Павел Загребельный - Первомост
Так и перед ужасной битвой на Калке появилась над Русской землей звезда, глаголемая "докит", то есть копье по-гречески, потому что простиралась по небу с востока на запад с хвостом длинным и острым, впрямь похожим на копье, и светила ясно, до боли в глазах, за что названа была блистаницей или лампадией, стояла же в небе семнадцать дней, в чем люди посвященные увидели пророчество, что и Киеву осталось стоять еще семнадцать лет, и хотя определенный срок еще, и не закончился, и хотя в самом деле за Киев снова начались княжеские раздоры, но ничто, кажется, не указывало на то, что через три с чем-то года должен исчезнуть этот великий и вечный город, - следовательно, знамения, даже и самые зловещие, действовали лишь в пределах, твердо очерченных, и не затрагивали всего, что находилось вне этих пределов, так почему бы они должны были касаться Воеводы Мостовика, который хотя и стоял на скрещении всех путей, но в то же время словно бы и не вмешивался ни во что, поскольку мост, ежели хорошенько поразмыслить, все-таки был для людей лишь орудием, мост нельзя было причислить к участникам тех или иных событий, а раз это так, то и людей, стоявших у моста, не могли задевать дела мира этого, его хлопоты, страхи и надежды.
Так отпадают все вероятные предположения относительно причин перемены поведения Мостовика, но не названа еще одна, весьма существенная, о которой почему-то забыто было даже в Мостище, причина же эта: половчанка.
Снова половчанка, снова Воеводиха.
С нее началось все, ею и продолжалось. Своим поступком она выбила Воеводу из повседневных привычных забот, вынудив забыть о делах и предаться чувству мести; она же и положила конец его мстительности, заставив Мостовика сосредоточиться на новом событии, происшедшем опять-таки в его дворе, не задевая на этот раз Мостовика ничуточки.
Половчанка вспомнила про Светляну. Перед глазами зловещей женщины стояло воспоминание о том, как бегали по двору двое, как, играючи, сорвал Маркерий со светлых волос девочки зеленую ленточку и повязал ее себе на шею, под сорочку, видела она эту зеленую ленту, разрывая сорочку на парне, до сих пор еще в ушах у нее стоял звук раздираемой рубахи, этот звук до сих пор не давал ей покоя, требовал отплаты за надругательство над собою, и она решила предать надругательству если не того неблагодарного юношу, то хотя бы кого-нибудь из дорогих его сердцу людей, а поскольку теперь не было в живых ни его отца, ни матери, оставалась только эта девочка, тоненькая и светлая до невероятности, нежная, как птичий посвист, то эту нежность половчанка задумала уничтожить, но не сразу и не открыто, а коварно, смакуя это медленно, затаенно от всех, и прежде всего от самой Светляны. Воеводиха позвала Шморгайлика и велела привести к ней девочку.
- Как будет велено, - прошептал доносчик и боком попятился от половчанки, потому что боялся теперь ее больше, чем самого Воеводы.
Он скатился с высоких воеводских сеней, пересек, двигаясь все так же боком, двор, вскочил в избу Немого, стал в двери, пытаясь заполнить собой все отверстие, хотя при его хлипкости эта попытка казалась довольно смешной, прошипел, обращаясь к Светляне, которая сидела на лавке, удивляясь приходу воеводского слуги, никогда ранее не отваживавшегося здесь появляться:
- К Воеводихе!
Светляна взглянула на Шморгайлика заплаканными глазами (она не переставала плакать все эти дни, даже тогда, когда ее утешал отец, она все равно плакала), ничего не ответила, но и не соскочила со скамьи, чтобы выполнить высокое повеление, даже не пошевельнулась.
- Слышишь? - крикнул Шморгайлик. - Аль оглохла?
- Чего тебе? - тихо спросила девочка.
- Велено идти к Воеводихе. Зовет. Ну!
- Не пойду! - с неожиданной злостью промолвила Светляна.
- Вот как?
Шморгайлик прыгнул к девочке и дернул ее изо всех сил за руку. Светляна слетела с лавки, чуть не упала, но удержалась на ногах, в ее хрупком теле нашлось достаточно сил, чтобы вырваться от Шморгайлика и отскочить в сторону.
- Не пойду к ней! - крикнула Светляна сердито.
- Спрашивать не будем, - злорадно сказал Шморгайлик и снова бросился на девочку, чтобы тащить и доставить к Воеводихе, - пускай все увидят его усердие. Однако Светляна не стала на этот раз отскакивать от него, а вцепилась ногтями в лицо Шморгайлика, царапнула его, будто дикая кошка, и только после этого отскочила, а Шморгайлик взревел от боли и обиды:
- Гойо-йой-гой-гой!
