Александр Торопцев - Бросок на Альбион
Матросы занялись каждый своим делом. Один из них установил мачту, другой поднял якорь. Гребцы вставили в уключины весла. Слуги, оставшиеся на берегу, с нескрываемой завистью смотрели на красивое боевое судно, на разноцветные щиты, прикрепленные по всей длине планшира, на парус, вздувшийся под напором ветра. Не спеша разгоняясь, словно важная птица, полетел корабль по волнам моря. На мачту забрался наблюдатель, посмотрел на родной берег, махнул рукой оставшимся на Альбионе, отвернулся от них и стал внимательно разглядывать морские дали впереди по курсу корабля. В тот век даже столь короткое путешествие через пролив могло закончиться печально для любого смельчака. Морские разбойники, хоть и поутихли к тому времени, хоть и меньше их стало, все же могли внезапно появиться на пути графа Гарольда, у которого, ко всему прочему, был еще и личный враг, семейный – Тости. Долгое время он не слышал о нем ничего. Но даже редкие сведения о брате говорили о том, что Тости затаил на него обиду.
Наблюдатель всматривался вдаль, удивлялся спокойствию графа Гарольда, сам успокаивался, не догадываясь о самом страшном враге, который, набирая злобную силу, уже летел к проливу, туда, где бежал по морю одинокий корабль первого советника английского короля.
Шторм налетел на путешественников внезапно. Матросы делали все, чтобы спасти корабль, спастись самим. Буйный ветер отнес судно к местечку Сен-Валери. Воины Альбиона победили в этой схватке с морем, но не успели сойти на берег, как оказались в окружении крупного отряда графа Гюи, вассала дюка Нормандии.
Гарольд с соколом в руке пошел навстречу воинам Гюи, пытался начать с ним мирный разговор. У меня сокол мира на руке, я приехал на материк с благими намерениями, мы никому не желаем зла. Так он хотел говорить с ними. Но у жителей прибрежной полосы Бретони и всей Франции, испытавших на себе весь ужас трехвековой, непрекращающейся ни на день борьбы с морскими разбойниками – викингами, – появился к тому времени очень жестокий, негостеприимный обычай: все, что выбрасывало море во время штормов на берег, становилось полной собственностью местного хозяина, который мог делать с добычей все, что ему захочется. Суровый обычай. Но – море! Как часто оно приносило местным жителям горе, смерть родных и близких! Как часто викинги – эти злобные дети северных морей – уничтожали на побережье селения, города, постройки, здания, оставляя после себя огонь и пепел, слезы и неизживную беду матерей.
Море кормило, море ласкало. Море губило. Люди не могли спокойно относиться к налетам викингов, обиделись на море, и родился столь жестокий обычай в здешних краях.
Знал ли об этом Гарольд? Может быть, и знал, но он верил в свое красноречие, неотразимое на Альбионе, в своего сокола мира, и в охотничьих мирных собак. Он был слишком гармоничным человеком, и ему нравилось быть таким.
– Вы являетесь нашей добычей! – нагло крикнул командир отряда. – Следуйте за нами в Бюрэйн, в замок нашего хозяина, графа Гюи.
Гарольд с соколом в руке, в окружении друзей, последовал в замок. Хозяин, граф Гюи, встретил его в мрачной большой комнате, сидя на высоком кресле. Первый советник короля Англии смотрел снизу вверх на гордого надменного человека и пытался объяснить ему, что он случайно оказался в его владениях, что отправляется он к дюку Нормандии по важному делу и требует отпустить его во избежание всевозможных неприятностей. Граф Гюи перебил Гарольда:
– По древнему, не мной заведенному обычаю, ты являешься моим пленником, моей добычей.
– Добычу берут победители после сражения, – пытался возразить Гарольд. – Меня случайно выбросило море…
– Море ничего не делает случайно! На все воля Божья. Я брошу всех вас в темницу! – голос графа Гюи был жестким.
Гарольд наконец-то понял в какую страшную попал беду, задумался.
– Я могу сделать с тобой все, что мне захочется: пытать, даже убить тебя, даже продать в рабство! – злобно сверкнули глаза хозяина замка, и сын Годвина покорно промолчал, хотя рядом стоявшие воины графа Гюи могли заметить, как дрожат в бессилии его крепкие руки, как напряглось все его тело, приготовилось к прыжку, к смертельной схватке за честь.
– Уведите пленных, – рявкнул хозяин.
– В темницу? – спросил начальник стражи.
– Нет, пока в комнату для пыток.
