Вячеслав Шишков - Ватага (сборник)
— Эх ты, искало-мученик, — весело подмигнул он Обабку. — Что, все? Боле не нашли?
— Все! — взмахнул Обабок кулаком.
— Стой, чертило этакий, — увернулся Ванька. — А это что? Все? — и в руке его блеснул полтинник. — Видишь? Ну-ка, понюхай, чем пахнет! — вскочив на ноги, сует в самый нос попятившегося Обабка. — Гляди, ребя: фють! — подбросил полтинник вверх, и тот бесследно исчез.
— Ха! — хакнула толпа.
— А теперича смотри! — вскричал Ванька, незаметно покосившись на копошившегося в темном углу Антона. — Раз — первый, два — другой, а серебруха-то у рыжего начальника под бородой! — он дернул за бороду Обабка и достал полтину.
Все захохотали, а Обабок, широко осклабясь и почесывая за ухом, милостиво приказал:
— Ослобонить!..
— Вот спасибо, ваше благородие, — хихикнул в кулак обрадованный Ванька.
Обабок гордо оглядел подбитым глазом толпу и поправил на груди бляху.
— Шарь другого!
Стали обыскивать Тюлю.
Народ стоял в чижовке, очень довольный тем, что видит: ни у кого не было в сердце злобы, все смотрели на Ванькин фокус с любопытством и чувствовали себя празднично, как у ярмарочного веселого балагана. Задние, скаля зубы, напирали на передних, а те, пыхтя, кричали: «Сдай назад, чего прешь!» — и ретиво осаживали. Девки и бабы, затесавшиеся в середку, вызывающе повизгивали.
Тимохе-звонарю больше всех фокус понравился. Чтоб покороче познакомиться с Ванькой Свистоплясом, сел возле него на корточки, хлопнул дружески по плечу и осклабился:
— Дай-ка, паря, покурить.
— Курила бы у тебя вошь в голове! — шутливо ответил Ванька, незаметно подталкивая к Антону свой, уже подвергшийся обыску, мешок.
— Говорок, язви его! — смеялись мужики.
— Говорок — съел у твоей бабы творог!
— Ха-ха-ха!.. вот и возьми его за полтора с полтиной…
Антон понял Ванькину подсобу: трясущимися руками всунул что-то в мешок и, крадучись, толкнул обратно.
— Ах, сво-о-о-олочь! — вдруг покрыл все голоса Обабок.
Толпа замолкла и метнулась в тот угол.
— Это у тебя откуда лисица, а?
— Я сам убил, вишь — ружье у меня, — робко ответил сидевший на полу Тюля.
— Сам?! И это сам?! — Обабок выкинул новые вожжи и со всей силы двинул сапогом Тюлю в бок.
Тот взвыл и, обомлев, пополз к стене.
Толпа замерла. Похолодел Антон.
— Выть?! Ты еще выть, жаба?! — орал Обабок, подскакивая к Тюле.
— Ой, дяденька… Не бей! — в ужасе закрылся тот рукой.
Обабок, прикрякнув, двинул Тюлю кулаком.
— Негодяй!.. — вдруг вскочил в своем углу Андрей и шагнул к Обабку. — Как ты смеешь, негодяй?! Как ты смеешь?! — Он был страшен и диким выражением лица и вмиг взвившимся резким голосом.
— А-а-а, — протянул, подбоченившись и чуть попятившись, Обабок. — Ишь ты! А ежели я тебе в ухо порсну?! — Пальцы правой его руки заиграли. — А ежели я тебя… — и он, стиснув зубы, сжал кулак.
— Ты кто? Ты десятский?! — еще смелее наступая на Обабка, кричал Андрей. — Десятский?!
— Пшел, погань!.. Не замай!!!
Ванька Свистопляс, врезавшись между ними, испуганно молил:
— Андрей… Андрей… Уймись, пожалуста… — и, растопырив руки, легонько отодвигал политика к стене. — Плюнь, не вяжись!
Обабок кашлянул, поутюжил бороду и повернулся к Андрею задом.
— Шарь этого… холеру-то… — кивнул он головой на притихшего Антона.
Андрей-политик мешком сидел на полу, растерянно хватался за голову, споря и ругаясь с Ванькой.
— А я чо-то зна-а-ю… — протянула, склонив набок голову, белобрысенъкая девочка Акулька.
— Старик пришел, пустите старика, — послышалось с улицы.
— А я чо-то зна-а-аю, дяденька Обабок, — опять пропищала Акулька, — он эвот куда схоронил… Вот подохнуть. Грамотку какую-то…
— Ково? — переспросил Обабок и вместе с Акулькой нагнулся к мешку Ваньки Свистопляса.
Антон открыл рот и впился глазами в руки Обабка, торопливо развязывавшие мешок.
— Ведь искал… брось!.. — несмело сказал Ванька.
— Удди!
В чижовке было жарко и душно, пахло потом, винным перегаром, луком и махоркой.
— А! Вот оно что! Ребята, деньги!.. — Обабок тряс над толпой пачкой бумажек.
— Деньги!! Ура… Деньги!
— А они твои? — раздался с улицы голос Лехмана. — Пусти-ка меня… Ну, сторонись, что ль!!
