Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады
Геракл и это унижение поставил в счет Евриту. Когда год его службы кончился, он кликнул клич — кто желает с ним вместе отправиться в поход против Эхалии? Имя Геракла всегда привлекало охотников; с ним были уверены не только в успехе и победе, но и в правоте задуманного дела — так бывало до тех пор. И теперь ему без труда удалось набрать вольницу; с ней он осадил Эхалию и после немногих месяцев взял ее. Еврит с сыновьями были убиты, город разрушен, и Иола попала в плен к победителю. Вместе с прочей добычей он приказал своему глашатаю Лихасу отвести ее в Трахин.
Да, в Трахин, к Деянире. Я не сужу и не осуждаю, а только рассказываю то, что слышал. Он и не думал забывать свою семью: Деяниру он любил, но в Иолу был влюблен. Лихас, не имевший представления о законной жене своего повелителя, решил, что она, во всяком случае, достойна того, чтобы ей изменяли: без утайки рассказал он вышедшим ему навстречу трахинцам, кто такая Иола и чем ей придется быть. Затем только, приведя пленниц и добычу в дом Геракла, он увидел его нежноокую хозяйку, и ему стало невыразимо жаль ее и стыдно своих прежних слов… Ему захотелось скрыть от нее новую любовь Геракла; про Иолу, на которую Деянира не могла не обратить внимания, он сказал, что она просто пленница, про поход — что он был вызван нанесенным оскорблением. Но было поздно; один из трахинцев, слышавший прежние речи Лихаса, ей про все рассказал. Итак, у нее есть соперница — нет, хуже, преемница; она, мать детей Геракла, отдавшая ему свою молодость, забыта — он пленен новой, еще только что распустившейся красотой.
Но что делать? Отомстить? Нет, она, не ревнива; она только не хочет пожертвовать любовью своего мужа. Возможно ли, чтобы он, ее верный Геракл, ей изменил, полюбил другую? Нет, если это случилось, то потому, что та приворожила его своими любовными чарами. Несомненно, это было так. А если это было так — то почему бы и ей не прибегнуть к таким же чарам, не для мести, а для того только, чтобы вернуть себе свое? И она припомнила предсмертные слова Несса. Этот кентавр все-таки, будучи поражен насмерть, донес ее ценою своих крайних усилий до берега. «Моей последней наезднице, — сказал он, — мой последний дар; возьми ком моей крови, запекшейся вокруг Геракловой стрелы; он будет тебе талисманом для любви твоего мужа, от которого он уже ни одной женщины не полюбит после тебя». И, сказав ей еще, как с ним обращаться, он испустил дух.
Теперь, очевидно, настало время воспользоваться этим талисманом. Геракл, рассказывал Лихас, задержан благодарственным жертвоприношением на евбейском мысе; Лихаса он выслал вперед с добычей и требует его обратно. Она пошлет с ним тот плащ своего обета, который она выткала в его отсутствие; но этот обетованный плащ она намастит Нессовым талисманом, комом его крови, запекшейся вокруг острия Геракловой стрелы.
Плащ передан Лихасу; Лихас двинулся в обратный путь; значит, все к лучшему! Геракл забудет о той и вернет ей свою любовь. Все же она неспокойна. Что-то неладное творится с тем клоком шерсти, которым она смазывала плащ. Она бросила его на солнцепек — и он стал таять, крошиться, покрылся бурой пеной… Непохоже на любовные чары. И как гласили слова Несса? «Ни одной женщины не полюбит после тебя». Боги! Да разве это значит непременно возвращение любви? Это значит смерть! И с чего стал бы кентавр так нежно заботиться о ней, причине своей смерти? Ему хотел он отомстить, ему, своему убийце! И тот ком крови, запекшейся вокруг острия стрелы, — разве это любовный талисман? Ведь это острие было пропитано желчью гидры, сильнейшим из земных ядов, сведшим даже бессмертного Хирона в преисподнюю!
О нет, не любовь, а смерть послала она своему мужу! Но если ему, то и себе.
Не любовь, а смерть; да, это подтверждает и ее старший сын, отправившийся искать отца, — юный витязь Гилл. Он его нашел, он был свидетелем этого страшного жертвоприношения на евбейском мысе.
Что это было за торжественное, радостное начало! Целая гекатомба была подведена к алтарю, кругом и войско, и целая толпа народа. Приходит Лихас, приносит дар от верной супруги, нарядный плащ, обнову к победному обряду. Геракл надел его: и наряд красив, и еще отраднее ласка жены. Разгорается жертвенное пламя, проникает его своим жаром, пот выступает на его теле. И вдруг — острая боль, как от укуса гадюки. И еще, и еще, сильнее, сильнее. Хочет сбросить плащ — и не может, он прирос к его телу, жжет его, режет его, высасывает из него всю живую кровь.
— Лихас! Что это за плащ?
— От твоей жены; ее приказу.
