Андрей Зарин - На изломе
— Глянь-ко, Петр, наистарше боярыни Морозовой при нашем терему никого нету. Съезди к ней, князь, и скажи, что определил я ей стоять во главе боярынь и царице титул говорить! Съезди не мешкая и с ответом назад ворочайся!
Петр поклонился и вышел. В сопровождении Кряжа он поехал на двор Морозовой. Он был заинтересован и чего-то боялся. Ворота во двор были наглухо заперты.
Кряж сошел с коня и начал греметь кольцом. Во дворе глухо залаяли собаки. Потом в калитке поднялось волоковое оконце, и выглянувший привратник спросил:
— Кто там?
— Царский гонец! — сердито ответил Кряж. — Отворяй, что ли.
— Сейчас! — ответил привратник, захлопнув окно, и скрылся.
Наступило томительное ожидание.
Кони нетерпеливо фыркали и топтались на месте. Кряж ворчал:
— Ишь, воронье гнездо! Не боярыня, слышь, а черница какая-то! Коли ты юродивый — настежь ворота, а царский посол — так от ворот поворот!..
Наконец заскрипели ворота; князь Петр въехал на широкий двор и по обычаю тотчас спешился. Когда он подошел к крыльцу, ему навстречу вышел Терентий.
Это было так неожиданно для Петра, что он даже отшатнулся.
— Терентий, ты? — воскликнул он изумленно.
— Сам видишь! — ответил Терентий и спросил: — С чем к боярыне приехал? Али опала какая?
Петр оправился и ответил:
— Самой боярыне сказать приказано. Коли ты встретил меня, так и проводи до нее. Скажи, царский посол!
Терентий усмехнулся.
— Ей это не в удивление. У нее один царь: Христос. Ну да ин пойдем!
Петр вспыхнул от презрительного тона Терентия, но сдержался и пошел следом за ним по горницам, пропитанным запахом ладана. Терентий оставил его в одной из горниц, сказав:
— Подожди здесь. Сейчас выйдет! — и скрылся за маленькой дверью.
Петр остался один и с негодованием встряхнул головою.
«Позор всему роду Теряевых! Старший брат словно келарь послушник при опальной боярыне!» Никогда не ожидал, он такого зазора. За дверью раздавался сдержанный шепот, потом отворилась дверца, и в комнату вошла Морозова. Петр взглянул на нее и невольно смутился. В ее фигуре столько было величавой простоты, в ее лице столько суровой гордости, что Петр сразу почувствовал себя ничтожным мальчиком перед нею. Однако он оправился, поклонился ей наотмашь и сказал:
— Великий государь прислал меня до тебя, боярыня, чтобы быть тебе по чину на свадьбе во главе прочих боярынь и царице титул сказать!
Морозова склонила голову, потом выпрямилась и ответила Петру:
— Благодарю государя за честь, а только не могу я идти и дьявола радовать. Не могу потому, что служба у вас не Божья, а антихристова, что свадьба у царя скоморошья и что невместно мне, смиренной рабе Божьей, на скоморошьи игры взирать. Вам радость, а мне скорбь, потому — вижу, как вы, неразумные, все антихристу продались.
Краска залила лицо Петра. Он считал себя верным царским слугою. По его понятиям, царь был земной владыка, и оскорбление царя было для него оскорблением святыни. Он с изумлением воззрился на Морозову и сказал:
— Так ли слышу?
Она усмехнулась и ответила:
— Так, миленький, все так! Так и царю перескажи…
Петр, не поклонясь, повернулся и вышел от Морозовой, смущенный, взволнованный. Он уже собирался сесть на коня, как вдруг к нему спешно подбежал Терентий и, ухвативши его за руку, взволнованно сказал:
— Брат! Как старший после отца, заклинаю тебя: не передавай царю ее речи! Не ускоряй конца ее!.. Скажи царю как-нибудь иначе; скажи просто, что недужится ей; пусть, коли будет что с нею, так не от нашего рода! — Голос его дрожал, и гордый Терентий умоляюще смотрел на брата.
Брат вспыхнул.
— Как она смела так на царя говорить? — Но доброе сердце его отошло тотчас при виде волнения Терентия.
— Хорошо, брат! — сказал он Терентию. — Скажу по-иному!
И, приехав во дворец, он сказал:
— Государь, боярыня отказалась. Просит слезно простить ее, потому, дескать, что ногами зело прискорбна: не может ни ходить, ни стоять…
Царь нахмурился и гневно ударил по налокотнику кресла.
— Знаю, знаю! — закричал он. — Она загордилась. Ну да попомнит она меня!..
А в это время у Морозовой происходила трогательная сцена. Инокини окружили Морозову и жалобно говорили:
— Отпусти нас, мати, чтобы не пострадать нам здесь!
