Аркадий Макаров - На той стороне
– Каша у тебя в голове, дорогой староста, несъедобна и горчит. Выблюй её и умой лицо своё. Ты зачем, читая Книгу пророка Амоса, растолковывал её на наш грядущий день? – Отец Александр отодвинул ящик под столешницей, вытащил глыбастую, изукрашенную витой кириллицей старинную книгу, ещё дореволюционного издания, раскрыл её, как раскрывают по весне оконные створки, чтобы впустить в душную избу лопотанье первых листочков и птичью разноголосицу.
– Слушай, и не говори больше, что я тебя не предупреждал. – Отец Александр вытер пятернёй влажные ещё губы и прочитал: «Господь возгремит с Сиона и даст глас из Иерусалима, и восплачут хижины пастухов, и иссохнет вершина Кармила». Слышишь? – обратился от снова к отцу, – КАРМИЛА, а не Кремля, как ты проповедуешь! – И опять продолжил по Книге – Так говорит Господь: «За три преступления Дамаска и за четыре не пощажу его, потому что они молотили Галаад железными молотилами. И пошлю огонь на дом Азаила, и пожрёт он чертоги Венарада. И сокрушу затворы Дамаска, и истреблю жителей долины Авен и державшего Скипетр – из дома Еронова, и пойдёт народ Арамейский в плен в Кир», – говорит Господь. Причём здесь Советский Союз! Прищеми язык, Василий! В Книге говорится о временах далеко ушедших, а ты народ пугаешь, что сокрушится скипетр Державы и её поглотит молох, что в переднем углу вместо божницы будет стоять Телец, и люди снова будут поклоняться Ваал-Зебулу. Ты это говорил людям? Молчи! Допей вино и закуси своим языком!
Отец Александр встряхнул за плечи моего родителя и вышел из сторожки. К обедне надо было готовить Евхаристию.
Батяня, ошарашенный таким подходом к его понятию вечных истин, вылил в себя остатки из бутылки, минуя стакан, свернул самокрутку и, раскурив её, почесал голову, сплюнул под ноги, кинулся за батюшкой – непременно надо доказать ему наглядно гибельный конец России: «Предупреждал пророк – не ищи дорог ложных. Не ищи!» – бормотал он, топая прямо в алтарь, где отец Александр уже священнодействовал над Святыми Дарами для предстоящего богослужения.
Весь, как и был – в резиновых сапогах с налипшей бондарской грязью, по-паровозному дымя цигаркой, этим дьявольским кадилом, он, как святоотступник, шагнул в алтарь, оскверняя тем самым наисвященнейшее место в храме, куда не только женщинам, а и прихожанам вход воспрещался под страхом отлучения от церкви.
Не знаю, что произошло потом, но с тех пор отец в церковь больше не ходил, предпочитая молиться дома.
– Василий, – спрашивает мать, – к службе звонят, а ты ещё не собирался. Надень рубаху чистую да бороду расчеши, она у тебя, у лешего вроде, спутана. Скоро воробьи в ней гнёзда вить будут. Расчеши бороду-то, да ступай к службе. Нехорошо самому старосте приличия нарушать…
– Я в церковь больше не пойду, – сердито отвечает отец, – там все священники коммунисты. Сам Господь таких метлой гнал из храма. Христопродавцы!
– Отец Александр разве коммунист? Он в море тонул. За это и пострадал, как человек порядочный. Какой он коммунист?
– Он и есть – самый первый коммунист. Спортсмен. Боксёром на флоте выступал, мошенник! – отец трогает немного припухшую челюсть. – Я все церковные дела сдал. Пусть другого старосту выбирают, умники!
Кто «умники» было так и не понять – то ли прихожане, а то ли весь церковный клир во главе с батюшкой Александром.
…Если рассуждать по-теперешнему – не так уж был и прав бондарский священник, отставной моряк отец Александр. Плутократия передний угол России заслонила, вломилась, – ничего не видать – ни Бога, ни ангелов. Темно в глазах…
Теперь делать нечего. Сидит отец, сердито смотрит в печную топку, дым от цигарки голубым шарфиком вытягивается. Тяга – о-го-го, какая! Подмосковный уголь горит почти как торф, жёлтым пламенем, завозили для церковный печей, отец и выписал себе заодно полтонны по госрасценкам. Дёшево. Гори, гори ясно!
В доме жарко. Входит Сергей Степанович – дядя мой.
– Здорово, Макарыч!
– Здоровее тебя видали, – недовольно бурчит отец.
Дядя Серёжа не обращает на это внимание.
– Слыхал, ты в церкви набедокурил. В алтаре курил.
– А тебе какое дело? Учить пришёл?
– Тебя учить – сначала надо рукава засучить. Я тебе одно дело посоветую.
– Пошёл ты со своими советами!
– Я-то пойду, да ты с таком останешься. Кормиться с чего будешь? Детей рубанком строгал, теперь поднимать надо.
– Кха-кха! – отец так затянулся цигаркой, что его пробил кашель.
