Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны
Среди ночи он встал с постели.
— Нужно что-нибудь? — мягко спросил его Этьен. Пекарь сидел в темноте неподалеку от ложа дочери.
— По малой нужде.
— Я с тобой, — вызвался Этьен. Они вышли вдвоем и обрызгали стену сарая. Потом Роб вернулся на свой соломенный тюфяк, а Этьен вновь устроился на стуле, приглядывая за Шарлоттой.
Утром пекарь показал Робу свои большущие печи и дал путешественникам в дорогу целый мешок «песьего хлеба», дважды пропеченного, сухого — так он не испортится, как и те сухари, что берут моряки в дальние плавания.
А жителям Страсбурга в тот день пришлось ждать, чтобы купить себе лепешек: Этьен закрыл пекарню и немного проводил отъезжающих. Недалеко от его дома старая римская дорога выходила на берег реки Рейн и поворачивала вниз по течению; в нескольких милях отсюда был брод. Братья перегнулись с седел и поцеловались.
— С Богом! — напутствовал Этьен Роба и повернул коня назад, а путники, вздымая брызги, переправились на другой берег. Бурлящая вода была холодной и все еще коричневатой от земли, смытой в реку весенним паводком в верховьях. Подъем на тот берег оказался крутым, и Лошади пришлось изрядно потрудиться, пока она вытянула повозку на сухую землю, принадлежащую тевтонам[70].
Вскоре они оказались в горах, путь их шел через леса, среди высоких елей и пихт. Шарбонно сделался молчалив. Поначалу Роб приписал это нежеланию расставаться с домом и родными, но француз в конце концов недовольно плюнул:
— Не нравятся мне немцы, и в их земле мне не нравится.
— Да ведь ты родился совсем рядом с ними, куда ближе, чем большинство французов!
— Можно всю жизнь прожить у самого моря, — хмуро проговорил Шарбонно, — и все-таки не испытывать любви к акулам.
Робу же эти края показались красивыми. Воздух — прохладный и чистый. Спускаясь с большой горы, они увидели у подножия мужчин и женщин, которые косили сено и сметывали его в стога, совсем как английские крестьяне. Потом поднялись на другую гору, покрытую пастбищами. Там детишки выпасали коров и коз, которых на лето пригнали сюда из деревень в долине. Дорога проходила по гребню горы, и вскоре путники сверху увидали большой замок, сложенный из темно-серого камня. На турнирном дворе всадники бились друг с другом на копьях, наконечники которых были прикрыты мягкими подушечками.
— Этот замок, — снова плюнул Шарбонно, — принадлежит одному злодею, ландграфу[71] здешних мест. Графу Зигберту Справедливые Руки.
— Справедливые Руки? Не похоже, чтобы так называли злодея.
— Он теперь состарился, — сказал Шарбонно. — А прозвище заработал в молодости, когда совершил налет на Бамберг и захватил там две сотни пленников. И приказал: одной сотне отрубить правые руки, а другой — левые.
Они перевели лошадей на легкий галоп и скакали, пока замок не скрылся из виду.
Перед самым полуднем увидели указатель: свернув с римской дороги, можно было попасть в деревню Энтбург, — и решили завернуть туда, дать представление. По проселку они проехали несколько минут и тут же, у поворота, увидели детину, который преградил дорогу, восседая на тощей кляче со слезящимися глазами. Детина был лысый, с толстыми складками жира на шее. Одет он был в кафтан из грубого домотканого сукна, а тело выглядело и чрезмерно толстым, и очень сильным — совсем как у Цирюльника, когда Роб с ним познакомился. Объехать его повозка не могла, но оружие детина не вынимал из ножен, и Роб натянул вожжи; они оба изучающе разглядывали друг друга. Потом лысый что-то сказал.
— Он спрашивает, есть ли у тебя выпивка, — перевел Шарбонно.
— Нет, так и скажи.
— А этот сукин сын не один, — сообщил Шарбонно тем же ровным тоном, и Роб увидел, как из лесу на дорогу выезжают еще двое верховых. Один, молодой, восседал на муле. Когда он подъехал к толстяку, Роб благодаря их сходству догадался, что это отец и сын.
Под третьим всадником было огромное неуклюжее животное, похожее на ломовую лошадь. Этот занял позицию позади повозки, отрезая путь к отступлению. На вид ему было лет тридцать — невысокого роста, худощавый и без левого уха, как Мистрис Баффингтон.
Оба новоприбывших держали обнаженные мечи. Лысый что-то громко сказал Шарбонно.
— Говорит, ты должен сойти с повозки и раздеться. Знай, как только ты это сделаешь, они тебя убьют, — предупредил Шарбонно. — Добрая одежка стоит дорого, вот они и не хотят пачкать ее кровью.
