Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона
В Ацкури он не стал задерживаться — до рассвета пустился в путь. Каждый шаг коня приближал его к Бачеве, и от радости у него перехватывало дыхание. До Начармагеви добрался не скоро — шел проливной дождь, порой с ранним снегом, и коню требовалась передышка. На следующее утро небо очистилось, выглянуло солнце, кроны деревьев, казалось, соперничали в разноцветий. Но в основном преобладал желтый цвет. А праздничное настроение создавала листва цвета калины. Сердце Эуды исполнилось еще большей радости. Он предвкушал наслаждение, которое испытает Бачева, увидев его. И Занкан обрадуется и не будет возражать против помолвки. Через неделю они отпразднуют ее и со свадьбой тянуть не станут. А как только сыграют свадьбу, они с Бачевой отправятся обратно в Византию.
Во вторник после полудня он приехал в город. Ясное дело, он не захотел даже думать о землянке, которую покинул Иошуа, и о марани Занкана, где часто оставался на ночь. Ту ночь он провел у соседа Ицхакуны, с которым подружился когда-то. Ицхаку на был его ровесником, имел жену и двоих детей, знал грамоту, любил книги. С детства овладел еврейской грамотой, а когда подрос, для него не составило никакого труда выучиться читать и писать по-грузински. Он был умным, трудолюбивым парнем, и при необходимости весь Петхаин прибегал к его помощи — он писал и читал за всех.
Ицхакуна был поверенным сердечных тайн Эуды. Это он писал письма Бачеве, как писал бы ей Эуда. В ту ночь Ицхакуна подробно рассказал своему другу о содержании писем, а история появления Бачевы на мосту окончательно убедила Эуду, что его свадьба с Бачевой дело недалекого будущего.
На другой день он погулял по городу, зашел в синагогу, не в ту, куда ходил Занкан, а в маленькую молельню, где собирались на молитву неимущие. Порасспросил о знакомых, раздал милостыню, а когда солнце стало клониться к западу, направился по главной дороге своей жизни (он так и подумал про себя: моя главная дорога жизни).
Когда Эуда вошел во двор, дочь Занкана кормила фазанов. Шаровары и блузка из зеленого атласа так подчеркивали фигуру девушки, что у Эуды перехватило дыхание. Бачева, похоже, оправилась от болезни, округлилась, грудь наполнилась. Она стояла среди фазанов, выставив вперед правую ногу, что еще более подчеркивало их длину и стройность. Сколько раз на чужбине, оценивая мужским взглядом женщин самых разных национальностей, Эуда приходил к одной и той же мысли: привлекательнее Бачевы нет никого на белом свете. Цвет атласных шаровар подчеркивал цвет глаз Бачевы, и Эуде казалось, что все вокруг обрело зеленый оттенок. Дочь Занкана напряженно вглядывалась в вошедшего, потом перевела взгляд на слугу, открывшего ему калитку, знаком приказала ему уйти и снова уставилась на Эуду. «Неужели я так изменился, — подумал Эуда, — или зеленоглазые женщины так забывчивы?»
Затянувшееся молчание было мучительным для парня, но вот лицо Бачевы осветилось улыбкой, и в ней было столько тепла, что Эуда почувствовал себя наверху блаженства. Он убедился, что действовал правильно, пытаясь завоевать сердце Бачевы. Ее улыбка подтверждала это. А искрящийся взгляд наполнял душу такой отрадой, что сердце молодого человека не могло не исполниться надежды.
— Где ты пропадал, Эуда? Совсем забыл меня? — тихо спросила Бачева. Сколько ласки было в ее голосе и словах! «Вот пришел, чтобы не расставаться с тобой», — хотел сказать в ответ Эуда, вернее, сказал, но не вслух, про себя. Душа Эуды отвечала Бачеве, душа надрывалась, хотела докричаться до нее, но ни один звук не вылетел у него из горла. Он онемел от радости: «Бачева поняла меня, Бачева пойдет за меня». Что, как не согласие, выражает тепло ее глаз! Вот какие мысли вертелись в голове у Эуды, потому-то он и не издал ни звука. Потому не смог сказать ей те слова, что целый год твердил в своей душе. «Что с тобой, разбойник, — одернул он себя мысленно, — ты что, язык проглотил?» Теперь перед ним стояла другая проблема, не то, назвав себя разбойником, он непременно подумал бы: «Жил без любви, потому и был разбойником», — но подобная мысль не пришла ему в голову. Он не стал копаться в себе — надо было решать эту другую проблему.
Бачева разбросала корм для фазанов (те ринулись клевать зерно) и направилась к лестнице. Поднявшись на несколько ступенек, она обернулась:
— Может быть, зайдешь ко мне, Эуда, я одна в целом доме — мама с папой уехали в Занави, там у родственников справляют свадьбу. Слугам холодно, и они забились в марани. — На губах у нее играла лукавая улыбка женщины, которая скрывает некую тайну.
