Александр Западов - Опасный дневник

Когда придворный медик Фузадье рекомендовал Павлу есть поменьше, тот обиженно восклицал:

— Наши доктора — самые Санграды! Конечно, хотят они меня на тот свет отправить — морят голодом, лишь воду пить заставляют. Или они боятся, что я буду толстым, как Куракин? Полно, этому быть никак нельзя. Тот все лежит и нежится, а я весь день на ногах.

Читая роман понемногу, Порошин дошел до главы «Брак из мести». Великий князь, торопясь узнать ее содержание, как-то вечером пробовал читать сам, но рассказанная автором история показалась ему чересчур страшною, и он отложил книгу.

Сегодня было другое дело: светло и рядом сильный друг — Порошин.

— Почитай «Брак из мести», — попросил мальчик.

— Извольте, ваше высочество. Замечу, однако, что история эта весьма длинная, а перевод не везде вразумителен. Удобнее будет, если я вам ее покороче перескажу, а после вы сами почитаете, коли на то желание будет.

— Рассказывай скорей, Семен Андреевич! — сказал Павел, свертываясь клубком на диване.

— У короля сицилийского Рожера, — начал Порошин, заглядывая в книгу, — были брат Манфред и сестра Матильда. Брат восстал против него, но был взят в плен, и король посадил его в тюрьму. Там он вскоре умер, а затем скончалась и Матильда. После нее осталась дочь Констанца, а после Манфреда двое сыновей — Энрико и Пьетро. Они были совсем еще маленькими, но король боялся, что когда вырастут, то пожелают отомстить за отца, и потому намеревался их убить. Он сообщил об этом своему министру, сенатору Леонтио Сиффреди. Министр отсоветовал ему расправляться с детьми и сказал, что старшего ребенка, Энрико, он возьмется воспитывать сам, а второго можно доверить командующему сицилийской армией — коннетаблю. Король так и сделал.

Поблизости от столицы Сицилии, города Палермо, У Сиффреди был замок в местности, называемой Бельмонте. Там он растил принца Энрико, полюбив его не меньше двух своих родных дочерей. Старшая, по имени Бианка, была на год моложе Энрико и славилась красотой, младшая лежала еще в колыбели. Жена Сиффреди умерла при ее рождении.

Случилось так, что Энрико и Бианка полюбили друг Друга, как только им стало доступно это чувство. Виделись они редко, но все же встречались, и Энрико упросил Бианку разрешить ему проделать ход из его покоя в ее спальню. Когда однажды Сиффреди уехал по делам, искусный архитектор пробил в стене отверстие и прикрыл его с двух сторон деревянными дверцами, подогнав по рисунку и цвету к панелям комнат так, что тайный ход нельзя было заметить. И о том, что он сделал, никогда никому не проговорился.

Энрико стал посещать по ночам спальню Бианки и беседовать с нею. Как-то нашел он ее в тревоге. Она узнала, что король Рожер опасно заболел, что Энрико предназначен заменить его на троне, и боялась, что любви их наступит конец. Принц утирал ее слезы и говорил, что чувства его не изменятся, что она всегда будет его отрадою. «Пусть так, — сказала умная Бианка, — я вам верю. Но вдруг ваши подданные потребуют, чтобы вы взяли в жены себе какую-нибудь королеву и ее владения присоединили к своим?» — «Вы все видите в черном свете, — возразил Энрико. — Если я буду государем Сицилии, я клянусь обручиться с вами в присутствии всех вельмож».

Он утешал Бианку, как мог, но ее испытания только еще начинались.

В замок Бельмонте к министру приехал коннетабль, восхитился красотой Бианки и попросил у Сиффреди ее руки. Тот согласился, но свадьбу отложил из-за болезни короля и ничего не сказал дочери о предложении коннетабля.

Через несколько дней Сиффреди в сопровождении дочери пришел к принцу, объявил, что король Рожер скончался, надо ехать в Палермо, и поздравил Энрико со вступлением на престол. Тот ответил, что считает Сиффреди своим вторым отцом, просит не оставлять советами, а затем подписал свое имя внизу чистого листа бумаги, дал его Бианке и сказал: «Примите этот залог моей верности и вашей власти над моей волей». Сиффреди тут понял, что принц любит его дочь, обещал, что не злоупотребит его доверием, и они поехали в Палермо.

Народ встретил Энрико радостно, приближенные собрались во дворце, и министр Сиффреди вскрыл и просчитал вслух завещание короля. Своим наследником король называл принца Энрико, но с тем условием, чтобы он женился на принцессе Констанце. Если Энрико откажется от этого брака, то корона должна перейти к его брату Пьетро с таким же условием.

