Александр Савельев - Сын крестьянский
— Слушаем! — хором ответили военачальники.
По окончании совета остался Юрий Беззубцев, атаман донских казаков, из мелких путивльских помещиков. Это был веселый человек средних лет, горбоносый, усы длинные, цвета воронова крыла, волосы в кружок, горячие черные глаза. В левом ухе большая золотая серьга. В этот раз он чем-то удручен.
— Воевода, про меня речи идут: он-де из помещиков, ему-де веры нет. А ты веришь мне али нет?
Болотников с улыбкой поглядел на Беззубцева.
— Что скажу? Верю, Юрий. А разные речи… Покажи себя в деле.
Успокоенный Беззубцев ушел.
Рано утром на опушке леса появилась московская рать. Сначала мелькнули и скрылись дозорные. Потом на поле показались верхоконные отряды. За ними потянулись стрельцы и пешие ратники, даточные люди. Утреннюю тишину нарушили людской гомон, ржанье лошадей.
От группы всадников отделился верхоконный. Он был в доспехах. Его белый иноходец остановился против гуляй-города. Всадник, сверкая на солнце шлемом, громко крикнул:
— Болотников Иван! Слушай слова воевод наших! Покорись! Прощен будешь! Волоса с головы твоей не тронем. А все люди твои ратные вольны будут идти, куда думают. Вот вам крест и пресвятая богородица!
Всадник показал большой серебряный крест и икону. Затем, хлестнув коня, он подъехал еще ближе и продолжал:
— Слово боярское верно. Таково повеление великого государя. Покоритеся, прощенье получите!
Стоявший около Болотникова мужичок с лохматыми бровями, из-под которых сверкали насмешливые глаза, заметил:
— Ишь, хрестом и божьей матерью уговаривают. Знаем мы милость царскую. Последнюю шкуру спустят.
Иван Исаевич усмехнулся и, вобрав в себя воздух, зычно крикнул:
— Нам с вами мириться не пристало! Простил волк кобылу, оставил хвост да гриву. Так и царь нас простит. Вспять езжай, не то стрелять начну. Промаху не дам!
Среди повстанцев прокатился смех. Верхоконный скверно выругался, погрозил нагайкой и быстро ускакал.
— Ну, топеря держись, палить учнут, — весело крикнул мужичок. — Осподи, благослови!
Вскоре у опушки леса рявкнули вражьи пушки, полетели доски от гуляй-города.
— Ответ держи! — крикнул Болотников и сам устремился к кулеврине.
По полю прокатился гул. Запахло порохом. Глаза воеводы горели, ноздри широко раздувались. Порывистый ветер трепал его черную бороду, гнал в лицо пороховой дым.
Примеру Болотникова последовали пушкари. То там, то здесь сверкал огонь. Одно орудие — «единорог» — разорвало. Осколками убило трех пушкарей. Пушкарский голова, высокий черноволосый донской казак, злобно выругался.
— Эх, дурьи головы, зелья много напихали!
Он бросился к соседней пушке, стал яростно заряжать ее раскаленную пасть «кувшинами с зельем»[46].
Внезапно пушки московской рати замолкли. Дым рассеялся. К стану повстанцев накатывались вражьи дружины. Они шли строй за строем, во весь рост. Повстанцы били их из пушек в упор. Несколько отрядов вырвалось из гуляй-города навстречу врагам, рубили их саблями, сажали на рогатины. На смену убитым возникал новый строй. Сшибались грудью, стреляли, резали, душили…
Олешка, наблюдавший с дуба поле битвы, крикнул:
— Дядя Иван! Глянь, еще прут!
На приступ шли три новых стрелецких полка. У каждого свой цвет кафтанов: алые, крапивные, брусничные. Поле покрылось разноцветными полосами.
Длинный рыжий верзила бежал впереди стрельцов и пьяным басом орал:
— Со господом воров бей!
В руке — кистень, которым он и орудовал с большим искусством.
Вдруг из самой гущи повстанцев выскочил веселый чернец и завопил:
— Я его знаю: поп-расстрига! Питух знатный! Чернец бахнул в рыжего верзилу из самопала. Тот замертво упал.
Болотникова подмывало ринуться в самое пекло.
«Нет, надо беречь себя для своих же», — подумал он.
Вот новая лава врагов ринулась вперед. Подались повстанцы, — как ясень-дерево подается: гнется, не ломается.
— Скончание гилевщикам! — неслось по полю.
Болотников снял шапку, вытер рукой потный лоб и крикнул Олешке:
— Зажигай!
Запылала пакля, облитая смолой, на дубе вековом. Высоко в небо взвился столб черного дыма. Из засады в лесу, как стрела из лука, вылетела конница Федора Горы и Юрия Беззубцева, разделилась на два крыла, рубила направо и налево.
— Дядя Иван, дядя Иван, наши идут! — кричал Олешка и от радости захлопал в ладоши.