Роб даже не заметил, когда и как Шарбонно успел вытащить кинжал. Резко выдохнув, старик-француз метнул его с силой, тренированной рукой; клинок сверкнул и вонзился в грудь юноши с обнаженным мечом. Глаза толстяка округлились, но улыбка еще не успела сползти с его губ, когда Роб вскочил на козлах. Сделал один шаг на широкую спину Лошади, оттолкнулся и прыгнул, вышибая противника из седла. Они покатились по земле, сцепившись и стараясь ухватить другого так, чтобы сломать тому, что удастся. Наконец Робу удалось захватить разбойника сзади локтем под подбородок. Жирный кулак стал отчаянно колотить его в пах, но Роб извернулся и принял эти удары, тяжелые, как удары молота, на бедро. Нога сразу занемела.
Прежде Роб дрался только тогда, когда был пьян и ослеплен яростью. Сейчас же он был трезв, а в голове билась одна ясная и холодная мысль: «Убей!»
Судорожно вздохнув, он поймал свободной рукой свое левое запястье и потянул назад, стараясь задушить противника. Потом передвинул руку на лоб и попытался резко дернуть голову, чтобы сломать хребет.
«Давай, ломайся!» — молил он.
Но шея была короткая, толстая, с большой прослойкой жира и сильными мышцами.
До лица Роба дотянулась рука с длинными черными ногтями. Он повернул голову, но ногти уже расцарапали до крови щеку. Противники сопели и напрягались, колотя друг друга, будто бесстыжие любовники.
Рука снова достала лицо Роба, на этот раз повыше, метя в глаза. Острые ногти вцепились в кожу, и Роб вскрикнул от боли.
Потом над ними возник Шарбонно. Он расчетливо приложил острие меча так, чтобы оно вошло между ребрами, и глубоко вонзил клинок.
Толстяк охнул, словно от удовольствия. Больше он не сопел и не двигался, а лежал мешком. Роб впервые ощутил его запах. Через миг он сумел выбраться из-под тела и сел, прижимая руки к израненному лицу.
Юноша повис на задке мула, грязные босые ноги безнадежно запутались в стременах. Шарбонно вытащил из тела убитого свой кинжал, вытер. Высвободил ноги мертвеца из грубых веревочных стремян и опустил тело на землю.
— А где третий гад? — еще задыхаясь, спросил Роб. Голос у него против воли заметно дрожал.
— А он удрал, как только понял, что нас не удастся прирезать без шума, — сплюнул Шарбонно.
— Может, к «справедливому» графу, за подкреплением?
Шарбонно отрицательно покачал головой:
— Это не воины ландграфа — так, сброд, головорезы. — Француз обыскал убитых, и было видно, что ему это не впервой. На шее толстяка обнаружился мешочек с монетами. При юноше денег не было, однако на шее висело потускневшее распятие. Оружие было жалким, но Шарбонно все равно забросил его в фургон.
Разбойников они оставили валяться в грязи на дороге, труп лысого лежал ничком в луже крови.
Мула Шарбонно привязал сзади к повозке, а добытую в бою клячу повел в поводу, и так они вернулись на старую римскую дорогу.
24
Тарабарские наречия
Роб поинтересовался, где Шарбонно научился так метать нож, и старик ответил, что этому его в юности обучили пираты.
— Очень полезное умение, когда приходилось драться с проклятыми датчанами и брать на абордаж их корабли. — Немного подумал и добавил не без лукавства: — И когда приходилось драться с проклятыми англичанами и брать на абордаж их корабли. — К этому времени ни его, ни Роба не тревожили старые распри между их странами, а друг в друге они уже не сомневались. Оба усмехнулись шутке.
— А меня научишь?
— Если ты научишь меня жонглировать, — сказал Шарбонно, и Роб охотно согласился. Сделка все равно казалась неравной: французу уже слишком поздно было осваивать новое и хитрое умение. За то недолгое время, что они провели вместе, он научился работать всего с двумя шариками, хотя подбрасывать и ловить их доставляло ему большое удовольствие.
На стороне Роба было преимущество молодости, к тому же долгие годы жонглирования развили у него силу и точность броска, а также остроту глаза, умение рассчитывать время и чувствовать вес предмета.
— Нужен особый нож. У твоего кинжала лезвие тонкое, и если ты станешь метать его, оно скоро не выдержит или же рукоять сломается, ведь у обычного кинжала основной вес приходится именно на рукоять. У метательного ножа вес сосредоточен в клинке, чтобы при быстром движении запястья он летел острием вперед.