Гарольд уже решил, что никаких пыток не будет, что лучше он голыми руками бросится на врага… но благоразумие все же взяло верх: пленники покорно прошли, окруженные стражей, в указанное помещение.
Эту грустную для Гарольда историю нормандские и саксонские источники описывают по-разному, что вполне понятно и объяснимо, но и та и другая «заинтересованные стороны» не могут проигнорировать неопровержимые факты, которые – как бы они не были интерпретированы – говорят гораздо больше, чем того хотелось бы тем или иным хронистам.
Долго и разными путями шли навстречу друг другу два совершенно непохожих человека, наконец, судьба свела их, началась, если так можно выразиться, неравная дуэль. Почему неравная? И кто был явно сильнее в той схватке?
По происхождению, по занимаемому положению в обществе Гарольд и Вильгельм были приблизительно равны. Хотя некоторым может показаться, что по этому показателю английский граф находился в более выгодном положении, даже оказавшись пленником графа Гюи. По образованности и начитанности, пожалуй, он тоже превосходил своего противника. Одержанные на Альбионе победы говорили о том, что как полководец он ничуть не уступает дюку Нормандии, хотя тому приходилось выводить свои войска на поля боя гораздо чаще. В государственных делах Гарольд проявил незаурядные способности… Так может быть, у него и было преимущество? Нет! Преимущество перед схваткой имел дюк Нормандии, потому что… Гарольд был слишком гармоничным.
Гармония – это прежде всего мир. Мир в себе, в сердце своем, и вне себя. К миру стремилась душа Гарольда, искала пути к миру, находила их. Мир – это прежде всего доверие: к себе самому, ко всем окружающим тебя людям. Без доверия мир невозможен. Без мира гармония нарушается. Без гармонии нет доверия – этого удивительного средства сочленять несочленимое, примирять непримиримое. Внутренний мир Гарольда был настроен на постоянный поиск этого средства достижения «внутреннего мира» в окружающей его действительности. Такие люди рождаются редко. Таким людям редко удается жить в гармоничном соединстве с миром людей, с миром вещей. Такие люди редко побеждают. Это – опыт истории. Гармония – если ее и удается воссоздать в каком-либо пространственно-временном поле бытия – быстротечна, как молния…
Жизнь – это прежде всего стремление всего сущего к гармонии.
Дюк Нормандии был слишком раздраженным человеком, чтобы стать гармоничным. Кроме того, он слишком любил побеждать, доказывать, убеждать. Даже если когда-нибудь он вдруг подумал бы о гармонии, то она предстала бы в его воображении не как некое положение в том самом пространственно-временном поле бытия, но именно как стремительное действо, борьба, движение. Жизнь – это прежде всего стремление побеждать, нацеленность на победу; постоянное желание носиться по полю бытия в поисках побед делало Вильгельма чрезвычайно опасным противником.
Жизнь в движении, в ускорении. Даже не в скорости. Но в ускорении. Движение, ускорение требует колоссальной энергии от тех, кто мечтает жить в постоянной готовности встретить на любом повороте, извороте любое препятствие и преодолеть его, используя любые средства. В том числе и доверие, если оно поможет… жить.
Преимущество у Вильгельма было огромное, но Гарольд этого не замечал.
Впрочем, пока он вообще ничего не замечал, кроме понурых друзей своих, уже почувствовавших беду. Они стояли в комнате для пыток и мечтали лишь об одном: как сообщить на родину о случившемся?
А в это время из Бретони в Нормандию скакал, не жалея коня, вооруженный всадник. Солнце катилось, быстро розовея, на запад. На восток скакал конь. Лучи вечернего светила били в бритый до макушки затылок всадника, он чувствовал тепло, погонял коня плеткой. На постоялом дворе его встретили уважительно, накормили, спать уложили, коня напоили.
Спал он всего три часа. Разбудили его, вскочил он в седло боевого скакуна, тот резко взял в галоп. Днем он уже был у Вильгельма. Тот, узнав прекрасную для себя новость, вскрикнул так обиженно, будто обидели его любимую жену Матильду:
– Как он мог пленить первого советника моего двоюродного брата, короля Англии Эдуарда Исповедника?!
Артистизмом Вильгельм Нормандский не обладал – в отличие от короля Англии, но в тот день он сыграл свою роль великолепно! Дюк искренне возмущался, шумно шагал по залу замка в Руане, топал уже изрядно потолстевшими ногами, махал могучими руками, не единым движением не выдавал огромной радости, бесившейся у него в груди:
– Граф Гюи, мой вассал, содеял мне зло! Как он посмел пленить моего гостя?!
