Иван Ле - Хмельницкий. Книга третья
— Но как их доставить, пан Хмельницкий?
— Как полагается! Сам поговори со всеми полковниками. Ивана Серко, этого способного полковника, назначаю наказным нашего войска. Бой надо продолжать до тех пор, покуда враг будет сопротивляться. Но если побегут с поля боя, не надо преследовать их. Приближается вечер. Пленных пускай своих казаки направляют навстречу нам. Ну, ни пуха ни пера, Юхим! Что-то мне как снег на голову этот неожиданный приезд графа Конде.
Хмельницкий нагнулся в седле, протягивая руку Беде на прощание:
— Да, Юхим, всем полковникам передай от меня дружеский привет. И сообщи им, что целый полк наших казаков под командованием Назруллы движется с Украины. Вместе с ним жду вестей из Субботова, от Карпа, что-то тревожится у меня душа за них.
В сопровождении многочисленной свиты из полковников и джур поскакал в свой штаб. Но принц Конде Луи де Бурбон прибыл туда раньше его.
Хмельницкий предполагал, что граф Конде прибудет к ним в сопровождении большой свиты, состоящей из генералов французской армии, с сотнями адъютантов и джур, с полками отборных сторожевых войск. А он приехал в сопровождении лишь одного полковника-адъютанта и двух десятков гусар. Их едва хватило, чтобы окружить походную карету графа, запряженную четверкой оседланных гусарских коней. Кони еще не остыли, с их удил, которые они беспокойно жевали, слетала на землю пена.
Главнокомандующий французских вооруженных сил первым заметил приближение Хмельницкого, когда тот выскочил из леса на поляну. В тот же миг он поднял руку, останавливая полковника Пшиемского. И сам двинулся навстречу Хмельницкому.
Хмельницкий соскочил с коня.
— Искреннее уважение пану великому гетману могучих вооруженных сил французского народа! — Непривычно для уха француза прозвучало это пышное, но искреннее приветствие наказного атамана казачьего войска.
Молодой самоуверенный граф дружески улыбнулся и воскликнул в ответ:
— Салют мосье Хмельницкому! Прекрасно воюете, господа! В Париже стало известно о поражении казаков в первых сражениях с испанцами. Вынужден был отложить свои дела и двинуться в эти прерии, чтобы выяснить обстановку, при надобности и помочь. Да здесь, вижу…
— Виктория, мой господин!
— Мне бы хотелось услышать не «господин», а… Есть ли на языке запорожцев еще более мягкое слово, чем «друже»? Хотя я слышал из уст ваших помощников месье Серко и Золтенко, — кажется, так?..
— Золотаренко, прошу…
— Да, да, Золотаренко. На их языке слово «друже» звучит как надежда в беде! — с трудом объяснил граф, обеими руками пожимая руку Хмельницкому.
— За «друже» я тоже буду рад. Это слово означает полное взаимопонимание, надежду и веру. Но, наверное, пан граф, так называть друг друга годится лишь за столом гостеприимных хозяев. Вот и я, выпив с вами по кубку бургундского вина, с радостью назову вас своим другом. Но, к сожалению, здесь мы пока лишь воины!
— Согласен. Сейчас будет бургундское вино. — Конде повернулся к сопровождавшему его полковнику и что-то сказал.
В этот момент из леса донесся беспорядочный шум, а вскоре показались и первые военнопленные. Их сопровождали вытянувшиеся в цепочку казаки Юхима Беды с саблями наголо.
— Прошу господина графа назначить старшего для принятия от нас пленных, — сказал довольный Хмельницкий. — Других трофеев наши казаки пока что не берут. Получил донесение о том, что с Украины движутся сюда свежие подкрепления…
В шатре полковника Пшиемского долго продолжался разговор военачальников. Говорили не только граф Конде и Хмельницкий. Выслушали здесь и полковников, и пленного испанского «капитана-гидальго», и старшин Франции и Украины.
— Война в этой стране еще не завершена, уважаемый господин граф. Но с прибытием нового казачьего пополнения она будет завершена именно так, как мы с вами договорились в Париже, — закончил. Богдан Хмельницкий, словно поставил точку на этом важном разговоре с командующим вооруженными силами Франции. Он чувствовал, судя по некоторым намекам графа, что тот желает еще о чем-то поговорить с ним. С минуту на минуту Хмельницкий ждал гонцов с докладом о прибытии полка под командованием Назруллы. Очевидно, Конде будет говорить об участии казаков в другой войне, и не только в Европе!..