Озверев, пошел на Светляну с таким выражением на окровавленной харе, словно намеревался уничтожить девочку, но она не отступала, не изготовлялась к защите - стояла и смотрела на него своими серыми глазами, даже вроде бы насмешливо. Шморгайлик не мог заметить ни ее насмешливости, ни ее беззащитности, - он был ослеплен чувством мести, он оглох от мстительности, для него не существовало теперь ничего, кроме желания схватить эту паскудную девчонку за горло и душить до тех пор, пока не квакнет, он уже протянул свои цепко-костлявые руки, но поймал ими пустоту, потому что именно в тот миг какая-то невидимая сила подняла его вверх, и он поплыл по хижине, выплыл сквозь дверь, очутился, вознесенный, во дворе, увидел далекие ворота с ошеломленными сторожами, увидел воеводский дом, в сенях которого стояла половчанка и тоже удивленно всматривалась в то, что происходило.
Шморгайлика же подвела его одежда. Чтобы скрыть свою невзрачность, он носил все широкое и непомерно большое. И вот Немой, войдя в дом и увидев, как воеводский холуй наседает на его дочь, спокойно сгреб Шморгайлика за порты, собрав все их излишество в огромный узел для удобства, а также за ворот, где тоже было достаточно ткани, чтобы провис доносчик, будто щенок, схваченный за холку. Шморгайлик висел в своих по-глупому просторных одеяниях так, что должен был вот-вот вывалиться из них, но не вываливался, а только беспомощно барахтался. Немой же, немного пронеся его по двору, словно бы для того, чтобы всем стало видно, поднял прислужника еще выше и не бросил, а просто опустил вниз на землю, и Шморгайлик так и упал, будто щенок, на четвереньки, и голову тоже повернул к Немому быстро, по-собачьи, будто хотел тявкнуть, но передумал, а так же, как стоял, пополз в сени, из которых, мстительно щурясь, наблюдала за ним Воеводиха.
Страх его был столь велик, что он и возле сеней не догадался выпрямиться, а стоял на четвереньках и жалобно бормотал, задрав голову к половчанке:
- Он меня избил... Он меня...
- Где Светляна? - спросила Воеводиха.
- Не хочет идти...
- Где она?
Но в это время девочка показалась позади своего отца, и половчанка, поморщившись на неприглядный вид Шморгайлика, брезгливо велела:
- Встань и приведи ее сюда.
- Так не хочет же, - отряхиваясь, сказал Шморгайлик, постепенно приходя в себя.
Тогда половчанка, которой надоело так много говорить, спустилась из сеней и пошла к Немому и Светляне. Девочка не пряталась за отца, стояла смело, смотрела на Воеводиху с нескрываемой ненавистью и презрением.
- Почему не хочешь ко мне? - спросила половчанка.
Светляна молчала. Быть может, вспомнила свое бывшее молчание, тогда все-таки было ей лучше, - никто не докучал, она была защищена безмолвностью надежно и прочно.
- Гневаешься, знаю, - сказала Воеводиха. - Виновна я. Но прости.
Такого от половчанки здесь еще не слыхивали. Теперь Светляна молчала уже от удивления.
- Отныне будешь ходить на трапезу к Воеводе, и пришлю тебе одежду настоящую. Не бойся меня и никого не бойся. А меня прости.
После этих странных слов половчанка пошла назад, а возле сеней процедила сквозь зубы Шморгайлику:
- Растолкуй Немому!
- Как велено будет, - прошептал Шморгайлик, тоже будучи не в состоянии что-либо понять.
Да и кто бы тут мог понять? Половчанка даже перед Воеводой не раскрыла своего намерения. Приблизила к себе Светляну, вроде бы даже подружилась с девочкой, как это было во времена, когда они обучались у Стрижака втроем, - и на воеводском холме и в Мостище наступила снова тишина, никого не тронули, все было забыто, половчанка ездила теперь в лес не одна, а вдвоем со Светляной, с той лишь разницей, что девочке давали малорослого коня, но ведь она была не жена, а еще девочка, к тому же не воеводского или ханского рода, а дочь простолюдина.
Так проходили дни и месяцы, наступала уже зима с ее снегами и морозами, на глазах у всех Светляна вырастала, становилась настоящей невестой, красивой, стройной, такую хоть и боярину или купцу в жены, и вот тогда половчанка пришла однажды к Воеводе, дремавшему после обеда, и завела речь, неожиданную, можно сказать, жестокую, даже для привыкшего к жестокостям Мостовика.
- Женить надобно Стрижака, - неожиданно сказала она.
- Зачем? - удивился Воевода. - Не все ли едино?
- Тогда получит сан священника.
- Кто же даст?
- Епископ. Сан дают лишь женатым. Тогда будешь иметь настоящего священника.
