Наталья Павлищева - Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»
— Ты не очень-то, а то ведь Пенелопа может тебя и не узнать.
— Чего?! Как это она может меня не узнать?!
— А так! — Афина вдруг повернулась и сунула прямо под нос свой блестящий щит.
С поверхности щита на Одиссея смотрела рожа. Это была именно рожа — пегая, кудлатая, с перекошенным из-за отсутствия трех зубов ртом, выпученными глазами…
— Это я?!
— Нет, я, — огрызнулась Афина, глядя в щит. — Нельзя тебя в таком виде в люди выпускать. Ну-ка, вот так!
Один взмах — и отражение показало не просто рожу, так еще и принадлежащую нищему!
— Это зачем?
А богиня уже с удовольствием наматывала на его голову какую-то отвратительного вида тряпку:
— Так лучше…
Критически оглядев своего любимца, Афина потребовала:
— Похромай!
— На какую ногу?
— Все равно, только не забудь, какую выберешь.
Так он и появился в городе — хромым нищим оборванцем, замотанным отвратительным тряпьем. И только когда стали оборачиваться вслед, сообразил, что в Итаке нищие наперечет, проще было бы спрятаться в образе купца, но теперь поздно, оставалось только хромать дальше.
Закончилась красная нить! Это было настолько неожиданно, что Пенелопа даже растерялась. Привыкшая, что работа движется очень медленно, она не заглядывала в корзину с клубками, в последние годы та была позорно полна…
Покрасить уже спряденные нити, таких много? Но это потеря времени, а у нее на счету каждый день!
Пенелопа бросилась на рынок, там можно купить недостающую нить, Итака богата и ткаными изделиями, и нитями, не зря царица столько лет учила женщин острова работать на совесть.
Она скользила по рядам, цепко выискивая нужный оттенок среди разложенных клубков, когда вдруг… Пенелопа замерла, шедшая следом Евринома перепугалась:
— Что, царица?
— Нет, ничего. Кажется, там нужный цвет.
— Там?
Пенелопа показывала туда, где и пряжи-то не было. Что это на нее нашло? Евринома не обратила внимания на поспешившего скрыться в толпе нищего оборванца с головой, по самые брови закутанной в старую тряпку.
Они купили нити, но царицу словно подменили, она не проронила ни слова, остаток дня просидев за работой. Умелые руки вспомнили свое мастерство, покров был закончен!
Снова встал вопрос: что теперь?
Одиссей был сам не свой, Афина с трудом его успокоила. Все после того, как неожиданно на рынке столкнулся с Пенелопой почти нос к носу. Он успел укрыть лицо тряпкой, отвернуться, но забыть то, как выглядит жена даже после стольких лет, не мог!
— Афина, она не постарела совсем! Красивая, молодая, все такая же стройная! А я?! Я-то что?! Я ей не нужен, она просто выгонит меня, нет, даже не допустит! Зачем я ей?!
— Прекрати истерику, хлюпик!
— Кто?
— Размазня!
— Кто?!
— Дерьмо!
— Так бы и сказала… Что делать-то?
— Собраться с мыслями и чувствами и идти во дворец.
— Не узнают.
— А к чему тебе, чтобы узнали? Там Телемах, забыл, что договорились встретиться?
— Нет, не забыл…
— Чего сидишь?
— Уже идти?
— О, боги, да за что же выпустил этот противный мальчишка свои стрелы в нас с Пенелопой?!
— Какой мальчишка, какие стрелы?! — вернулся от двери Одиссей.
Богиня уперла руки в прозрачные бока:
— Эрот, гаденыш! Уши пообрываю, вот только с тобой разберусь. Иди уж, наказание Зевсово…
Пенелопа работала, а мысли были далеко от покрова. Она узнала Одиссея в нищем оборванце. Сердцем узнала, не по внешнему виду. Он мог принять облик старухи или вообще горгоны Медузы, все равно узнала бы. Но он не подошел, даже не намекнул. Почему?! Почему Одиссей в городе тайно, почему не приходит во дворец и к ней?
Пенелопа резко поднялась и подошла к окну. Внизу стражник гнал прочь какого-то бродягу. Того самого, с тряпкой на голове!
Вот оно! Крикнула, чтобы пустили, отправила Эвриклею вымыть ноги путнику… Почему старуху? Если сознается, то ей, Эвриклея самая подходящая.
Осторожно выглядывая в щель, Пенелопа увидела все: старуха узнала по шраму на ноге, дернулась, перевернула таз с водой, Одиссей стал в чем-то быстро и горячо убеждать… Эвриклея вернулась в дом сама не своя, но на вопрос Пенелопы, что случилось, быстро замотала головой:
— Ничего, просто стара я стала, неуклюжа, ты уж прости, царица.
— Стара, говоришь? Неуклюжа?
— Да, да…
А оборванец все прятал лицо под накидкой.
