Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп
«Можно было, даже сын мой Иафет впал в заблуждение», – подумал Ной, но вслух этого говорить не стал.
– Я сказала, что приходила повеселить его, а сейчас пойду домой, – продолжала Хоар. – Дождалась, пока он отвернется, чтобы пахать дальше, и всадила нож ему в спину! А потом повернулась и ушла. Шла и содрогалась от смеха, представляя, как кто-то увидел меня и говорит: «Праведный Ной на самом деле убийца!». Ради того, чтобы не только избавиться от опостылевшего мужа, но и бросить тень на праведного Ноя, не жаль времени, потраченного на изготовление бороды и на переодевание!
– Что я сделал тебе плохого, Хоар?! – воскликнул Ной. – Зачем ты решила опорочить меня, ведь мы были добрыми соседями?! Какая тебе в том корысть?!
– Что ты сделал мне плохого, праведник?! – Голос Хоар стал визгливым. – Да ты одним видом своим отравлял мне жизнь! Стоило мне только взглянуть на тебя, такого праведного, как сама я начинала казаться себе ничтожной грешницей! Но наваждение быстро проходило, стоило мне перестать смотреть на тебя, и я решила, что не просто избавлюсь от мужа, но и устрою так, чтобы все думали на тебя, чтобы померкла твоя праведность и понял ты, что ты ничем не лучше других! Жаль, что меня, то есть тебя, никто не увидел, но и так все сложилось хорошо! Я стала свободной и могу делать все, что только захочу. Никто не винит меня в смерти мужа моего! Никто мне не указ! Захочу – и заставлю старосту прогнать свою старую ведьму и жениться на мне! Захочу и соблазню тебя, чтобы ты покатал меня на своем летучем корабле! Что ты так смотришь и качаешь головой?! Не спеши отказываться, пока не знаешь, от чего ты отказываешься!
Хоар подняла руки над головой, сделала ими какое-то неуловимое движение, и ее одежды упали, обнажив стройное тело, которое в свете луны казалось сделанным из серебра. Ной, пораженный не красотой тела Хоар, а ее наглым бесстыдством, прикрыл глаза тыльной стороной ладони и отступил на три шага назад.
– Оденься, Хоар, – попросил он. – Нехорошо…
Если бы Хоар только знала, могла бы знать, сколь отталкивающе выглядит она, вызывая не похоть, но омерзение, она бы оделась немедленно и поспешила бы уйти. Но она, уверенная в собственных чарах, привыкшая полагаться на них и привыкшая с их помощью добиваться желаемого, даже не допускала такую возможность. Если получалось тысячу раз, то почему не получится в тысячу первый?
– Разве не хорошо? – низким певучим голосом, в котором уже не было ни злости, ни насмешки, а были только истома и соблазн, спросила Хоар. – Нехорошо отказываться от дара, который я собираюсь преподнести тебе, любимый мой. Возьми же меня, я жду! Овладей мной любым из способов, хочешь, овладей мною прямо здесь! Заставь меня кричать от наслаждения! Я познала одного из сыновей твоих и теперь хочу сравнить, кто из вас лучше! Молодость пылка, а зрелость искушена, разве не так? Иди же ко мне, Ной, отрада души моей и услада моего тела! Иди же! Ты не хочешь?! Будь по-твоему, тогда я приду к тебе сама, ведь ты этого заслуживаешь. Среди мужчин, которым я дарила себя, не было ни одного праведника. Вот я иду, любимый мой, иду к тебе…
– Стыдись, Хоар! – воскликнул Ной, не отводя руки от глаз. – Мне стыдно за тебя, и удивляюсь я тому, как тебе не может быть стыдно!
– Пусть стыдятся уродины, которые отталкивают мужчин и устрашают их взоры, а мне нечего стыдиться, ибо я красива и не отталкиваю, а привлекаю! – отвечала Хоар, переступая через свои одежды и медленно, мелкими шажками, отчего казалось что она не идет, а плывет, приближаясь к Ною. – Возьми же меня, любимый, наслаждайся мною и дари мне наслаждение! Я – как чаша с брагой, что дарит радость! Выпей же меня до дна!
Испросив у Господа крепости духа, Ной развернулся и быстрым шагом устремился к воротам, поскольку не видел для себя другого спасения и другого выхода из сложившегося положения, кроме бегства. «Вот ведь бесстыдница, жестокая сердцем, – подумал он, сокрушаясь и скорбя. – Но ведь была же, была она ребенком, доброй веселой девочкой, доброй и веселой, как все дети, девочкой, не знавшей зла и не помышлявшей о нем. Как и когда изменилась она к худшему, и почему никто не удержал ее на пути добра? Как же мне горько и больно за нее и за доброго соседа моего, обманутого и погубленного ею!».
Ной очень надеялся на то, что Хоар не станет его преследовать и еще надеялся на то, что никто из его домочадцев не наблюдает сейчас за ними.