– Вот-вот! Я и говорю – хлопочи пенсию по инвалидности.
– Какой я инвалид? – отец бросил в огонь цигарку и заинтересованно повернулся к шурину. От недавней неприязни не осталось и следа.
– Какой инвалид, говоришь? А такой – всем психам, которые были на излечении у Сарницкой, присваивают инвалидную группу – вторую или первую. Кумекаешь? Ну, первую тебе, конечно, не присвоят, не заслужил пока, подожди, а вторая тебе в самый раз будет. Дело верное. Деньги будешь получать. Сиди, покуривай, а пенсию тебе почтальон каждый месяц носить будет, голова!
– Ох, и табачок у меня, Степаныч, на меду настоян. Не веришь? Накось, покури! – Сыплет в ладонь дяде Серёже золотую крупчатку.
Табак у моего родителя, действительно, душистый. Какие-то цветочки подмешаны. Один раз вдохнёшь, и голова плывёт. Сам пробовал. Хороший табак.
Дядя Серёжа держит ладонь лодочкой – кисть пулей раздроблена, но, несмотря на это, ухватиста.
– Сыпь, Макарыч, больше. Не жмись. За совет платить надо. А бутылку с первой пенсии поставишь.
10
Задумался отец. Дело-то, действительно, выигрышное. Как до этого он сам раньше не додумывался? Лежал в сумасшедшем доме? Лежал. Шоковую терапию проходил? Проходил. На работу по статье не берут? А кто возьмёт? Кто за психа отвечать будет, если с топором кидаться на советских людей, как оккупант, начнёт? Вот и ладно. А чего стыдиться? Им было не стыдно на меня рубаху из суровой нитки натягивать, да руки вязать? Умён Степаныч, мать его так!
На другой день пошёл мой родитель в райсобес пенсию выуживать.
Там говорят: «Пенсия тебе точно положена. Бумагу давай с печатями. На слова только Бог помогает».
Пошёл за медицинским освидетельствованием в районную больницу. Там искали-искали амбулаторную карту – никак не нашли.
– А ты у нас за всю жизнь ни разу не лечился. Садись, – говорит бондарский невропатолог, – вот сюда, на табурет. Закинь ногу на ногу!
Отец закинул. С калоши грязь на крашенный пол пластом отвалилась.
Невропатолог достал из кармана маленький такой блестящий игрушечный молоточек, повертел перед лицом пациента, потом вдруг, невзначай, ударил молоточком ему по колену. Нога так и подпрыгнула вверх.
– Хорошо, хорошо, – говорит доктор. – А вот так! – и начал задавать какие-то несуразные вопросы.
– Машина! – крикнул доктор. – Быстро говори первое подходящее слово!
– Дорога и шофёр пьяный!
– Ты свои сентенции оставь при себе. Отвечай, одним словом.
– Война!
– Матрёныч в кабине с осколком во рту. Хороший мужик был …
– Ты мне психа не симулируй. Отвечай адекватно.
А что такое «адекватно», так и не сказал.
– Ведро! – в запале кричит доктор.
– Самогон! – вытер отец губы.
– Так-так… – невозмутимо говорит доктор.
– Жена!
– Деньги!
– Какие деньги? Ты должен отвечать – «женщина». Ну, можно и так – «дети».
– Ведро! – опять воскликнул доктор.
– Вода!
– Стакан!
– Водка! Мы ведро водки в Архангельске с артелью зараз выпили. Дорогу на квартиру перепутали. Все, как тараканы разбрелись, а мне потом пришлось одному на кладбище в склепе заночевать. Там, на севере, ветряка жуть какой. Печёнку выдувает. Вот и нашёл, где потише. Сыровато только было, а так ничего. Артельных милиция подобрала. Одному пришлось на правой руке пальцы отрезать. Простыл. А мне – хоть бы что. Даже насморка не было. Давай бумагу!
– Какую бумагу?
– Ну, такую, которую в райсобесе требуют.
– Это тебе, дядя, надо в область на ВТЭК ехать. Мы такую бумагу не даём. Где лечат, там и калечат, – хохотнул невропатолог, развинчивая и свинчивая какую-то никелированную штуковину. – Вот, чёрт! Пружину никак не подхвачу! Подержи вот здесь!
Врач, отвлёкшись от дела, занялся ремонтом затейливой зажигалки в виде изогнутой обнажённой девицы. Врач был молод и беспечен.
– Аллес, в смысле физдец! – он нажал на розовую пупочку груди, и из-под девицы ударило голубое пламя.
– Друг из командировки привёз в подарок. Однокурсник. В академию рвётся. Практику в Германии проходил, вот и привёз чудило оттуда немецкую шлюшку. Какова? – Он повертел занятную штуковину перед своим удивлённым клиентом и спрятал вещицу в карман, так и не дав отцу прикурить уже свёрнутую самокрутку.
– В кабинете не положено! Отдыхай! Приём закончен!
Отец вышел от доктора, оглянувшись на свежеокрашенную цинковыми белилами дверь.
– Врачи… Туды иху мать! Да…
