Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
– Собери всех, кого сможешь. Идем бить литву. А этот мешочек передай Пафнутию, пусть уезжает до поры до времени из Москвы, когда нужен будет, я его позову.
Постепенно вокруг заговорщиков собралась топа зевак, которые по его приказу ринулись в кварталы, где жили иноземцы. Вооруженные топорами, дубинами, ножами, они врывались в дома поляков, не щадя никого: ни мужчин, ни женщин, ни слуг.
В четыре часа утра прогремел набат, Москва бурлила, мало из мужчин, кто остался в доме. Въехав на черном коне на Красную площадь, держа в одной руке меч, а в другой – крест, Василий Шуйский прокричал:
– Литва собирается убить царя! Бейте ляхов!
С гиком и улюлюканьем народ ринулся в дома панов. И там, и здесь начались пожары, слышались предсмертные крики, страшная брань, кричали женщины, убегая от преследователей, но их ловили, насиловали, а потом беспощадно убивали. Алая кровь потекла по улицам рекой, обагряя каменные дороги.
Григорий спал. Ему приснился страшный сон, в котором он, одетый в тонкую рубаху стоит посреди поля, поросшего колючками. Дул сильный ветер, пронизывающий насквозь. Холод сковывал все тело. Поеживаясь, он двинулся через заросли, обдирая до крови руки и ноги. Вокруг не было ни души, он звал на помощь, но его голос тонул под порывом ветра. Постепенно ноги нащупали влажную землю – то были болотные топи. Хватаясь за колючие ветви, молодой человек почувствовал, как его затягивает вниз. Обдирая ладони до мяса, он старался спастись, но болото затянуло его по горло, он чувствовал, что задыхается и… проснулся. Вскочив на постели, Григорий долго приходил в себя, все лицо было мокрым от пота. Блуждающим взором он посмотрел в окно на улицу, где только-только начинался рассвет. Вытерев вспотевший лоб носовым платком, царь снова улегся на подушку, сердце его гулко колотилось в груди, к горлу подступила тошнота.
«Что это со мной?» – подумал он.
Рядом заворочилась Марина. Открыв глаза, она увидела перед собой бледное лицо мужа с красивыми голубыми глазами. Царица улыбнулась, любуясь красивой формой алых чувственных губ Григория.
– Как спалось, мой любимый? – проворковала она, потягиваясь всем своим гибким, стройным телом.
– Я спал хорошо, – соврал он, не желая вспоминать страшное сновидение.
– Ты весь дрожишь, – Марина взяла его руки в свои и поцеловала, вдруг раздались отдаленные крики.
– Ты слышишь? Что там происходит?
Григорий встал с постели и подошел к окну, но ничего не заметил.
– Должно быть, где-то произошел пожар, – успокоил он жену, хотя сам не был уверен в правдивости своих слов.
Тут в дверь кто-то сильно забарабанил. Царь и царица, вскочив с постели, быстро оделись. Оба были бледны от страха. В опочевальню ворвался испуганный Басманов, держа на готове меч. Позабыв склониться в поклоне, он прокричал:
– Беда, государь! Требуют твоей головы!
Григорий переглянулся с Мариной, та стояла словно мраморная статуя: побледневшая, с широко раскрытыми от испуга глазами. Невольно вспомнился недавно привиденный сон. Царь выбежал из спальни и подошел к большому резному окну, из которого доносились страшные крики и вопли.
– Требуем головы самозванца! – кричали в толпе.
Петр посмотрел на Григория. Тот, не зная что делать, ринулся к одному из немецких охраников и, выхватив меч, вышел с грозным видом в переднюю, и грозя мечом толпе, воскликнул:
– Я вам не Годунов!
В ответ раздались выстрелы и нецензурная брань. В последний момент, когда пуля пролетела в решетчаное окно, царь успел отбежать в сторону и спрятаться за колонной.
Присев на корточки, он закрыл глаза, словно в тумане он слышал грозные крики, звуки ломающихся дверей, предсмертные возгласы охранников. Басманов подошел к нему и, взяв под руку, проговорил:
– Нужно тебе бежать из дворца, государь. Спрятаться где-нибудь, иначе тебе смерть.
– Он все таки добился своего, – ровным, приговоренного к смерти человека, голосом проговорил Григорий, – я нужен был им, дабы убрать Бориса, теперь и я им не нужен, – слезы потекли у него по щекам, оставляя две бледные полоски. Ни злости, ни страха у него не было, сейчас хотел одного – чтобы смерть наступила мгновенно, без мучений.
– Царь, беги, беги! – Петр силой заставил его подняться и подтолкнул в спину, – убегай, спасай свою жизнь. Я задержу их!