Услышав о Констанце, Энрико растерялся, хотел что-то сказать, но Сиффреди не дал ему говорить и провозгласил, что принц согласился взять в жены Констанцу — хотя тот не думал этого делать — и удостоверил свое намерение подписью, в чем каждый может убедиться. И он показал бумагу, которую принц отдал Бианке. Подпись была подлинной, а согласие от его имени выразил Сиффреди, отобрав бумагу от дочери…

Все обрадовались решению принца, так как опасались, что отказ его может вызвать смуту в Сицилии, Констанца изъявляла свою благодарность, а принц стоял, не зная, что делать: ведь он любил Бианку и надеялся царствовать с ней вместе! Потом он подумал, что можно для вида притвориться, будто он рад исполнить волю покойного короля, и сразу начать хлопоты у римского папы, чтобы его освободили от брака, а тем временем укрепить в стране свою власть и усмирить недовольных, если такие найдутся.

Подумав так, он ответил Констанце, что согласен стать ее мужем. А когда он это говорил, в залу совета вошла Бианка, чтобы представиться принцессе, и она слышала слова Энрико.

Бианка была в отчаянии. Энрико понимал ее чувства, но не мог ей ничего объяснить. Сиффреди же, предвидя, какие бедствия их страсть могла принести государству, поторопился увести Бианку из залы и отправился с нею в Бельмонте. Там он сказал дочери, что она будет женой коннетабля. Она упала в обморок, а когда очнулась, Сиффреди обратился к рассудку дочери и убеждал, что интересы государства требуют ее отказа от короля Энрико и для нее будет лучше всего идти замуж за коннетабля, которому он уже дал слово.

Обманутая, как она понимала, королем, Бианка должна была признать справедливость отцовских доводов. Христианская религия запрещает ей лишить себя жизни, думала она, но пусть брак Энрико принесет ему такое же несчастье, какое причиняет ей требование отца. Потом она решила, что, соединившись с коннетаблем, больнее всего отомстит неверному Энрико, если он сколько-нибудь еще любит ее, и согласилась подчиниться отцу. Сиффреди послал за коннетаблем и тотчас обвенчал тайно с ним дочь в часовне замка…

Порошин закрыл книгу.

— Отдохнули, ваше высочество? — спросил он. — Теперь извольте вставать.

Вечером, собираясь на бал, великий князь приказал подать расшитый золотом кафтан, а парикмахеру велел завить ему семь буклей, — раньше довольствовался одной. Чулки показались ему плохо натянутыми, и он заставил камердинера перевязать их так, чтобы нигде не морщило.

Эти новые заботы, которых нельзя было скрыть от окружающих, смущали и самого Павла.

— Мне кажется, ты мною недоволен, что я так наряжаюсь и модничаю? — сказал он Порошину.

— Помилуйте, ваше высочество, — ответил Порошин, — чем же мне быть недовольным? Я нарядов никак не отвергаю. Молодой человек должен быть опрятным и одеваться чисто. Но к одним только нарядам свое внимание устремлять не годится, особливо тому, кто хочет в жизни что-либо важное совершить. По верхам скакать, в зеркала смотреться и повторять говоренное другими — жалкая участь, не правда ли, ваше высочество?

— Я не смотрюсь, у нас и зеркал-то нет, — смущенно сказал мальчик.

— Время нам идти, — сказал Порошин, довольный этим смущением.

Государыня еще была в своей опочивальне. Павел прошел к ней, вскоре вернулся в залу и открыл бал в паре с Анной Карловной Воронцовой. Когда вышла государыня, он танцевал польский с фрейлиной Верой Чоглоковой.

Павел ступал в такт музыки очень старательно и успевал оживленно разговаривать со своей дамой. И если бы Порошин сумел вслушаться в их беседу, он подивился бы пылкости чувств своего воспитанника.

— Вы червонная десятка, у вас десять сердец, и все их вы раздаете кавалерам, — с упреком говорил Павел.

— Нет, ваше высочество, — оправдывалась Вера, — у меня только одно сердце, и дать его не могу более чем одному человеку.

— А отдано это сердце кому или нет? — быстро спросил мальчик.

— Отдано.

— Далеко ли отдано? Где оно теперь?

— Недалеко, ваше высочество.

— Если б я вас кругом обошел, встретил бы я его?

— Мое сердце так близко к вам, что и обойти его нельзя.

— Это вы только из любезности говорите, а сами ко мне холодны.

— Нет, государь, вы неверно обо мне понимаете.

— Зачем же вы так ласково с камер-пажом графом Девьером давеча разговаривали? Это мне обида.

— Помилуйте, государь, моей вины тут не бывало. Граф меня спросил, я ответила. Нельзя ж было промолчать, это ведь и невежливо.