Эуда пошел за Бачевой. Он не видел ничего, кроме соблазнительного тела девушки.
Когда Эуда вошел во двор, Бачева как обычно кормила фазанов. Гость сделал несколько шагов по направлению к ней, его сверкающий взгляд, казалось, проник ей в самую душу, она даже немножко растерялась.
«Это он писал мне письма, он!»
Она не знала, как ей быть. Застыла в странной позе с протянутыми к фазанам руками и бессмысленно смотрела на Эуду. Но это длилось какое-то мгновение — Эуда подсказал ей, как повести себя, вернее, взгляд Эуды, исполненный нежности. В этой нежности нетрудно было прочесть и почтение. Бачева была поражена: как легко, как неожиданно просто все разрешилось само собой, все, что так угнетало ее. Но прежде чем принять окончательное решение, дочь Занкана еще раз все продумала, взвесила, оценила и вновь изумилась: «Ужель так просто может разрешиться то, что так мучило меня?!» И когда она поняла, как ей надо себя вести, она улыбнулась Эуде. «Надо покорить его, подчинить себе, очаровать, чтобы он утратил способность соображать, и он ни о чем не догадается». Она тут же поняла, как подействовала на Эуду ее улыбка и с поразительной нежностью и теплотой произнесла:
— Где ты пропадал, Эуда? Совсем забыл меня?
Эуда хотел что-то ответить, но язык не слушался его. А взгляд полон нежности и ласки. Когда сердце мужчины заглушает голос разума, желание женщины становится неодолимым. В эти минуты душа Эуды трепетала от страсти, а разум спал. Дочь Занкана выставила вперед правую ногу, посмотрела на Эуду спокойным светлым взглядом и улыбнулась на этот раз более самоуверенно.
— Может быть, зайдешь ко мне, Эуда, я одна в целом доме — мама с папой уехали в Занави, там у родственников справляют свадьбу. Слугам холодно, и они забились в марани. — На губах у нее играла лукавая улыбка женщины, которая скрывает некую тайну.
Ей нетрудно было улыбаться ему или произносить завлекающие слова, ибо она делала то, что очень хотела. Эуда пошел за Бачевой. Он ничего не видел вокруг, кроме соблазнительного ее тела. Войдя в комнату, Бачева сбросила свою накидку на пол и протянула Эуде руку.
— Заходи, заходи, не стесняйся, — тихо с улыбкой произнесла она, всем своим видом как бы говоря: «Об этом будем знать только мы с тобой».
Эуда вошел в комнату, и она шепотом, все с той же интонацией спросила:
— Это ты писал мне письма? — И бывший разбойник, а ныне удачливый купец не смог произнести ни слова. Он был потрясен от того, что оказался с Бачевой наедине. Глупо кивал головой, молча заглядывал Бачеве в глаза. Неожиданно он подхватил ее на руки, прижал к своей груди и выдохнул:
— Ты моя, ты будешь моей!
И приник к ее губам. Он целовал Бачеву так, как никогда, никогда не целовал ни одну женщину, расстегнул ей блузку, зарылся лицом в ее грудь. У дочери Занкана перехватило дыхание от нахлынувшего блаженства.
— Я люблю тебя, Баче, очень люблю! — шептал Эуда, покрывая поцелуями ее груди. Он накрыл их своими ладонями, жаркие, сладострастные, и ему показалось, что он держит в руках весь мир. Он раздел ее, потом разделся сам, и они нырнули под соболиное покрывало. Бачева вскрикнула. Нет, она не звала на помощь, этот вскрик вырвался у нее от неожиданного наслаждения, которого она дотоле не знала.
А потом стемнело. Улицы и переулки погрузились во тьму. Тишину нарушали лишь порывы холодного ветра. Слуги Занкана открыли двери в птичник, подождали, пока птицы усядутся на насест, и отправились спать. Лишь двое в доме не спали. Голые, с раскрасневшимися лицами, они лежали под соболиным покрывалом, прижавшись друг к другу. Оба были безмерно счастливы. Он — от сознания того, что Бачева, оказывается, ждала его и принадлежит ему навеки, удивляло лишь стремительное развитие событий, но радость победы пьянила и туманила разум. Она — от того, что сделала то, что хотела, решила проблему существования во времени. Этот юноша, что лежал с нею и заставлял ее трепетать от наслаждения, казалось, был рожден именно для того, чтобы угадать и так прекрасно исполнить ее желание. Именно поэтому дочь Занкана не понимала странности своего решения.
Ночь, одурманенная ласками, незаметно растворилась в сумерках рассвета. Едва рассвело, Бачева поднялась с постели, задумчиво, не спеша стала одеваться. Выражение ее лица было таким сосредоточенным, словно она провела ночь не в любовных утехах, а обсуждала важный, наболевший вопрос. Одевшись, села в кресло, какое-то время смотрела на спящего Эуду, а потом холодно произнесла:
