Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста
Поднявшись из каюты на палубу, они увидели несколько матросов, прохаживавшихся вдоль обоих бортов. Весь остальной экипаж спал, так как в нем не было надобности ввиду царившего на море затишья. У кормового шпиля стоял закутанный в темный плащ человек высокого роста. При проходе герцогини он сделал ей едва заметный приветственный жест рукой. Это был Лащинский.
Вскоре Метюб привел свою спутницу через батарею, освещенную двумя фонарями, в больничное помещение. Там оказалось двенадцать отлично устроенных коек, подвешенных на толстых веревках к потолку, чтобы больные меньше страдали от качки во время неспокойного моря. На одной из коек лежал старик с высохшим, почти коричневым лицом арабского типа и длинной белой бородой, а на другой — виконт.
— Вот и раненый, — сказал Метюб, указывая на молодого француза. — Я буду ждать тебя на палубе, госпожа.
Герцогиня молча наклонила голову и приблизилась к койке своего жениха, над которой горела лампа, прикрепленная к стене. Старик, оказавшийся корабельным врачом, поспешил присоединиться к посетительнице.
Виконт, казалось, спал. На его бледном, точно восковом лице виднелись крупные капли холодного пота, под глазами обрисовывались широкие синие, почти черные круги, дыхание было свистящим, а в груди что-то клокотало, точно кровь старалась прорваться сквозь сдерживавшую ее повязку на ране.
— Он умирает? — тоскливо спросила герцогиня по-арабски старика, угадав, кто он.
— Нет, госпожа. Пока еще не имеется прямой опасности,
— мягким голосом ответил врач.
— Быть может, останется жив?
— Это в руках Аллаха.
— Ты как врач должен это знать.
— Аллах велик, — уклонялся араб от прямого ответа.
— Гастон! Мой дорогой Гастон! — тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.
При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.
— Вы… Элеонора? — прошептал он хриплым голосом. — Эта пуля… эта пуля…
— Тебе нельзя говорить, сын мой, — остановил его врач.
— Береги себя и не искушай Аллаха.
— Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, — сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.
— Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, — отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.
Виконт снова хотел что-то сказать, но врач не позволил ему этого, положив на его губы палец.
— Не нужно говорить, дорогой Гастон, — поддержала врача и герцогиня, целуя жениха в лоб, с которого отерла пот. — Ты должен слушаться этого доброго старца, чтобы скорее поправиться.
Раненый силился улыбнуться и знаками показал, чтобы Элеонора приложила свою руку к его губам. Когда Элеонора исполнила его желание и он поцеловал ее руку, то едва слышно прошептал:
— Буду… слушаться… Я… не хочу… умирать.
— Господин, — опять остановил его врач, запрещаю тебе говорить. Ты вредишь себе разговором, а я отвечаю головой за твою жизнь. Не делай себе и мне вреда…
Не успел старик договорить последнего слова, как на палубе вдруг раздался громкий крик караульных матросов:
— Горим! Горим!
Врач с необычайным для его лет проворством бросился к двери. Герцогиня поспешила за ним.
— Помогите! Галера в огне! — вне себя от ужаса закричала и она.
В тот же миг перед ней очутился поляк.
— Не пугайтесь, синьора, — сказал он ей. — В решительную минуту вы и виконт будете спасены. Не выходите отсюда и имейте ко мне полное доверие. Сначала я должен освободить ваших людей. Говорю вам: успокойтесь, все окончится благополучно.
— Нельзя ли потушить огонь, синьор?
— Чем? — иронически спросил Лащинский. — Да и зачем? Повторяю — я все предусмотрел и все сделал, что нужно для успеха нашего дела.
С этими словами он быстро скрылся в темноте, спеша назад на верхнюю палубу, где происходила полная суматоха.
Весь экипаж в смятении выбегал из своих помещений, готовясь принять меры к тушению огня, очевидно, уже сильно разгоревшегося, судя по клубам густого и удушливого дыма, вырывавшимся из открытого люка трюма. Тушением пожара распоряжался сам Метюб.
— Где загорелось? — спросил его поляк, делая такое же озабоченное лицо, как у того.
