Георгий Марков - Старый тракт (сборник)
Дым все сильнее застилал самолет, но взрыва, которого мы опасались, не произошло.
Когда тревога улеглась и мы, испачканные в грязи, выбрались из зарослей гаоляна на асфальт взлетной дорожки, командир корабля старший лейтенант по фамилии Еремин рассказал, что случилось.
При наборе скорости отказал один из моторов. Взлететь с грузом самолет не смог бы. К тому же аэродром представлял чащу, окруженную высокими сопками.
Однако погасить сразу скорость тоже было не просто. Самолет прошел взлетную дорожку и по инерции оказался в зарослях гаоляна. На беду, впереди летчик увидел арычную канаву. Тут самолет наверняка скапотировал бы и взорвался. Чуть сбоку от самолета лежал огромный камень-валун. Летчик заметил его и сумел поправить ход самолета.
Вероятно, это и спасло нас. Самолет лег на камень, подломив шасси и избороздив фюзеляж. Странно, что все случившееся вызвало у всех у нас смех. Мы просто хохотали, отряхиваясь от грязи и листьев гаоляна.
И уже только некоторое время спустя, когда на ужасной скорости по взлетной дорожке подъехали к нам Молчанов, Юдин, Балдин и другие товарищи, провожавшие нас, мне стало не по себе. Меня стало трясти, как от озноба. С трудом я пришел в себя только за ужином, когда Молчанов и Юдин влили мне в рот стопку водки.
Утром я поехал снова на аэродром, чтобы посмотреть. Что посмотреть? Сам не знаю. «Дуглас» стоял все на том же месте, но уже изрядно втиснувшийся в грязь.
8 сентября
Сижу на ступеньках чифынского вокзала. Решил ехать в Чанчунь на поезде. Вчера выпросил у начальника тыла теплушку, погрузил в нее «виллис», оружие, сухой паек и вещи, свои и Балдина.
Прицепили теплушку к составу с трофейным имуществом.
Прямо перед чифынским вокзалом строится памятник советским воинам, погибшим в боях с самураями.
— Прощайте, братки! Вам оставаться в чужой земле, а нам, живым, помнить о вас на Родине.
11 сентября
В Эбошоу ночью произошел случай, который заставил нас насторожиться.
Я очнулся в темноте от легких толчков и пронзительного скрипа колес вагонов. С минуту лежал неподвижно. Скрип удалялся, а наш вагон стоял на одном месте.
Вскочив, распахнул дверь теплушки и сразу понял, что эшелон уходит, а мы отцеплены. Возможно, это сделано не зря? Ведь недаром же нас предупреждали, что в районе Эбошоу действуют до сих пор «смертники». Что делать? Как остановить состав?
Я схватил пистолет и начал стрелять в воздух. Эшелон сопровождала команда охраны, и мои выстрелы услышали.
Эшелон затормозил, а потом остановился. Вскоре к нам подбежал начальник эшелона майор интендантской службы. Он принялся ругать дежурного по эшелону и хвалить нас за находчивость.
Вскоре весь поезд попятился, нас прицепили, и мы двинулись дальше.
Что это было? Преднамеренное действие противника, решившего поживиться добычей (наш «виллис» вполне мог привлечь внимание), или же небрежность китайских сцепщиков? Тайна.
14 сентября
Третий день живу в Мукдене. Станция забита эшелонами, и нас отправят в Чанчунь не раньше чем через двое суток!
Гостиница «Ямато». На кровати спит Н. Map, приехавший за материалом из пятого гвардейского танкового корпуса.
15 сентября
Вчера с Я. Варшавским и Б. Костюковским — корреспондентами фронтовой газеты — осмотрели Мукден. После военной встряски город с помощью советской комендатуры приходит в себя. На улицах встречаются американские и английские солдаты и офицеры. Здесь где-то неподалеку был японский лагерь военнопленных, из которого их освободили наши десантники.
Военнопленные выглядят непривычно хорошо. Любопытная деталь: систематически в лагерь на парашютах с самолетов сбрасывалось питание и одежда. Самураи этому не препятствовали.
Вечером присутствовал на собрании русских граждан. Речь шла о принятии советского подданства.
Вдохновенно и восторженно говорил священник мукденской православной церкви: «Слава! Слава! Слава! Я вновь слышу на древних площадях Мукдена победоносную русскую речь».
Оказалось, что священник служит в своей церкви с 1901 года беспрерывно.
20 сентября В 16 часов приехал наконец в Чанчунь. Здесь меня ждали письма из дома и редакционные новости.