31
Только поздно вечером состоялся ужав, устроенный графом Конде. Компанию Хмельницкому и Конде составляли полковник Пшиемский с несколькими старшинами, сопровождавший графа французский полковник и даже старшин офицер из пленных кабальерос. И то, что ужин состоялся в глубоком лесу, по-походному, в шатре, а не во дворце, не помешало ему быть приятным. Конде попросил рассказать о бое, в котором взяли такую массу пленных. Предупредительный испанский пленный офицер охотно согласился рассказать об этом бое, как его оценивал побежденный воин. Испуганный испанский офицер, описывая ужасы сражения, не скупился на краски.
— Неизвестная до сих пор в Европе тактика стремительных атак казаков тотчас сковала руки нашим закаленным в боях кабальерос! — говорил офицер.
То ли рассказ его, то ли какие-то далеко идущие замыслы подогревали графа, он прерывал рассказчика, расспрашивал об испанских воинах, генералах… Очевидно, выпитое вино возбуждало воображение, придавало рассказу экспансивного испанца большую яркость. Около полуночи граф пожелал поговорить с Хмельницким с глазу на глаз.
— Двум военачальникам на поле брани всегда есть о чем поговорить наедине, без свидетелей! — произнес он, словно оправдывался перед полковниками и сотниками, которым предлагалось оставить этот гостеприимный шатер.
— Прошу пана Пшиемского позаботиться о создании соответствующих условий для беседы с его светлостью. Но если прибудет гонец от казаков с Украины, немедленно приведите к нам! — сказал Хмельницкий полковнику Пшиемскому.
Граф Конде поднялся, проводил полковника Пшиемского до выхода из шатра. Затем он выглянул из шатра и вернулся, убедившись в том, что они с Хмельницким остались одни. Это придавало беседе еще большую таинственность и разжигало любопытство не только командующих.
Меры предосторожности графа Конде немного угнетали Хмельницкого. О чем им еще говорить? Ведь уже все сказано о ходе боев, договорились и о плате казакам, о сроке пребывания их во Франции! Даже говорил с ним об ожидаемом прибытии отрядов казаков с Пьером Шевалье, о чем доложил Хмельницкому гонец, прискакавший из Гданьска.
— По донесениям из Варшавы… — начал Конде, пристально посмотрев в глаза собеседнику, словно он требовал от него согласия на этот секретный разговор, очевидно не только о войне здесь, во Фландрии. У Богдана даже промелькнула мысль: не собирается ли граф говорить с ним о неудачах, которые постигли казаков в Польше и на Украине?
— Если это донесение исходит от ее величества госпожи королевы… — начинал догадываться Хмельницкий.
— О нет! Мария-Людовика — это не та лошадь, на которой гидальго добывает себе славу победителя!
И он залился задорным, молодецким смехом. Взял графин и снова налил вина Богдану и себе.
— Королева, правда, большая любительница интриг. Она не жалеет для этого ни денег, ни своего имени!.. Ее замужество говорит об этом. Но прелат Мазарини не возлагает больших надежд на ее помощь Парижу. Нам известно из ее писем не только о том, что украинское казачество недовольно своей судьбой, жестокой пацификацией войсками Потоцкого.
— Неужели и это известно правителям Франции? — искренне удивился Хмельницкий. — Не скрою, коль уж заговорили об этом. Не только казачество, но и весь украинский народ не простят польской шляхте, не забудут жестокой несправедливости и унижения их военного и человеческого достоинства.
— Вот именно это я и имел в виду, начиная разговор с вами! У нас с вами не так много времени, да и обстановка не совсем подходящая… Господин Хмельницкий, очевидно, видит и понимает, что война в Западной Европе подходит к концу. Завершаем ее мы, французы, как победители. Почти тридцать лет продолжалась она. Да еще каких тяжелых лет! Разве Франция воевала столько времени только для того, чтобы подписать еще один мир с черной коалицией иезуитов?..
С какой ненавистью и горячностью говорил Конде об этом! Богдан почувствовал, как и в его душе загорается ненависть и жажда отмщения давним жестоким врагам его народа.
— Но иезуиты остаются, уважаемый граф! Остаются с поднятым мечом, возможно — с еще большей уверенностью в своей силе, с жаждой реванша…
— Да, да. И меч, и до сих пор не сломленная уверенность, господин Хмельницкий, в том, что право интердикта[20] принадлежит только им, слепым последователям Игнация Лойолы!
— Игнаций Лойола!.. А Лютер, прошу прощения, уважаемый граф? Разве он не призывал убивать, душить, как бешеных собак, людей, то есть народ, который добивался человеческих прав?