С этими словами, размахивая мечом, Басманов один ринулся в проход, где уже поджидали заговорщики. Выйдя к ним с поднятыми руками, боярин воскликнул:
– Постойте, опомнитесь, ибо вы не ведаете, что творите! Сложите свое оружие и уходите!
К нему, размахивая большим мечом, подбежал Татищев и, громко сплюнув, прокричал:
– А вот и верный пес еретика! Отправляйся в ад! – с этими словами он вонзил меч в сердце Басманова, проткнув его насквозь.
Обливаясь кровью, боярин замертво упал на каменный пол. Заговорщики тут же вытащили тело и бросили с крыльца – на поругание толпе.
В одном из коридоров Григорий запер настежь двери, потом ринулся в комнату, где ждала его испуганная Марина. Он схватил ее за руку, крепко поцеловал и воскликнул:
– Сердце мое, измена! Спрячься где-нибудь во дворце.
– Что мне делать без тебя? – промолвила она.
– Я попытаюсь выбраться из дворца и тайком пробраться к дому твоего отца. Не думаю, что они убивают женщин. Им нужна не ты, а я, – с этими словами он ринулся в дальние коридоры, оставив супругу одну.
Метаясь из угла в угол, точно загнанный зверь, Григорий вылез в окно, подле которого были установлены леса. Медленно, дрожащими руками, он начал спускаться по стропилам, которые качались под тяжестью его веса. «Только не смотреть вниз, только не смотреть вниз», – твердил он сам себе. От страха у него закружилась голова, одна нога, опущенная вниз, не нашла подпоры и, оступившись, Григорий полетел вниз с высоты в пятнадцать сажень в житный двор. Ударившись головой о каменные плиты, молодой человек потерял сознание.
Открыв глаза, он почувствовал на лице холодную воду, затем его кто-то взял за руки и потащил к порогам. Оказывается, несколько стрельцов, что вели службу, заметили его лежащего со сломанной ногой, разбитой головой и решили помочь ему. Острая боль отзывалась во всем теле: из ушей, носа и рта текла кровь, несколько ребер было сломано, левая нога была вывихнута. Плача от боли, Григорий уговорил стрельцов не выдавать его заговорщикам, обещая высшие чины и большую награду. Но не успел он договорить, как к нему со всех сторон, вооруженные мечами, копьями и топорами, подступили бояре-заговорщики. Один из них, пнув его ногой, проговорил:
– Ну что, спас себя, подлый еретик?
Григорий не мог отвечать, только кашлял кровью. Его глаза не смотрели на тех, кто желал убить его. Один из стрельцов, проявив к несчастному человеку жалость, прикрыл его и ответил собравшимся:
– Мы требуем признания от инокини Марфы. Если он действительно ее сын, то мы до конца будем верны ему. Если же нет, то Бог в нем волен.
Голицын удовлетворил просьбу стрельцов. Но пока он отсутствовал, остальные бояре и дворяне, вызволенные из приграничных городов, стали плеваться в Григория, пинать его по сломанной ноге, бить кулаками по лицу и голове. Прикрываясь от ударов, молодой человек слабым голосом проговорил:
– Не бейте меня, прошу.
– Чего ты хочешь, сукин сын? – вскричал один из заговорщиков.
– Отнесите меня на Лобное место, молю, – каждое слово доставалась ему с трудом, от боли он не мог сделать ни одного движения, в душе надеясь, что Марфа не откажется от него.
Но его надеждам не суждено было сбыться, единственная нить, связывающая его с людьми, оборвалась в последний момент. Из монастыря вернулся, подбоченившись Галицын, словно ездил не на расспрос, а на битву, и проговорил:
– Я был у инокине Марфы и она призналась, что это не ее сын!
Толпа взревела и, гогоча дьявольским смехом, размахивая мечами, потащила избитого, окровавленного Григория в разрушенный годуновский дворец. Его били, пинали по ногам и рукам, выкрикивая бранные слова, среди криков и хохота доносились громкие рыдания тех, кому стало жаль несчастного.
Кто-то содрал с бывшего царя дорогой кафтан и надел на его тело рубище, какое носили бродяги.
– Поглядите-ка на царя! У меня такой царь на канюшне! – прокричал со злорадным смехом один из бояр.
– Дал бы я ему себя знать! – проговорил другой.
Третий с силой ударил его по скуле, глаз сразу затек от кровоподтека.
– Говори, кто твой отец отец и откуда ты родом? – накинулись на него с допросами.
Ничего царского не осталось в этом несчастном, покинутом всеми человеке. Он понял, что остался совсем один, и даже тех, кого он осыпал некогда милостями, теперь словно хищные звери терзали его. И даже единственная мечта – умереть мгновенно, без боли – осталась всего лишь мечтой. Ничего больше не было.
