего сына – это правильно, он честен, предан и отважен.
Вскоре прибыли на место основной стоянки.
И глухая степь превратилась в нескончаемый многоголосый базар.
Разбиралась и учитывалась вся добыча. По своду законов Ясы вся добыча делилась на пять частей, три пятых принадлежало войску, одна пятая – главнокомандующему и одна пятая – великому хану.
Субедей приказал Джебе проследить, чтобы всё самое ценное – стало быть, самое ненужное в походе – было отправлено в ставку.
Воинская добыча делилась просто, отбирали по старшинству: темники, тысячники, сотники, десятники, простые воины.
В течение нескольких дней добычу оценивали, учитывали, сортировали, упаковывали и отправляли по дороге, на которой располагались ямы, – по дороге, ведущей к верховной ставке монгольского правителя. Сопровождать такие обозы было мечтой каждого воина – честью, сулящей славу и быстрое продвижение по службе.
«Чья сотня пойдёт на этот раз? Кто её поведёт?» – Каждый воин думал об этом.
4
Вечером в шатре Субедей-багатура собрались ханы-тысячники, добывшие свой титул в тяжких походах, жестоких схватках, испытанные воины, покрытые шрамами боёв, пропитанные ветрами дорог.
Ярко пылали факелы, освещая внутреннее убранство: белая кошма, ковры, шёлковые занавески.
Сидели на корточках, пили кумыс, утоляя жажду.
– Завтра мы отправляем караван с добычей к порогу золотой юрты повелителя вселенной, – сказал наконец Субедей.
Все закивали головами.
– Его сопровождает доблестная сотня и самый лучший сотник, прославленный подвигами.
Все согласились.
Джебе безнадёжно подумал: «Почему я не сотник?»
Грудь сдавила острая тоска.
В эти минуты он ненавидел Субедея.
– Я предлагаю назначить сопровождающим внука нашего повелителя.
Все разом вздрогнули и с тревогой посмотрели на непобедимого.
– Я вижу, – хитро заметил Субедей, – что многие не знали, а некоторые забыли, что рядом с нами следует, плечом к плечу сражается сын старшего сына повелителя – Джучи-хана… Вот я и предлагаю порадовать сердце единственного и величайшего.
Все громко выразили одобрение.
Субедей хлопнул в ладоши.
В шатёр вошли Урянхатай и Бату-хан.
– Слушаем и повинуемся!
– Воин Ганжуур – это и есть внук повелителя вселенной Бату-хан!
Тысячники стремительно вскочили на ноги и тут же пали на колени.
– Встаньте, великие воины, – сказал Бату-хан. – Волею неба я – внук самого лучшего из людей, но в том нет моей заслуги. Вы – слава и опора трона моего великого деда.
– Бату-хан! – торжественно провозгласил Субедей-багатур. – Ты храбро воевал, и мы решили назначить тебя сотником. Завтра ты отправляешься во главе сопровождения каравана к порогу золотой юрты повелителя.
Бату поклонился.
– Это великая честь, непобедимый, – сказал просто, – есть много других, более достойных.
– Да, честь велика, – нахмурился Субедей, – вот и будь её достоин. Разрешаем удалиться.
Урянхатай и Бату-хан вышли из шатра и молча направились к юртам своей тысячи.
Остановились у коновязи.
– Твой отец отсылает меня подальше, – печально сказал Бату. – Мы с тобой больше не увидимся, но помни, ты мне навсегда останешься другом и братом.
– Сотник Бату! – громко ответил Урянхатай. – Не надо суждений, просто выполни приказ.
– Сотник, – горько усмехнулся Бату. – Какой я сотник? И за какие заслуги мне его дали? Тебе, Урянхатай, уже давно пора стать сотником, а ты всё ещё десятник. Понимаю, отец к сыну особенно требователен…
Урянхатай положил руку на плечо Бату-хана.
– Ты – добрый, потому тебе трудно придётся. Стань решительнее, стань жёстче, и жизнь твоя повернется совсем другой стороной. А я, если позовёшь, буду всегда с тобой рядом.
– Тебе ещё надо уцелеть, – возразил Бату-хан. – Вас ожидают великие битвы, которые пройдут мимо меня.
– Какие битвы? Ты же видишь, что все народы разбегаются прочь только от одного имени монголов.
– Знаешь, здесь было трудно, но мне было так хорошо среди простых людей, воинов.
Урянхатаю стало жаль боевого товарища.
– Ты просто не знаешь, как душно в этих дворцах, где все ненавидят друг друга…
Утром огромный караван, растянувшийся на несколько вёрст, двинулся в сторону Хорезма.
Сугдейские возчики, случайно узнав, куда предстоит ехать, пытались бежать. Но куда убежишь в бесконечной степи?..
Их было больше двухсот пятидесяти человек.
В родной город у моря не вернулся никто.
Часть 2. Горечь Калки
Страсти по Киеву
…Мнилось ему, Афанасию, писалом его глаголет истина, самонадеянно и велеречиво мнилось. Гордыня – смертный грех, ею богобоязненный инок Киево-Печерской лавры хворать неспособен. Тогда что? А главное, для чего являлось ему такое уверение?
Блядословить[4] летописец права не имеет.
Но сладостная мысль о том, что он почти всемогущ, иногда его посещала. Мимолётно мелькала, подобно искорке небесной на прозрачном небосводе либо порыву ветра, пытающегося играть на могучих ветках дуба, словно на гуслях сказителя.
Было такое… Мнилось ему иной раз, что в силах он – смиренный инок, родом из смердов, волею Божьей попавший в Божью обитель и постигший грамоту сию чудотворную, – низвергать поганых кумиров с их грозных капищ и насаждать новых, невиданных доселе, ещё более страшных. Боязливого делать храбрецом, а худородного возводить в княжеское достоинство. Скупого делать даровитым, а грязного всемерно обелять…
Пергамент стерпит всё, а вот грядущие за нами люди станут ли терпеливо сносить лжесвидетельство? Вообразить можно всякое, но достойно ли это рук и ума смиренного летописца?..
«Ни за что, Господи… Уж коли дал Ты мне малую толику времени для труда сего праведного на грешной земле, я его свершу. Сыщу я достойное место и для лихих времён, и для грозных событий… Ибо лукавить – грех, молчать – постыдно.
Иной раз задумаешься над трудом сим – и кольнёт под самое сердце: достоин ли? Чем проявил себя на стезе этой достославной нынче, чем проявишь в грядущем? Свирепые ли события ожидают нас либо многострадальные края эти наконец обретут желанный покой и отдохновение от бранных будней? Не угождать правителям надобно, а свет правды русской нести, всемерно пытаясь отделить зёрна от плевел. А на это способен лишь тот, кто чист и душой, и помыслами.
Первозданную чистоту минувшего донести потомкам нашим неспособно, коль душа несущего их запятнана чем-то. А чистоту душе может придать только обращение ко Всевышнему.
Приступим, помолясь…
„Аз есмь смиренный инок Афанасий Киево-Печерской обители, веду печальное повествование о прошлом и нынешнем великого русского града Киева, его прошлых и нынешних
