Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев
Животные устали карабкаться в гору, и решено было сделать короткий отдых.
Р. Н. достал путевой дневник и сделал запись:
«…мэньдон. Возможно, правильнее транскрибировать «мандон» (от тибетских слов «ман» — «много» и «дон» — «камни») Чортэнь состоит из слов «мчод» — «приношение», «жертвоприношение» и «чуртэнь» — «вместилище». Мои бутии произносят — «чуртэнь». Чортэнь более известен у нас под санскритским названием ступа (чайтья).
Монголы называют это сооружение субурганом, китайцы — та. Когда-то в них хранили мощи. Теперь это большей частью памятники в честь Будды и буддийских святых. Эти каменные сооружения окружают обычно стены — мэньдон».
Закрыл тетрадь и, прислонившись к нагретому за день мэньдону, залюбовался голубой в легком солнечном тумане долиной Дурамдень.
— Красиво, — сказал Р. Н. сидевшему невдалеке бутию Пурчуну, который, почесываясь, щурился на солнце.
— Мы называем это место Чортэнь-ган, а племя пахири зовет его Манидара.
И то, и другое означало «хребет священной ступы». Но Р. Н. назвал бы это место Хребтом голубой долины… Хорошо бы пожить в этой сапфировой горной чаще. Но надо было сниматься. Караван и так двигается слишком медленно.
— Будем сниматься…
Тропинка расширилась, и яки пошли быстрее. В воздухе пахло навозом и дымом. Где-то в деревне визжали свиньи и блеяли овцы. Рокотали барабаны. За перевалом открывалась новая долина. Сады, лиственные рощи и поля тростника по берегам ослепительной нити ручья. Первый перевал остался позади. Можно было выбирать место для ночлега.
Шумно дышали засыпающие яки. Теплый пар от их дыхания медленно отлетал в холодеющий воздух.
Р. Н. вставил в фонарь зажженную свечу и достал тетрадь.
«Страну, лежащую между реками Арунь и Тамбур, непальцы называют Лимбуду, а людей, населяющих ее с незапамятных времен, — лимбу. Но сами лимбу именуют себя народом яктанга. Между Арунем и Дудкоси лежит область Киранта, принадлежащая древнему племени кират. Этот народ упоминается в тех же источниках, в которых впервые встречается имя индуистского бога Махадэва.
И лимбу, и кират с давних пор занимались охотой и скотоводством, торговали мускусом, хвостами яков и кардамоном.
Тибетцы и бутии называют племя лимбу именем цан. В древних памятниках рассказывается, что племена лимбу пришли из тибетской провинции Цан, из Каши в Мадье-Дэш и от тех каменных утесов, что высятся у деревни Пэдах к северо-востоку от Цаньпура. Лимбу из Цана получили у тибетцев название цан-моньпа (что значит «обитающие в ущельях»), пришельцев из Каши стали называть байпута, людям с подножий утесов дали имя пэдах-панги-лома.
Самой сильной и многочисленной была ветвь байпута, вождь которой раджа Хань владел всем Восточным Непалом. Все лимбу и кират платили ему дань и поставляли воинов для лихих набегов на соседей. Но постепенно династия Ханя пришла в упадок, и власть перешла к лимбу пэдах-панги-лома. Но ни одной семье не удавалось надолго удержаться у власти. Анархия и смута продолжались много десятилетий, пока могущественный Маран не сумел объединить раздробленные племена и враждующие роды. Маран сделался царем, и на некоторое время в стране воцарились мир и спокойствие. Но после смерти его благородного преемника раджи Мохани анархия вспыхнула с новой силой. Братоубийственные войны продолжались больше ста лет. Лишь в IX веке к лимбу пришел герой по имени Сричжанга, которого стали чтить потом как бога-миротворца и объединителя. Бутии, живущие на южных склонах Гималаев, отождествляют его с воплощением Падма-Самбавы, который утвердил в Тибете буддизм».
Утро выдалось туманное и холодное. Надвигалась непогода. Все же было решено продолжать путь.
Р. Н. торопил проводников. Яки не упрямились, словно чувствовали наступление непогоды и спешили укрыться в безопасном месте. Но движение сильно замедлилось. За час удавалось пройти не более мили. Тропа шла густым лесом, сплошь покрывающим хребет Хи. Каменные дубы, магнолии и сосны почти целиком закрывали небо. Было холодно, пахло хвоей, горьковатой свежестью каких-то цветов и гнилью. Стояла такая тишина, что было слышно, как падали с сосен длинные иглы. Дорогу приходилось искать ощупью, пробираться сквозь завалы, прорубать злую ползучую крапиву.
После нескольких часов крутого подъема караван подошел к чортэню Риши, окруженному замшелым мэньдоном, на котором была высечена шестисложная молитва: «Ом-ма-ни-пад-мэ-хум». Бутии пали перед ней ниц. Отсюда начинался перевал Ху-ла.