Неизвестно, что сделала бы Пенелопа. Но вернулся Телемах. Мать забыла обо всем:
— Зачем ты приехал?! Зачем вернулся?!
— Ты не рада мне?
— Рада, сын, рада, но здесь тебе опасно.
— Не больше, чем тебе. Слышал, ты покров закончила?
Ей хотелось поговорить совсем о другом, но вокруг были слуги, стоял Ментор (или Афина, кто их разберет, за столом Пенелопе не были видны сандалии), пришлось просто кивнуть:
— Закончила.
— Я придумал: завтра нужно устроить соревнование между женихами. Пусть попробуют натянуть тетиву Акилины.
Пенелопа заметила, как переглянулись между собой Телемах и Эвриклея, старая тоже закивала:
— Надо, надо. Пусть попробуют натянуть.
Ах вы ж! Все в сговоре, а меня за дуру держите?!
— А если кто-то справится, я за него замуж выйти должна?!
— Да кто ж справится?
— Ну, если не те, что пятый год мои богатства пропивают, то чужой кто-то, вон сегодняшний нищий, например?
Вздрогнули, оба вздрогнули, но промолчали…
Ну, погодите, я вам устрою праздник с натягиванием Акилины!
Ближе к вечеру, видно, между собой что-то решили, Эвриклея привела к ней «поговорить об Одиссее» того самого оборванца, мол, он в своих скитаниях с царем Итаки встречался.
Ах, вы так?!
— Говоришь, с мужем моим блудным встречался? И у какой же нимфы он ныне?
Прозрачная Афина за спиной Пенелопы корчила рожи, давясь от смеха. Одиссей сбросил с головы тряпку:
— А меня ты никогда не встречала?
Зеленые глаза глянули насмешливо, но твердо:
— Тебя? Кого-то ты мне напоминаешь… не Агамемнона, нет?
Как мог рыжий, хоть и основательно поседевший Одиссей напоминать черного, как ворон, Агамемнона с прямой бородой клинышком?
А она продолжала издеваться, расспрашивая об Одиссее. Тот не выдержал:
— Жена, неужели ты меня не узнаешь?!
— Кого?! Ты кто?!
— Одиссей…
Даже сам растерялся, а Афина и вовсе повалилась от хохота, хорошо, что богиня упала бесшумно, быстро поднялась и принялась смеяться снова.
— Ты?! Мой муж был высоким, стройным блондином… Как Геракл и Ахилл, вместе взятые, даже лучше! Вот таким, — Пенелопа встала на цыпочки, показывая, каким высоким был Одиссей в молодости.
Афина уже валялась, не в силах подняться, несчастная Эвриклея тоже уползла из комнаты, хрюкал в углу Телемах, а Пенелопа как ни в чем не бывало продолжала расписывать Одиссею его прошлую внешнюю пригожесть.
— Да Одиссей я! Хочешь, секрет один скажу, который только мы с тобой знали?
Любопытная Афина высунулась из-за спинки большого стула снова.
— Ну, скажи.
Одиссей приосанился. Выглядело это уморительно, потому что за семь лет безделья у Калипсо он отъел солидный животик.
— Нашу с тобой кровать в спальне сдвинуть с места невозможно, потому что она сделана из пня старой оливы!
Пенелопа вытаращила глаза, словно услышала величайшую глупость в мире, махнула рукой, зовя за собой в спальню:
— Вот эту?
Одиссей кивнул.
— Попробуй…
Кровать поддалась, она была тяжела, но не неподъемна! Откуда Одиссею знать, что давным-давно, еще при нападении Ликета, кровать была обесчещена, на ней изнасиловали нескольких рабынь, а потом разрубили, и Пенелопа приказала заменить. Не было больше старого пня оливы, и кровати той самой не было.
Она не смогла сдержать улыбку, наблюдая, как мучается рядом с кроватью муж. Но Одиссей не видел этого, он был всецело поглощен отсутствием сделанной в давние времена собственными руками предмета спальной мебели.
— Иди ты!
— Куда?
— Поешь, выспись, завтра продолжишь мне про Одиссея рассказывать. А я тебе.
— Царица, ведь ты же узнала мужа!
— Чьего?
— Одиссея.
— И ты туда же? Одиссей был рослым и красивым.
— Когда это такое было?! — возмутилась Эвриклея. — Называть рослым красавцем коренастого рыжего урода?!
— Какого урода? — вскинула брови царица. — Не ты ли мне столько лет твердила, что Одиссей высок и красив, а если дураки этого не замечают, так на то они и дураки?
Пенелопа отвела душу, совершенно серьезно заверяя Эвриклею и даже Телемаха, что оборванец просто прикидывается, выдавая себя за Одиссея, что Одиссей действительно был красив и высок.
— И борода у него была черными колечками…
— Какими черными колечками?! — ошалел уже Телемах. — Отец же рыжий был?