— В складе запасных материалов, — злобно процедил сквозь зубы турок.
— Как же могло там загореться?.. Уж не поджог ли это?
— Разумеется, поджог… со стороны пленных христиан, которые заперты там.
— Будет тебе вздор молоть, капитан! Где же им поджечь склад на корме, когда они сидят запертыми в носовой части? Советую тебе освободить их, чтобы они могли помочь тушить. Для этого нужно много рук и лишние не помешают.
— Да, в самом деле, это отличная мысль! — согласился турок. — Пойди, друг, освободи их всех, а я заставлю их работать при насосах.
Это только и нужно было поляку, боявшемуся, как бы Метюб или кто-нибудь из его людей не заметил раньше времени, что люк, закрывавший спуск в средний трюм не заперт. Пока экипаж бежал к насосам, он со всех ног бросился к этому трюму. Там, на трапе, под самым люком, кучкой столпились пленники, тревожно прислушиваясь к тому, что делалось наверху.
— А где моя госпожа? — спросил Эль-Кадур, трясшийся, как осиновый лист, от боязни за герцогиню.
— Вне опасности. Не беспокойтесь о ней, — успокоил его поляк.
— Я хочу ее видеть! Где она? — настаивал араб.
— В больничной каюте. Отыщи ее и оставайся с ней, если хочешь. А все остальные следуйте за мной и берегитесь выдать себя неосторожным словом или движением.
— Где находится больница? — осведомился араб.
— На корме. Иди скорей туда. Там легко найдешь ее. Пока араб бежал в указанное место, поляк повел остальных пленных к Метюбу, который при виде их крикнул:
— Веди их к насосам, друг!
— Я туда не пойду, — шепнул венецианцу стоявший рядом с ним Никола Страдного.
— Это почему? — удивился Перпиньяно.
— Вы забыли, синьор, о галиоте, идущем за галерой на буксире? Я хочу поджечь и его, иначе он может быть отцеплен турками, которые и перейдут на него вместе с нами. Тогда все равно мы попадем в Гюссиф, и все наши труды пропадут даром, — быстрой скороговоркой пояснил грек.
— Ты прав. Молодчина! — одобрил его поляк.
— Итак, не заботьтесь обо мне и делайте свое дело. Я брошусь потом в воду и доберусь до берега вплавь. Там надеюсь увидеться с вами…
— Чего вы там копаетесь? — крикнул пленным Метюб. — Говорят вам: к насосам! Или вы хотите, чтобы я бросил вас назад в трюм и изжарил там?
Греки с дедушкой Стаке и венецианцем поспешили направиться к насосам, между тем как Никола, пользуясь суматохой, вернулся на среднюю палубу с намерением незаметно выскользнуть в воду через один из наружных люков и пробраться на галиот, шедший на длинном канате за галерой.
Огонь быстро распространялся, почти везде находя себе легкую добычу. Турки точно угорелые кидались из стороны в сторону, не слушая команды своего капитана и призывая на помощь Аллаха и его пророка. Когда христианские пленники начали работать насосами, то оказалось, что последние не действуют, что очень поразило пленников, которые не знали, в чем дело.
— Капитан, ваши насосы не действуют, — заявил дедушка Стаке проходившему в это время мимо них Метюбу.
— Как они могут быть испорчены сегодня, когда я еще вчера только испытывал их, и они отлично работали?
— Этого я не знаю, капитан, но говорю вам правду. Можете сами удостовериться.
Турок испустил проклятие и крикнул своим людям, составившим цепь для передачи ведер с водой в горевший трюм.
— Эй, кто-нибудь! Подойдите и посмотрите, что случилось с насосами? Говорят, они испортились.
Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:
— Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!
Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.
"Понял, — пробормотал себе под нос старик, — это он устроил такую ловкую штуку… "
Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без них. Эта надежда основывалась на том, что половина людей черпала воду прямо из моря ведрами, опускаемыми на веревках, а другая половина, образуя цепь, передавала ее на место пожара. Некоторые находили, что так даже удобнее, потому что ведра скорее наполнялись прямо в море, чем через насосы.
Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.
