Август Шеноа - Крестьянское восстание
Все встали и с удивлением смотрели на них.
– Слава Исусу! – дрожащим голосом проговорил первый из вошедших – бледный, красивый мужчина.
София вздрогнула. Как громом пораженная, она шагнула вперед. Широко открыла глаза, кровь бросилась ей в лицо, она закачалась и задрожала мелкой дрожью.
– Кто вы? – строго спросил Степко.
– Томо Милич, – ответил незнакомец.
Все остолбенели.
– Милич! Ты… ты, – воскликнула София, вся преображаясь, – да, да, ты… ты! Ох, родной мой, ох, радость моя!
И девушка, подбежав к Томо, обвила его шею руками и положила голову на грудь героя, а он обнял ее правой рукой, поцеловал в лоб и сказал торжественно:
– Госпожа Уршула! Томо Милич привел Джюро Могаича. Томо Милич исполнил ваш завет, София моя.
– Да, да, твоя, – воскликнула девушка, плача от радости и прижимаясь еще крепче к его груди, – нет той силы, которая отняла бы меня от тебя. Дай погляжу – ты ли это? – продолжала она, охватив его голову обеими руками. – Да, это ты, мой единственный, мой возлюбленный! – И, плача, она целовала его глаза.
– Здравствуйте, господин Милич, – приветствовала его Уршула холодно. – Вы сильно изменились, и я не сразу вас узнала. Да, согласно моей клятве, София ваша. Вы ее заслужили. Но ведь очевидцы сказали, что вы погибли в Баня-Луке, не так ли, Анка? – И Уршула обернулась строго к дочери. – А теперь я вижу, что эти очевидцы солгали, не так ли, Анка?
– Да, – едва слышно прошептала Анка, смертельно побледнев.
– Солгали, благородная госпожа, чтоб лишить меня сокровища, ради которого я пожертвовал жизнью, но милость божья и храбрость этого честного ускока нарушили все их темные замыслы. Когда вы послали меня за молодым Могаичем, я пошел по его следам с намерением его выкупить. Но подлый турок и меня сделал пленником. Я был рабом, я погибал… ох, долгое, долгое время; все, что человек может выстрадать на этом свете, все я испытал. Проходили дни, проходили годы, а нам ниоткуда не было спасения. Как-то раз один монах сказал, что обо мне справлялся человек из моего края, но что он сразу же исчез. У меня было такое чувство, что я заживо погребен и живым терплю адские муки. Однажды утром (это было месяц тому назад) передают мне записку; я прочел ее и удивился: в следующую ночь я и Могаич должны быть наготове, помощь близка. Стемнело. Я не находил себе места. Все заснули, только мы двое не спали. Вдруг около полуночи раздался крик: «Пожар! Помогите!», и вмиг запылало одно из строений нашего хозяина-бега. В это время раздался выстрел. Турки едва успели прийти в себя, как вдруг, словно из-под земли, как дьяволы, выскочили десять ускоков, которые стали резать турок и громко выкликать наши имена. Мы присоединились к ним и, пока турки тушили огонь, благополучно скрылись в лесу… и… да стоит ли все рассказывать… и добрались сюда. Вот он – тот храбрец, Марко Ножина, который вел отряд ускоков.
Наступило гробовое молчание, никто не мог проговорить ни слова.
– А где господин Амброз? – спросил Томо.
– Умер, – ответил, опуская голову, Степко.
– Умер! Еще и это! – И Милич застонал, схватившись за голову. – Как жестока судьба, что она в мою чашу радости подливает столько горечи. О отец, о мой благодетель! Почему мне не суждено обнять тебя?
– Вместо отца вас ждут сын и его жена, – сказала Марта сердечно, протягивая ему руку, – отдохните, господин Милич, будьте нашим гостем. И вы тоже, достойные люди, сколько душе вашей будет угодно.
– Спасибо, госпожа, – поклонился Могаич, – на эту ночь мы воспользуемся вашим гостеприимством, а завтра на заре двинемся в путь, потому что и нас ожидают любящие сердца.
Во дворе Алапич прощался с хозяином, госпожами Хенинг и Коньской.
– Мне от души жаль, – сказал он, – что затея бана не удалась и что я возвращаюсь с пустыми руками. Такова воля божья. Боюсь только, как бы от этого любовного пламени не вспыхнул страшный пожар! Избави бог!
– Ох, если б я могла это предвидеть, – вставила Анка, – но скажите мне, господин Гашпар, вы действительно не получили моего письма?
– Не получил, потому и запоздал.
– А где Дрмачич?
– Не знаю. Исчез. Злодей появится, как только голод даст себя знать. А теперь покойной ночи, благородные госпожи!
Топот коня Алапича уже утихал, а все трое продолжали еще стоять во дворе.
– Плохо наше дело, уважаемая теща, – сказал Степко, нахмурившись, – теперь ничего другого не остается, как только еще сильнее подстрекать крестьян.