Вдали от леса показались три полка повстанцев, за ними отряд станичников атамана Аничкина бежал на фланг врага.
Мгновение подождав, точным глазомером определив положение, Иван Исаевич скомандовал:
— За мной!
Он рванулся вперед, за ним Олешка. Тысяча верхоконных с оглушительным ревом врубилась в гущу врагов; как тараном, разрезала их надвое. А с флангов давили конники Горы, Беззубцева, за ними — Аничкин со станичниками. Пешие народные полки также ворвались в центр и на фланги. И все сообща, словно клещами, сжимали царское войско.
Сражаясь, Болотников видел, как вдали мелькали две красные епанчи. То были Федор Гора и Юрий Беззубцев.
«Добро бьются! Оба! И Юрий!..» — подумал он.
Царские полки растерялись, строй их сбился. Болотников с кучкой всадников прорубал себе путь к вражьему стягу. Вот уже порублены стрельцы, окружавшие стяг. Полотнище, словно язык пламени, развевалось ветром.
Здоровенный стрелец крепко держал в левой руке древко. На алом шелке горел вышитый золотом крест. Стрелец выстрелил в Болотникова. Конь Болотникова рухнул на землю. Иван Исаевич, оставшийся невредимым, вскочил на ноги.
— Не уйдешь! — крикнул он в ярости, взмахнул саблей. Рука врага и стяг полетели на траву. Свалился и стрелец. Подскакавший Олешка подхватил стяг и вихрем помчался к своим. Порывистый ветер со свистом рвал огненное полотнище. По всему полю из конца в конец прокатился рев одобрения.
Болотников схватил за узду пробегавшего мимо коня, вскочил на него и снова ринулся в самую гущу.
— Бей, бей! — кричал он.
Царские войска, смятые бурным натиском повстанцев, беспорядочно отступали. Вот из большой группы бегущих вырвалась кучка конников. Это был князь Иван Шуйский. Левая рука у него висела, как плеть. За ним, пришпорив лошадь, гнался запорожец.
— Брешешь, не сховаешься! — кричал он охрипшим голосом.
Скакавший рядом с князем сотник повернулся, вскинул пистоль и выстрелил. Запорожец со всего хода грохнулся па землю.
Шуйскому удалось уйти, так же как и Трубецкому с Барятинским.
Отряды Болотникова забрали много военного добра, хоругви, стяги.
После боя собрался совет. Начальники поздравили Ивана Исаевича с победой.
— Без вас, без люда воинского, что бы я один содеял? Не мне, а всем нам хвалу воздать надлежит. Так мыслю, — твердо произнес он.
Ночь наступила темная, хмурая, облачная. Из-за Оки несся порывами ветер и раздувал пламя костров. Багровый дым от них то подымался к небу, то стлался по земле. На громадном поле вблизи Оки, где еще днем шел жаркий бой, расположилось на отдых народное войско. Рядом с полем горела деревня. Пламя пожара и костров освещало отдельных людей, отряды пеших ратников, проезжающих конников. Шум, гул неумолчный… Топот лошадиный… Издалека доносились одиночные выстрелы.
Олешка бродил среди этой толчеи, приглядывался, прислушивался. Вышел на отлогий берег Оки, по хрустящему песку дошел до самой кромки воды, сел на камень. Волны ударяли о берег. Они были освещены отблесками пожара в золотистый цвет, пропадающий и опять загорающийся. Волны набегали на труп ратника, лежащий в воде у берега. Труп качало, он шевелился, словно живой. Олешка подошел ближе. Смотрит на лицо при отблесках. Рот открыт у трупа. «Зубы белые. Словно смеется, токмо смеху-то не слышно». Вгляделся в лицо еще пристальнее. «И всамделе смеется». Олешке стало не по себе, вроде как боязно. Отвернулся, пошел по берегу. Видит: у костра сидит кучка ратников. Остановился неподалеку. По внешнему облику и говору узнал украинцев. И теплое чувство снова охватило его. «Ишь куда явилися! Под Калугу со своей родной Украины. Это вот да!» Они сидели кругом котла и только что доели похлебку из ржаной муки. Один рыгнул и довольно сказал, пряча ложку в котомку:
— Смачна тетеря була, с цыбулей! Добре!
Достали кисеты с тютюном, люльки; задымили. Один из них, пожилой человек, чуб, усы с проседью, глубокие морщины на мрачном лице, нахмуренные глаза под нависшими бровями, — по общей просьбе начал свою «мову». Олешка разбирался в украинской речи. Тот рассказывал, как реестровым казаком бился под началом гетмана Косинского с поляками, а потом в войске Наливайко и Лободы; как первого в 7102[47] году разбил князь Вишневецкий, а Наливайко и Лободу в 7105[48] году — Жолкевский, полководцы Сигизмунда III; как Наливайке в Варшаве на площади отрубили голову. Перед взволнованными слушателями всплывали картины недавней героической борьбы их, украинцев, с польскими панами. Рассказчик добавил:
