Юзеф Крашевский - Калиш (Погробовец)
Теодорик и поздоровался. Встретили его очень сдержанно.
— Что же вы не садитесь с другими? — спросил он. Ответа не было, оба опустили глаза и молчали.
— Если совесть чиста, что значит род? — говорил ксендз. — Сегодня для всех радостный день, пойдемте, место найдется.
Приглашенные пошли за ним, но медленно и неохотно. Но лишь только ксендз Теодорик подходил к какому-нибудь столу, как сидящие усаживались поплотнее, и места не оказывалось.
Тогда их проводник направился к духовенству, чтобы посадить их среди своих. Но тут оба почувствовали, что они будут слишком на виду, и что на них будут указывать пальцами; поэтому поблагодарили своего заступника, свернули в сторону и направились к своим возам.
Здесь они переоделись, надели доспехи и, обсудив положение дел, въехали в лес вместе со своими отрядами.
— Когда нас не хотят чужие, поедем к своим! — с сильным гневом вскрикнул Зебро.
Уже поздно ночью прибыли к тому месту глухого леса, где скрывался Михно.
Здесь у него была хижина, почти вся спрятанная в земле, защищенная срубленными деревьями, обросшими травами, терниями и молодыми кустами. Рядом были устроены стойла для лошадей.
Сюда часто приезжали в большом числе Зарембы и Налэнчи. Здесь происходили их совещания, а так как в хижине было мало места, то располагались обыкновенно на соседнем лугу.
Гости сначала крикнули трижды по-совиному, давая сигнал. Сейчас же из хижины вылез человек и пошел к воротам.
Это был немой слуга Зарембы, очень к нему привязанный, развитой и хитрый. Еще в детстве кто-то из мести вырезал ему язык, так что он мог лишь издавать непонятные звуки.
В то же время в стенке открылась ставня, и выглянул Михно. Узнав гостей, поспешил навстречу.
Немой отвел лошадей в стойла, а они втроем направились в хижину.
— Вы что же? Сбились с дороги? — приветствовал их Заремба. — Сегодня я никого не ждал, разве только завтра; все любопытные поторопились посмотреть нового короля.
— Мы тоже едем оттуда, — сдержанно ответил Зебро.
Вошли в избу, низкую, но просторную. Заремба устроился здесь, как мог; пол прикрыл войлоком и звериными шкурами, на стенах поразвешивал оружие и доспехи; нашлись даже и гусли.
Сбоку горел огонь, на котором девушка с длинными косами что-то стряпала, но при входе гостей убежала.
Зебро и Нехлюй слыхали об этой хижине, но никогда здесь не бывали и поэтому с любопытством осматривались вокруг. Михно заметил это.
— Кажется вам странным, что старый дворянин, который мог уже получить у короля должность подчашего или подкомория, должен, как барсук, скрываться в яме? Такова участь верных слуг, которые говорят господам правду.
Нехлюй загадочно качнул головой.
— Не говорите мне, что я получил свое, — добавил Михно с жаром, никогда его не оставляющим. — Я страдаю за то, что вступился за несчастную мученицу, и не мог терпеть зла…
— Ну вот, однако, — промолвил Зебро, усевшись на завалинку, — люди поговаривают, что вы слишком любили эту госпожу… а она вас!
Зарембу взорвало.
— Брешут, как собаки! — воскликнул он. — Я уважал ее, как госпожу, жалел несчастную. Лгут, это была святая женщина!
Разговор на эту тему прекратился, и Михно успокоился.
— Ну-с? — начал он. — Вы из Гнезна? Что же? Дали ему надеть корону? Ничего не случилось?
— А что же могло случиться? — спросил Нехлюй.
Заремба захохотал.
— Могло, могло… — ответил он иронически. — Ну! Раз, другой, третий не повезло, а когда-нибудь повезет! Пусть радуется; недолго это продолжится!
Тут Зебро сплюнул и вмешался в разговор.
— Собираетесь вы, собираетесь, столько лет угрожаете, а мне кажется, ничего из этого не выйдет!
Хозяин повернулся от печки, куда подбрасывал поленья.
— А я вам клянусь, что выйдет! — воскликнул он торжественно. — Нам самим нелегко было это сделать. Нашлось много изменников, сообщали ему, он был настороже. По пути высылали дозоры, рыскали по лесам, без охраны не двигался ни на шаг. Теперь пусть почувствует себя в безопасности… Мы к нему доберемся.
Нехлюй заворчал, что надо было пригласить на помощь силезцев или кого-нибудь с Поморья. Михно улыбнулся.
— Найдем получше, — ответил он. — Посидите до завтра, тогда убедитесь… На завтра сюда приглашены многие — увидите!