Передние сразу посунулись.
— Милый… — на коленях просил Обабка Антон. — Ради Христа…
— Расступись!! — гремел Лехман… — Это что, грабить?!
— Ради Христа… Ради господа…
Лехман схватил Обабка за горло и грохнул его на пол. Все растерялись. Задние повыскакали на улицу. Ванька в суматохе быстро вырвал деньги из рук Обабка, но Цыган ударил Ваньку по затылку, выхватил у него пачку и, подняв руку вверх, сильным плечом проложил себе дорогу на улицу.
— Эво они!.. Вяжи, ребята, бузуев… Выходи на улку… Эво они!..
Андрея-политика охватила дрожь.
Лехман, прислонившись спиной к стене, тяжело пыхтел. В его руке сверкал клинок ножа.
— Изувечу! Убью!.. — хриплым, уставшим в схватке голосом рокотал он. — Мне каторга не страшна… Только тронь хошь одного, всем вечную память загну!!
— Мы вас, варнаков, нешто шевелили?! — кричал Обабок. — Ты мне, старый черт, полбороды выдрал!..
— Полезешь — башку оторву да в бельма брошу!
— Милые мои, — хныкал Антон, — я вам в ножки поклонюсь.
— Отдай, чалдон, деньги! — сказал грозно Лехман. — Добром отдай…
— Обабок, выходи! — кричали с улицы.
— Кешка, запирай! — скомандовал Обабок, и все, пятясь к двери и со страхом следя за сверкающим ножом деда, высыпали на улицу.
— Еще мы тебя спросим, ворина, где деньги взял? — пригрозил, отдуваясь, Обабок.
— Господом прошу: отдай… В Россию, к своим иду, помирать иду… В земельку свою лечь… — стонал Антон и, поднявшись с полу, со скрещенными на груди руками, несмело подходил к стоявшему за порогом на улице Обабку. — Прошу… умоляю… — Глаза Антона были полны слез, и тряслась хохолком бороденка. — Десять лет копил. Ребят обучал по деревням.
— Кешка, залаживай!
Когда захлопнулась дверь, Антон стал что есть силы бить кулаками и коленками в запертую дверь.
— Отдай!! Отдай!! — вопил он исступленно. — Деньги отдай!.. Мои кровные отдай!..
Голоса, шумя и пересмеиваясь, удалялись.
— Так твою так… вот это — встретили! — вздыхал Ванька, щупая затылок.
— Ах, обить твою медь, — подхватил и Тюля.
Лицо Антона вдруг помертвело.
— Ребятушки… Смерть… — Антон с размаху сел, словно ему перешибли ноги, свесил на грудь голову и распластался на полу.
— Воды давай! Тащи к окошку! — суетился Лехман.
Андрей-политик, уставив в решетчатое окно голову, пронзительно кричал:
— Эй, эй… Отопри!.. У нас человек помирает!..
Но кругом было тихо. Лишь вдали наигрывала гармошка, и выводили песню два мужских голоса: на лугу у речки собиралась молодежь.
XVII
Дедушка Устин, сгорбившись, петухом наскакивал на мужиков, сидевших на завалинке:
— Ограбили — и квиты?! Ах вы, непутевые!
— Иди-ка, дедка, иди! Вот тебе на церкву две красных… и проваливай… — сказал Обабок.
Он вытащил из кармана горсть денег и отсчитал трешками, выбирая самые старенькие, двадцать один рубль.
— А достальные возворотите, грех… По правде надо.
— Ну, ладно, возворотим… Проходи!
Устин строго посмотрел на мужиков и пошел к часовне, устало переставляя согнувшиеся в коленях одеревеневшие свои старые ноги.
А мужики разделили по пятерке на дом, остальные решили в пропой пустить: гуляй вовсю, на неделю хватит.
Девчонка Акулька тем временем прибежала к избе старосты Прова и, запыхавшись, крикнула:
— Тетынька Матрена, а у бродяг-то деньги…
— Врё… Много?
— У-у-у, папуша… Вот подохнуть… Мужики за вином побегли.
— Врё?..
— Вот подохнуть…
И припустилась рысью сказать мамке, чтоб пятерку у тятьки отняла: пропьет.
Бородулин чайничал у Матрены. Не дослушав Акулькиной речи, вскочил, табуретку опрокинул, сорвал с гвоздя картуз, да на улицу:
— Это мои, обязательно мои…
А в ушах его шум гулял, болезнь из головы выходила, и в этом шуме грезилось: «Деньги найдешь, — быть»…
И, не спрашивая встречных, — сами ноги несли, — спешил к той заветной, пьяной завалине, где ходила уже чарка зелена вина.
— Братцы, у меня деньги пропали!
Точно бичом хватил: чарка остановилась, Обабок сразу присел на луговину, все затихли и, разинув рты, смотрели на Бородулина.
— Какие, Иван Степаныч, деньги, когда? — притворчиво спросил Цыган.
Бородулин все подробно рассказал: как с топором бежал по улице за жуликом, как в волость ездил, и про видение сонное в тайге: денег не жаль ему, лишь бы вора изобличить, только бы найти разгадку сну.