За спиной Ноя с громким стуком распахнулась дверь.
– Блудница! – взревел мужской голос, преисполненный ярости и боли. – Ты же клялась быть только моей!
Ной поторопился уйти, желая, чтобы Хоар и неизвестный ему мужчина (должно быть ее работник) сами разобрались бы между собой, ибо третий здесь лишний, но глухой звук удара, слившийся с треском ломающегося дерева и хриплым вскриком, вынудил его обернуться. Так страшно вскрикивают только в смертный час, прощаясь с жизнью и горько сожалея о ней, уходящей.
Хоар стояла, шатаясь, как тростинка шатается на ветру, и протягивала к Ною обе руки, словно умоляла о помощи. Над левой грудью ее появились три темных пятна из которых стекала вниз кровь. Большая черная тень бесшумно метнулась по двору и скрылась за домом. Ной подбежал к Хоар, подхватил ее слабеющее тело, которое тотчас же обмякло окончательно, и стало ему понятно, что Хоар умирает.
Он увидел, что в спине ее торчат вилы, а зубья их выходят спереди, и раны, сделанные ими, показались Ною пятнами в лунном свете, потому что окровавленные острия зубьев он разглядел не сразу. Удар убийцы был настолько сильным, что вилы не только пронзили Хоар насквозь, но и ручка их преломилась у самой железной насадки. Кровь вытекала из ран толчками, в такт биению сердца и каждый новый толчок был слабее предыдущего.
Хоар вздрогнула, то была предсмертная судорога.
– Мне жаль, – тихо сказал Ной, глядя в тускнеющие глаза Хоар и понимая, что глаза эти будут сниться ему до скончания дней.
«Доводилось ли тебе, Ной, видеть, как гаснут глаза, когда жизнь покидает тело? – вспомнил он слова Хоар. – Это весьма увлекательное зрелище. Оно увлекательнее, чем наблюдать за огнем, жаль, только, что недолго длится…»
Ничего увлекательного нельзя было найти в глазах Хоар, только боль, страх и черная тоска были в них. Ною хотелось отвернуться или зажмуриться, но он подумал, что это может обидеть умирающую и продолжал смотреть в глаза ее, чтобы не чувствовала она себя одинокой, умирая. Умирать страшно, а умирать в одиночестве страшнее всего. Ной бы не хотел умирать в одиночестве, а в правилах его было не делать ближнему того, что не желаешь себе.
– Не хочу… – простонала Хоар и испустила дух на руках у Ноя.
Чего именно она не хотела, Ной так и не узнал. И никто уже не мог узнать того, но Ною хотелось верить, что Хоар все же успела раскаяться перед смертью. Да и возможно ли не раскаяться в содеянном, когда тебя убивают так же, как убивала ты и ты испытываешь все то, что испытывали твои жертвы?
Ной осторожно опустил Хоар на землю, закрыл ее погасшие глаза, затем принес ее одежды, накрыл ими тело, опустился рядом с ним на колени и стал молиться, прося Господа смилостивиться над Хоар и над всеми грешниками мира. От волнения он сбивался и начинал сначала, потом понял, что в таком состоянии не сможет выразить словами все свои думы и застыл, глядя в звездное небо, и сердце его говорило с Богом, трепеща и надеясь.
Нашел Ноя Сим, когда, обеспокоившись долгим отсутствием отца, сыновья отправились на поиски. Хама Сим отправил к Ковчегу, Иафета – посмотреть в саду и около него, а сам, ведомый не столько знанием, сколько чутьем, пришел на соседский двор. Сим увел Ноя домой, уложил на ложе, а потом вернулся с Иафетом, и они похоронили Хоар за домом, возле свежего пролома в ограде. Пролом этот проделал убийца, когда, испугавшись Ноя, бежал, не разбирая дороги.
Ной, едва очутившись на ложе, заснул и спал крепко. Придя домой, Сим посмотрел на печального Хама и собрал всех домочадцев, кроме спящего отца за столом, чтобы отпраздновать женитьбу брата, как собирались. Хам порывался разбудить Ноя, но Сим и Эмзара отговорили его. Сим сказал, что он будет за старшего и постарался сделать так, чтобы трапеза прошла весело. Это было сделано не столько ради самого веселья, как такового, сколько для оказания уважения брату и его жене, новому члену семьи, той, которой предстоит вместе с ними войти в Ковчег.
– Ты сделал правильно, Сим, – сказал утром Ной. – Кто заменит отца, как не старший сын? Я бы, даже ради Хама и жены его, не смог бы вчера сидеть за столом и притворяться, что мне весело, а с другой стороны, нельзя не праздновать женитьбу или рождение ребенка, ибо эта радость благословляет всю дальнейшую жизнь. Ты все сделал правильно, и смертный час мой я буду спокоен, зная, что есть кому заменить меня и предстоять вместо меня перед Господом нашим.