А Морозова утешала их:
— Нет, голубицы мои; не бойтесь, мои миленькие, еще теперь за мной не будет присылки.
Она ушла в моленную и долго молилась там, с исступлением повторяя:
— Господи, сподоби меня пострадать за истину!
Терентий мрачно возвращался домой и думал, что близко время, когда он сбросит с себя маску притворства.
VI. Свыше сил
Темная зимняя ночь. В опочивальне князя Тугаева душно и мрачно. Большую комнату с низким потолком и с широкою печью слабо освещает трепетный свет лампадок. Высокая кровать под пышным балдахином кажется катафалком. На пуховой постели раскинувшись спит княгиня Анна Михайловна. Косы ее разметались. Она чему-то улыбается во сне и прерывисто дышит, а рядом с нею, облокотись на подушку, без сна лежит князь Тугаев, и лицо его с расширенными глазами изображает страх и страдание. Сбросил он с себя одеяло, расстегнул ворот рубахи, а все ему душно, жарко и неможется. С той роковой ночи, как приехал он к Анне с вестью о своем вдовстве, не было у него покоя ни на день, ни на час. Все видится она, постылая жена-покойница, искушение дьявола в образе Еремейки, вспоминаются страшные дни и часы страдания и смерти жены…
Как она мучилась! Как стонала! Как металась перед смертью, а потом вся скорчилась, почернела, словно спалил ее огонь…
Не простится такой грех вовеки! Обречен он на окаянство, на геенну огненную, на муки адские…
Глаза его расширились еще больше, и он в испуге вскочил с постели.
— Что это?…
В углу за печкой что-то зашевелилось; от стены отделилась какая-то тень, всколыхнулась и двинулась… Тугаев вытянул вперед руки и закричал не своим голосом. Анна проснулась и в испуге поднялась в постели.
— Павел, очнись, что с тобой? — закричала она.
Он тяжело вздохнул, провел рукою по лицу и огляделся растерянным взглядом.
— А? Что? — спросил он.
— Ты кричал; тебе что-то привиделось. Что с тобой? Отчего тебе снятся такие тревожные сны? Ты совсем изменился, мой сокол!
Он опустился в постель и лег навзничь. Капли холодного пота орошали его лоб.
— Ничего, Анна, ничего, голубка моя! Спи спокойно.
— Но ты тревожишься? Твое лицо в поту? — Она нежно притронулась к его лбу рукою. — Не спрыснуть ли тебя водою? Не почитать ли псалтырь?
Он слабо покачал головою.
— Нет, ничего не надо! Только укрой меня. Мне страшно.
Она обняла его, прижала его лицо к своей груди, и он, мало-помалу забылся тяжелым сном. Не спала теперь Анна Михайловна. «Что с ним такое, — думала она. — Неужели Господь так карает нас за ложь перед батюшкой с матушкой?» И она решила перед ними покаяться. Хотя и знала она, что наступит день, ночные страхи ее развеются и у нее не хватит духу привести в исполнение свое решение, но все же теперь она успокоилась и забылась сном рядом с мужем.
Невесела была их жизнь. Они почти никуда не выезжали, и у них почти никого не бывало. Она все время проводила в неустанной работе у себя в терему или ездила по монастырям, развозя дорогие вклады и молясь всем святым и угодникам. Он ездил только в свой полк, виделся только с Петром, постоянно был угрюм и мрачен, а иногда вдруг седлал коня, брал своего стремянного и уезжал из города на два, на три дня.
— И у Аннушки нашей нелады какие-то! — с горечью говорила княгиня Ольга Петровна своему мужу.
— Не говори! Только один Петр меня и радует.
— Терентий в староверцы отошел, а те словно отрезались. Другие времена настали! Так тяжко, что и сказать нельзя! Веселиться бы, радоваться, а они ровно в схиму готовятся…
Князь Тугаев не находил себе покоя. «Хоть бы перед кем покаяться, перед кем-нибудь душу излить! Впору иной раз идти на пожар, поклониться народу да и покаяться!»
Однажды в таком настроении он медленно ехал берегом Москвы-реки, когда встретился с князем Терентием, который возвращался от Морозовой. Уже давно влекло Тугаева к этому странному человеку, который казался ему загадочным. Он подъехал к нему и окликнул. Терентий поднял голову.
— А? Ты, князь? — сказал он Тутаеву, радушно с ним здороваясь. — Куда?
— А так! Промяться выехал, — ответил Тугаев и вдруг сказал: — Дозволь, Терентий Михайлович, с тобой перемолвиться словом!
Терентий взглянул на него и молча кивнул головою. Они поехали рядом. Тугаев тихо заговорил:
— Жить мне тяжко, Терентий Михайлович. На душе у меня туча черная. Извелся я совсем, измучился!..