Он замолк, не желая больше открывать карты, позвал немого и принялся угощать гостей.
В невзрачной хижине нашлось больше, чем могли ожидать.
Кусок серны, медовуха, черный, но свежий хлеб, каши вдоволь, кусок меду и сыр на закуску. Немой и девушка живо справлялись.
После ужина легли спать на шкурах и соломе; огонь горел всю ночь.
Утром немой добросил поленьев и разбудил господ.
День был светлый и хороший; они вышли на воздух.
Заремба ожидал гостей и прислушивался к шуму. Действительно около полудня стали съезжаться Зарембы, Налэнчи и даже многие их родственники, бывшие вчера в Гнезне.
Все они были мрачно настроены, сердитые, раздраженные. Их беспокоило то, что вчерашний обряд вышел таким торжественным, величественным, что он собрал столько землевладельцев со всех польских земель.
Слушая рассказы об этом, Михно бесновался и ругался.
— Подлая толпа! — кричал он. — Лишь бы только поить их да кормить, так продадут себя, не обращая внимания, что надевают цепи. Провозглашают короля, радуются, а не видят, что это принесет им иго.
Приезжие перечисляли лиц, обещавших раньше идти заодно с Зарембами и Налэнчами, а теперь не желавших даже слушать об этом.
— Устроимся и без них, — утешал Заремба.
Новые гости все время подъезжали, верхом, лесными тропинками. Большинство из них волновалось и беспокоилось, один лишь Михно смеялся, глумился над опасениями, подбадривал остальных.
В избе стало тесно, отправились на лужайку.
— Вот подождите немного, — сказал Михно, — увидите одно лицо, которое вам прибавит храбрости…
Было уже после полудня, все легли под деревьями, когда из глубины леса донесся топот и звон…
Те, кто приехал раньше, пробирались осторожно и потихоньку, и хотя существовал обычай вешать бубенчики на сбруе, но никто не решился на это.
Заремба, услышав звонки, вскочил на ноги, уверенный, что это ожидаемые лица. Действительно, вскоре из-за деревьев показался высокий рыцарь в доспехах и черном шлеме, на рослом коне; по обрюзгшему лицу легко было узнать немца.
Он выглядел барином, видно было, что это один из князей. Его сопровождало десятка полтора всадников, остановившихся у опушки. Заремба поспешил встретить его с почтением, но не слишком униженно.
Не слезая с коня, несколько опасливо поглядывая вокруг и держа руку на рукоятке меча, всадник смотрел на людей, поднимающихся с земли. Он недоверчиво подсчитывал подходивших к нему вслед за Зарембой.
Наклонившись, всадник заговорил с Михно.
— Что же вы предпринимаете? — спросил он мрачным, жестким тоном по-немецки.
— Коронации нельзя было помешать, — ответил Михно, — короновали его, ну! Не надолго!
— Значит, не повезло! — промолвил немец. — Вам ведь всегда не везет… говорите много, кричите громко, делаете мало!
Заремба тихим голосом объяснял, в чем дело; всадник подсчитывал собирающихся вокруг людей.
— Немного вас тут! — сказал презрительным тоном. — Что это за сила, это горсточка людей!
— Так ведь здесь только начальники, — возразил Михно, — а не все наши. Считайте по десять, двадцать и больше голов на каждого. Только к чему это, если нам не везет. Мы столько раз уже устраивали засады, а он всегда уходил.
Немец взглянул с презрением.
— Только бы мне сказали, где он бывает с небольшим отрядом, — ответил он, — а я уже без вас устроюсь.
Стали опять шептаться. Заремба подводил к князю лиц, на которых больше всего рассчитывал. Они вели переговоры и спорили.
У немца разгорались глаза; с теми, кто мог с ним легче говорить, болтал дольше и откровеннее. Наконец все согласились. Князь громко осыпал их обещаниями милостей и торопил не терять времени.
Вдруг издали послышался рог; очевидно, это был условленный сигнал, так как всадник вздрогнул, повернул коня, кивнул головой на прощание и уехал.
Землевладельцы тоже поторопились к своим лошадям и вскоре кроме Зебра и Нехлюя на лугу не было никого, так все торопились уехать.
— Теперь, — улыбался Михно, возвращаясь в свою хижину, — когда с нами два Оттона, наш королек не спасется! Пусть переведут дух после пира, а мы им устроим пир получше!
XI
Ксендз Теодорик стоял с опущенной головой у стола и смотрел, как Тылон делал оттиск печати на горячем воске.
Она была только что вырезана согласно совету Свинки; чтобы больше досадить другим польским князьям, кругом нее шли слова:
