Александр Немировский - Пурпур и яд
— Что же мне делать? — спросил Махар взволнованно.
— Ты посылаешь отцу воинов. Почему бы тебе не иметь среди них своего человека? Война уже исчерпала себя.
Махар бросил на Метродора быстрый взгляд. Чего добивается этот эллин? Его называют римоненавистником, а он говорит о невозможности войны.
Взяв на себя обязанности гостеприимца, Махар сопровождал Метродора до сходен корабля. По пути он показал достопримечательности города, но эллина почему-то заинтересовало лишь место гавани, где длинными рядами стояли пифосы. Подойдя к одному из них, он заглянул внутрь.
— Не удивляйся, — произнес он с внезапной отрешенностью. — Когда я думаю о судьбе и ее превратностях, в моем воображении встает пифос Диофанта, его жалкое убежище. Учитель часто рассказывал мне о той страшной ночи Пантикапея.
— Диофант твой учитель? — воскликнул Махар.
— Да. Я был последним учеником этого удивительного человека. Меня называли Поводырем, так мы были неразлучны. Утром я заставал его склонившимся над каким-нибудь кустиком или цветком в зарослях сада. От его зорких пальцев не ускользала ни одна царапинка на стебле, ни один надорванный лепесток. Он говорил мне, что напрасно был стратегом, ибо его призвание не убивать, а лечить. Вечером, когда спадала жара, мы шли в лавку ювелира. Геммы были его страстью. Если бы ты слышал, с какой топкостью Диофант оценивал работу резчика, его стиль, как он называл недоступные моему пониманию особенности мастерства. В одних геммах он находил буйную фантазию Геродота, в других — сдержанную силу Фукидида. И потом, знакомясь с творениями историков, я уже различал их неповторимые голоса. Лишь один раз Диофант ошибся. Но и ошибка его была пророческой!
Метродор засунул руку за край гиматия и вынул гемму. На черном камне бело-розовым овалом выделялся женский профиль. Высокий лоб, тонкий нос с горбинкой, волна волос придавали лицу незнакомки какую-то невыразимую прелесть.
— Он счел это изображением Елены, — продолжал Метродор. — И я скрыл от него истину. До конца дней своих Диофант был уверен, что обладает геммой погубительницы Трои.
— Кто же это?
В голосе Махара ощущалось волнение. Он не отводил от геммы горящего взгляда. Его лицо преобразилось, словно приняв на себя отблеск той божественной красоты, которая открывается лишь умеющим любить.
— Как! — воскликнул Метродор. — Ты не знаешь Монимы?
— Монима… — тихо и мечтательно произнес Махар. — Диофант назвал ее Еленой. Он не ошибся. За нее можно отдать и царство и жизнь.
Евнух Вакхиллид, обходивший царские покои, сразу заметил что-то неладное. Дверь в спальню плотно закрыта, но по полоске света внизу видно, что царица не спит. Наклонившись, евнух услышал незнакомый мужской голос.
— Ты мне казалась злым духом. И даже в имени твоем мне слышалось что-то змеиное. Тебе я приписывал все беды, все несчастья. Ведь отец разлюбил нас, когда узнал тебя. Оставалось утешение, что он не вечен. Но вот случилось чудо.
— О каком чуде ты говоришь?
— Чудо Афродиты. Это она послала мне гемму с твоим изображением. Ослепленный, я пришел к тебе. Нет, за тобой. Корабль стоит в гавани. Я назвал его Голубем. Голубь провел Арго сквозь Симплегады.
— Но ты сын Митридата! — послышался голос Монимы.
— Нет, Лаодики. В моих жилах течет ее кровь. Я видел ее страдания, поэтому могу понять твои.
— Что тебе известно о моих страданиях? Вот они, письма твоего отца. Неиссякаем поток его любви, прекрасны ее слова.
— Это гибельный поток. Он сметет тебя, как песчинку. Я дам тебе степи, нетронутые плугом, шелест ковыля, паренье птиц. В твоей короне не будет яда. Я сплету ее из мирта Афродиты.
— Мне ничего не надо от тебя. Уходи!
— Я вернусь. Ты поймешь, что счастье со мной. Отец завораживает блеском власти. Но не вечно же он будет царем.
— Вечно, — ответила Монима. — Для меня и для всех, кто его любит, вечно.
Махар бешено гнал коня. «Вечно, вечно»… Но почему забывают о его преступлениях? Когда-то из моих уст вырвался робкий упрек. Рука матери мягко легла на мои губы: «Это твой отец. Он дал тебе жизнь». Нет! Он лишил меня счастья. Я его раб! Но ведь рабы могут мстить «.
ЛУКУЛЛОВЫ МУЛЫ
Много дней шли римляне безлесным, иссеченным складками плоскогорьем. Тяжелые мешки били по спинам. Оружие терло бока.
— Мы — мулы Лукулла! — сказал Клодий на одном из привалов.
И эта горькая шутка обошла все войско.