Опять судорога, еще сильнее всех прежних. А-а! Он хватает Лихаса за ногу, швыряет его о выступ возвышающегося из моря утеса — с разбитым черепом падает несчастный в пучину. Убит глашатай, товарищ, Друг — а убийца безумен.
Он уже ничего не видит, не слышит; сын мой, только отсюда меня уведи, не дай мне умереть на этой злорадствующей вражеской земле! С трудом его укладывают в лодку; он мечется, тонет, кричит. И вот он в Трахине, в доме, приютившем его жену. Где она, его убийца? Он всю жизнь был грозой беззакония, он и в минуту смерти сумеет его наказать. Сын мой, доставь мне ее сюда; забудь, что она твоя мать, помни одно, что она убийца твоего отца!
— Ее уже нет.
— Убита? Кто же ее казнил?
— Она сама.
Дверь отворяется, на погребальном одре лежит нежноокая — теперь уже никого не приласкает свет ее очей.
— Как она погибла?
— Казня себя за невольный грех.
— Невольный?
— Да; только твою любовь хотела она себе вернуть, увидев разлучницу в своем доме.
— Любовь? Кто же этот мудрый знахарь, давший ей талисман смерти вместо талисмана любви?
— Его уже нет; это был кентавр Несс.
Теперь все ясно. И додонский оракул ясен: к этому дню обещал он Гераклу конец его трудов — так оно и сбывается, мертвые не знают трудов. Но не здесь хочет он умереть, не в сырой долине — он умрет на горе, там, где Эта возвышается своей вершиной над Фермопилами и над морем, вершиной, освященной заповедным лугом Зевса. Там пусть соорудят для него огромный костер; вместе с его дымом и его душа пусть растворится в эфире. Это его первый наказ сыну. А за ним — второй. Его дом должен его пережить: Геракла не станет, но Гераклиды бессмертны. Пусть же порода их будет достойна бессмертия, пусть красавица Иола станет женой его сына и матерью его внуков.
Заповедный луг Зевса на поднебесной Эте принял непривычных гостей: тут и Гилл с Иолой, и дружина. Костер сооружен, на нем ковры и ткани, на них страдалец. Жестокие судороги, терзавшие его, улеглись, но ненадолго; надо воспользоваться минутой передышки для благоговейной разлуки с жизнью. Кто же зажжет костер? Ты, Гилл, мой сын? Ты, Иола, некогда моя любовь? Вы, мои соратники? Все отказываются, всем страшно. Они жестоки из чрезмерного благочестия; кто же будет истинно сострадателен? нашелся один, совсем молодой; он из этих мест, полувитязь, полупастух. Преданный поклонник Геракла, он согласился оказать ему эту последнюю страшную услугу.
— Как твое имя, мой сын?
— Филоктет, сын Пэанта.
— Будь благословен, Филоктет; дарю тебе на память мой лук, береги его!
Филоктет хватает факел, зажигает смолистый хворост, вложенный между брусьями костра. Столбом вспыхивает пламя, яркой стеной заслоняя от друзей тело преставленного. Все молчат, благоговейно подняв правые руки, — Геракл запретил плакать и стонать. Солнце заходит за горами запада; когда оно взойдет над восточным морем, дочь Геракла, Макария, подойдет к догоревшему костру, соберет в погребальную урну белую золу — останки ее отца. Страданиям Геракла конец — страдания Гераклидов впереди.
33. ГЕРАКЛИДЫ И ПЕЛОПИДЫ
Атрей невольно воодушевился, передавая трахинский рассказ о смерти Геракла; но Еврисфей с возрастающим неудовольствием ему внимал.
— Умереть мне на месте, — сказал он, когда тот кончил, — если я верю хоть одному слову во всей этой вести, кроме последнего. Геракла уже нет, и слава богам! Но Гераклиды еще живут, и пока они не последовали за своим отцом, они — постоянная угроза не только для меня, но и для вас.
Никогда не откажутся они от своих притязании на мое микенское царство. Вы же знаете, что я хочу предоставить его вам, Пелопидам; отсюда ясно, что истребление этой змеиной породы — необходимое условие для вашего и моего благополучия. Иди же, друг Копрей, первым делом в Трахин, скажи его царю Кеику, что я требую Гераклидов в Микены для суда за… ну, хоть за убийство Ифита их отцом, хотя я и сам ему не верю. А раз они — мои подсудимые, то он не имеет права давать им убежища у себя. То же самое говори везде, куда бы они ни обратились. Имя Микен звучит грозой по всей Элладе… между нами говоря, благодаря подвигам того же Геракла. Их немилость — достаточная острастка для Кеика и прочих.
Расчет Еврисфея оказался правильным. Царь Кеик смалодушествовал и объявил Гераклидам, что он, как царь своего народа, не может подвергать его опасности войны с могущественным микенским царем, а поэтому должен отказать им в гостеприимстве. Пришлось им отправиться в новое изгнание, а с ними и их бабке Алкмене и неизменно верному старцу Иолаю. Тот же ответ был им дан в Орхомене, в Феспиях, в Фивах — везде приход Копрея имел последствием отказ и новые скитания.