3 октября
Живу все еще в Чанчуне. Большой город, красивые улицы и площади. Был столицей Маньчжоу-Го.
Людно. В Китае всюду людно.
На душе уныло, пусто и до слез хочется на Родину. Круглые мы сироты без нее. На чужбине это познаешь с предельной отчетливостью.
23 октября
Живу в Чанчуне. Участились случаи нападения китайских хунхузов на японские семьи, которые еще не выехали на острова. Вырезают поголовно и старых и малых. Советским офицерам и солдатам приказано оберегать спокойствие населения, быть на страже порядка.
Живу в японском районе. На дежурства в редакцию хожу ночью по пустынным улицам. Советуют посматривать в оба. Изредка постреливают по нашим.
24 октября
Работаю над повестью и одновременно редактирую историю одной из дивизий. Туго работается.
Сегодня днем ходили с И. Луговским по улицам Чанчуня, смотрели парки и пруды. Бродили по дворцу императора Пу-И, а говорили о нашей русской осени, о деревне, о тайге.
Два последних вечера провел у А. Котенева. Говорили о литературе, о Толстом, о России. Захотелось писать про мирную жизнь обыкновенных людей.
29 октября Осень словно вернулась. Стоят чудные дни, полные солнца и света. Как хорошо было бы проводить их дома, на родине!
31 октября День ветреный, тревожный, навевающий тоску и уныние. Сижу у приемника, слушаю Патетическую сонату Бетховена, и ощущение бесконечности всего живого так хорошо видится. Были мы, потом будут другие, а за другими придут новые поколения… Мы сказали свое слово, скажут и они. И так далеко, далеко, в глубину лет…
18 ноября
Пишу лежа в теплушке. Третий день стоим на станции в Харбине. Выехали из Чанчуня с убеждением, что едем на Родину, но вот вчера часть нашего эшелона вернулась назад. Изменчива судьба военного человека. Относительно нас обстоятельства уточняются.
Харбин — большой и шумный город. Магазины под русскими вывесками: «Иркутск», «Томский», «Омск» и т. д.
Вчера долго бродил по главной улице. Под вечер зазвонили колокола в православных церквах. Откуда-то сыпанули дружными группами студенты и гимназисты в форменных фуражках царского времени. Потом потянулись из магазинов и лабазов приказчики в калошах, в пальто с плисовыми воротниками, со свертками на пуговицах.
Цокали о мостовую подковы лошадей, а извозчики в широких бешметах и кожаных поясах с бляхами подгикивали: «Поберегись!» Ожила старая Россия. Напахнуло ушедшим. Так стойко здесь держится все русское. Даже не верится, что японцы господствовали в Харбине целых четырнадцать лет!
21 ноября
Стоим на станции Мудянцзян. Пути забиты составами. Их так много, что из машины, стоящей на платформе в середине эшелона, видны лишь заводские трубы и камуфлированные крыши японских военных складов. После пятидневной стоянки в Харбине мы все-таки едем в Хабаровск. Трудно сказать, надолго ли. Офицеры поговаривают, что не исключена новая поездка в Китай.
Идет дождь, и по запахам чувствуется близость моря.
За неимением новых писем, перечитываю старые. Приятно, что дома ждут, и горько, что до него так далеко и по расстоянию и по времени.
2 декабря
Живу в Хабаровске: неустроенно, напряженно, худо. В город надвинулось столько войска, что разместить всех хорошо невозможно. Сплю на чемоданах там же в редакции, где и работаю.
Пока повесть идет туго, стараюсь установить связи с хабаровскими писателями. Познакомился с Петром Комаровым и Андреем Пришвиным. С Дмитрием Нагишкиным знаком с 1938 года, с дней творческой конференции писателей областей, проходившей в Москве.
Вчера Петр Комаров дал мне рукопись молодого писателя Ажаева:
— Посмотрите. Нам кажется, это станет событием в литературе.
Вечером прочитал. Рукопись названа «Далеко от Москвы». Несмотря на поздний час, позвонил П. Комарову, попросил продолжение. Вещь незаурядная. Комаров пообещал на днях познакомить меня с автором этой рукописи.
Несколько кусков отобрал для газеты. Надеюсь, что автор даст согласие на публикацию.
3 декабря
Утром позвал редактор, сказал:
— Собирайтесь лететь в Чанчунь. Вас вызывают в Политуправление Ставки.
Стал собираться. Днем снова позвал редактор:
— Вы остаетесь здесь. В Чанчунь полетит Луговской.