Клодий давно уже освоился с солдатским житьем, и солдаты успела привыкнуть к нему, оценив его общительность и остроумие. Но, деля со всеми наравне трудности походной жизни, Клодий сохранил немало» патрицианских» привычек. Это обеспечило ему кличку «Неженка». Но всем было известно, что у Неженки крепкие кулаки и он не даст себя в обиду.
Преодолев Пафлагонские горы, римское войско спустилось к Понту. Как радовались легионеры при виде городов, тонущих в матовой зелени оливковых рощ и голубизне моря! Вот достойная награда тем, кто под стенами Кизика страдал от непогоды, задыхался от вони гниющих трупов, нес на своих плечах бремя войны!
Но Лукуллу эти понтийские греки дороже собственных воинов. Он щадит города, не давая их взять приступом. Разве с таким полководцем наживешься? И уже не только солдаты, но и военные трибуны осуждали Лукулла.
Лукулл пропускал упреки мимо ушей. Но Мурене он счел нужным объяснить:
— Дождемся весны! Пусть царь накопит силы.
Легат одобрительно кивал головой. На самом деле, за спиной Митридата Армения. Там может укрыться хоть тысяча царей. Да и зачем загонять его в объятья к Тиграну.
Весной, оставив часть войска под Синопой, Лукулл двинулся на Митридата. Легионеры ликовали, предвкушая богатую добычу. Но в трех милях от Кабиры, где стоял царь, Лукулл приказал остановиться и разбить лагерь. Это вызвало новый взрыв возмущения. Одни усматривали в поведении консула трусость. Другие считали, что он умышленно затягивает войну, чтобы продлить свои полномочия еще на год.
Напрасно посланные Митридатом всадники дразнили римлян и вызывали их на схватку. Лукулл приказал не обращать на это внимания и заниматься своим делом. Теперь и Мурена перестал понимать полководца.
— Что ты медлишь? — говорил он ему. — Смотри, как бы мы с тобой не остались одни.
Лукулл на этот раз не объяснил своих намерений. Он только сказал:
— Плод не созрел!
Однажды какой-то понтийский всадник, действуя чересчур дерзко, угодил в ров. Консул приказал вытащить его и привести в свой шатер.
— Меня прислал Махар! — сказал варвар, озираясь.
Лукулл с трудом скрыл ликование.
— Я слышал о Махаре. Это, кажется, сын Митридата.
— Махар — владыка всех земель вокруг Меотиды. Ему подчиняются эллины Таврики. Скифы платят ему дань.
— Чего же хочет Махар?
Варвар наклонился и снял с ноги кожаный сапог. Засунув руку внутрь, он вытащил квадратик пергамента.
Лукулл взял его двумя пальцами и углубился в чтение.
— Чем ты докажешь, — спросил он, поднимая взгляд, — что послан Махаром?
— Своей жизнью, — ответил варвар.
Отослав варвара и приказав охранять его пуще зеницы ока, Лукулл вызвал Мурену.
Склонившись над картой дорог Понта, консул отыскал извилистую линию, соединявшую Кабиру с Команой.
— Поставь воинов здесь! — Он ткнул пальцем в то место, где линия изгибалась.
— Клянусь Геркулесом! — воскликнул Мурена. — Ты, кажется, дождался своего часа. А водь кое-кто считал, что ты просто оттягиваешь время.
Лукулл пожал плечами.
— Каждый живет по своей клепсидре. Сулла сказал бы, что она дается нам судьбой. Со стороны кажется, что капли застыли, а они льются. И только потомкам будет ясно, медлил я или спешил.
— Вы здесь, сыновья возмездия, и на ваших мечах — отблеск судьбы.
Эти выспренние слова, произнесенные к тому же, по-латыпи, заставили консула остановиться. Он спрыгнул с коня и подошел к старцу, преградившему ему путь.
Седой и сгорбленный, он мог быть принят за одного из тех отшельников, которые живут в горах, питаясь подаяниями.
— У кого ты научился моему языку? — удивился римлянин.
— Горе нетерпеливым, — молвил старец. — Пройдем в шатер, и ты узнаешь все по порядку.
Так они встретились, Ариарат и Лукулл, и провели в беседе всю ночь.
— Это было так давно! — вырвалось у Лукулла, когда он выслушал неторопливый рассказ старца.
— В мою пещеру не проникало солнце, — отозвался тот. — Год был днем. Кибела научила ждать. И вот меня посетил сын врага, и я принял его, как друга. Теперь я его вестник.
— Кто это? Говори яснее.
— Его имя Махар.
— Чего же он хочет? Получить корону Понта из моих рук?
— Ты ошибся, император. Махару нужна Монима.
Лукулл расхохотался.
— И только!
— Не смейся, римлянин, — глухо сказал старец. — Много лет назад меня поучал Маний Аквилий. В таблине стояли восковые статуи, и уроки были наглядны. Если бы я смог показать тебе изображение Монимы, ты бы понял, как велика эта награда.