Юго-западный Сикким лежал внизу. Темный и сумрачный под желто-белым облачным небом. Холмы Дарджилинга съел туман. И люди, и животные совершенно вымотались. Отдых был необходим. И все же Р. Н. требовал идти дальше.
— Быстрей! Разве вы не видите, что творится на небе? Нам надо успеть пройти перевал. Осталось совсем немного.
— Яки не хотят больше идти, — пожаловался бутий, — если як заупрямился, его не сдвинешь. Это каждый знает.
— Зажгите паклю и ткните им под хвост.
Набежал первый порыв ветра. С дубов посыпались желуди. Испуганные обезьяны спешили укрыться в дуплах, торопливо набивая желудями защечные мешки, будто готовились к долгой голодовке. Затрещала паленая шерсть. Яки заревели, но не стронулись с места. Ветер стих совершенно. И яки вдруг пошли, невозмутимо пощипывая сухую траву.
Наконец караван взобрался на вершину кряжа, поднимающуюся на 6 тысяч футов над уровнем моря. Разбрызгивая копытами воду и грязь, яки прошли по ручьям, впадающим где-то там вдалеке в реку Риши. Глинистые струйки сбегали с черных шерстяных косм, запутанных и грязных, в которых застряли колючки и сухие листья.
Впереди показался какой-то загон для скота. Лошади нетерпеливо заржали. Рванулись туда из последних сил.
Но бутий вдруг испуганно закричал, указывая на что-то у самых ног.
Р. Н. взглянул на землю и сразу все понял.
Там копошились страшные тибетские черви — гроза путешественников. Они жалят через толстые шерстяные носки и парусиновые брюки, забираются в сапоги, обиваясь там в мягкие отвратительные клубки. Они встречаются на всех высотах, вплоть до самых снегов.
— Скорее вперед!
Яки, к счастью, не упрямились. Все так же меланхолично и невозмутимо пошли они по вьющейся меж стволов тропе, давя легионы червей. Но идти стало легче — начинался спуск. Ларцэ[43] — груда камней, из которых торчат бамбуковые шесты с кумачовыми лентами — остался позади. Вершина была пройдена.
Порывы ветра налетали все чаще. Ударяли в лицо песком и мелким лесным сором. Температура снижалась.
Пурчун повернулся лицом к ларцэ, закрыл глаза и зашептал:
— Лха чжя ло, лха чжя ло.[44]
Р. Н. внимательно осмотрел почву под ногами. Отвратительных червей нигде поблизости не увидел. Заночевать решили под огромным дубом, затенявшим целую поляну.
Невдалеке росли стофутовые крапивные деревья. Пурчун стал собирать валежник для костра. Другой проводник пошел нарубить крапивных побегов для супа. Ветер набегал с разных сторон, хотя в лесу он почти не ощущался. Это обещало или затяжную грозу, или перемену погоды.
Сварили крапивный суд с цзамбой и остатками купленного в дороге молока. Чай кипятить не стали — сильно хотелось спать.
Ночь прошла спокойно. Но Р. Н. раза два просыпался. Чудилось, что где-то шуршит дождь, но вокруг было сухо. Встали, когда солнце поднялось уже высоко.
— Мэтог-чарпа, — сказал Пурчун. — Цветочный дождь. — И запрокинул лицо к небу, ловя толстыми губами капли. Счастливо зажмурился. Захлебываясь, захохотал.
Дуб не подвел. Под ним было по-прежнему сухо. Р. Н. вывел лошадь под дождь. Она прядала ушами под ударами капель. Яки спокойно затопали по тропе, изредка оступаясь; переходя лужи, подымали фонтаны брызг. Прошли, не задерживаясь, деревню Хи, в которой живет много людей племени лепчо, гадающего по внутренностям домашних птиц. За деревней виднелись искусственно орошаемые террасы, на которых возделывали рис. К реке Калай спускались поля кардамона.
Шел пятый день пути. Все пока протекало по плану. Неразумно хотеть большего. Выйти к Калаю на пятый день — это совсем не плохо.
Сверху берег реки казался утыканным мохнатыми иглами ежом. Можно было разглядеть каждое дерево. Росли они под разными углами друг к другу, как всегда растут деревья на круглых холмах.
Мост опирался на каменные завалы посреди реки. Уже не жалкие жерди, а огромные бамбуковые стволы в три пролета перерезали реку. По берегам ее виднелись хижины и бамбуковые загоны для рыбы.
— Гляди, хозяин! — закричал бутий, прозванный за пристрастие к пиву Чаном, указывая вниз. — Видишь вон те серые деревья у хижин? Это нья-дуг-шин.[45] Люди лимбу бросают их листья в застойные воды, и рыба там засыпает.