– Это верно, – согласилась Уршула. – Я неохотно отдаю дочь за Милича, но принуждена это сделать. Относительно крестьян – вы сами этим займитесь. Анка, – сказала она, взяв дочь за руку, – ты обманула мать, ты солгала про смерть Милича. Бессовестная! Вот бог нас и покарал.
Горы и долы, кусты и деревья озарены лунным светом, который стелет свой волшебный покров по равнине и алмазами сверкает по изгибам Савы. Полная тишина, только в парке, в кустах, соловей поет свою любовную песню. Медленно, нежно начинает он ее, потом все быстрее и быстрее, громче и громче, так что немая ночь трепещет от умиления. Так, все быстрее и быстрее бьется молодое сердце, загоревшееся первой любовью. Снова у открытого окна сидит София. Серебряный блеск луны падает на оконные стекла, играет на ее волосах и на счастливом лице, отражается в ее прелестных глазах. И от радостного сияния этих глаз неизъяснимым блаженством загорается взгляд бледного молодого человека, сидящего у ее ног. Это Милич. София перебирает своими белыми пальцами его черные кудри, на которые изредка падает блестящая слеза.
– Сегодня утром, – сказала девушка, – я умирала от печали, а сейчас я умираю от блаженства. Мой Томо, сердце мое, жизнь моя! Ты ли это, ты ли это? Я держу в руках твою дорогую голову, да, да, твою голову, которую не променяла бы ни на какие блага мира. Ах, эти бессердечные, бездушные люди! Обманули меня, предали, хотели выдать за другого. Сказали, что ты умер. Дай-ка я закрою глаза, мне приснится, что я несчастна, что ты умер. – И девушка закрыла глаза, но быстро их открыла – Смотри! Я проснулась, ты жив, ты здесь, ты мой, навеки мой! Сестра! – И девушка обернулась к Марте, которая сидела поодаль и наблюдала за счастливыми влюбленными, – Сестра! Бог все-таки добрый-предобрый. Я ему от всего сердца благодарна за все мои страдания. Могла бы я сегодня переживать такое блаженство, если бы не претерпела столько мук?
– Да, бог добр, – ответила Марта, – и сегодня оп своей чудотворной силой доказал черствым душам, что есть еще правда в небесах.
– Говори, рассказывай, – молвила девушка жениху, – о том, что ты вытерпел и выстрадал из-за меня и ради меня. Я буду плакать, плакать слезами радости, слезами благодарности.
– Лучше помолчим, – шепнул Милич, не отрывая глаз от молодой девушки, – дай мне без слов любоваться твоим дорогим лицом, чтоб наглядеться на него за все те годы, что я его не видел. Я оставил едва распустившийся цветок, а нашел розу в полном цвету. Я позабыл свои страдания, я все позабыл. Я только теперь начинаю жить, потому что смотрю на тебя, потому что ты моя. Если я тебя не буду видеть – я ослепну; если ты умрешь – я не переживу тебя, как близнецы не переживают друг друга.
– О! Ты будешь вечно видеть, вечно слышать, вечно жить! – воскликнула девушка. – Посмотри на Близнецов в небе – это мы, ото наша судьба.
И девушка нежно прильнула головкой к голове молодого человека. Волшебно шумела река, слаще заливался соловей в зеленых ветвях, ярче блестела луна на Саве. У Марты, сидевшей в темноте, показались слезы на глазах, и она тихо прошептала:
– Радуйся, отче Амброз, почивай спокойно. Твое желание исполнилось.
29
Люди, шедшие на заре следующего дня из Брдовца в Запретит, были немало удивлены, увидав двух всадников, скакавших по дороге на маленьких турецких конях. Один из них, судя по одежде, был ускок; другой, бледный, с бородой, был в турецкой одежде; только по меховой шапке и длинным волосам можно было догадаться, что это христианин. Они молча ехали рядом и уже почти достигли села, когда им на дороге попалась девочка лет двенадцати, несшая большой кувшин.
– Бог помощь, девочка, – крикнул ускок, придерживая коня, – не дашь ли напиться?
– На! – ответила девочка, взглянув на воина исподлобья, и протянула ему кувшин.
– Ты из Брдовца? – спросил Могаич, останавливая коня.
– Да.
– Не знаешь, дома ли слепой Юрко и его дочь Яна?
Девочка посмотрела на воина с некоторым удивлением и потом сказала:
– Но ведь они живут не в Брдовце, а уж давно у Матии Губца, в Стубице.
– В Стубице? – испуганно переспросил Могаич.
– Ну да, – подтвердила девочка.
– Марко, – сказал Могаич своему товарищу, – повернем коней, едем в Стубицу.
– Бог с тобой, – и ускок улыбнулся, – куда тебе спешить? Заедем в село к куму Грегоричу, а после полудня отправимся к Губцу.
– Не хочу, сейчас же едем к Губцу, – настаивал Могаич, поворачивая коня.
