Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
Часто в эту зиму Нахимову хочется сказать: "Не обижайтесь вы на меня, Владимир Алексеевич. Человек вы вправду блестящий и умнейший. Но для чего так неглижировать товарищами нашими по работе? То Хрущева обидите – а он моряк почтенный и по заслугам начальником штаба, – то всю молодежь записываете в свистуны".
Обычно составляется такая речь по пути на квартиру друга, а за порогом забывается. Придет Павел Степанович в уютный дом, – Елизавета Васильевна Корнилова, напоминающая Сашу, как Танюшка Корнилова маленькую Сашу, заботливо устроив мужчинам ужин, оставит их в кабинете, и старший капитан увлечется вдохновенными и всегда страстными планами младшего товарища.
Поздно уходит Павел Степанович от Корниловых и всегда уносит бумаги, английскую книгу или французский журнал, чтобы выполнить просьбу Владимира Алексеевича, отчеркнуть важное, сделать возражения, посоветовать о средствах применить новшество… Владимир Алексеевич работу Нахимова не выдаст за свою, но так изложит, что Лазареву и всякому другому станет ясно, какая малая и незначительная часть принадлежит командиру "Силистрии".
По библиотеке все планы они просматривают вместе; мысль о директорате из флагманов обоюдна; списки моделей и книг составляются больше по предложениям Павла Степановича, потому что он читает основательно; но защищает планы Корнилов. И он распространяется о них в письмах в Николаев к адмиралу с такою личной страстью, что истинной роли Нахимова никто не узнает, и сам Владимир Алексеевич убежден в своем первенстве по этим начинаниям.
Старшие флагманы пытаются жаловаться Лазареву на непочтительность и самоуправство "фаворита". Они – в первую очередь по давнему знакомству Хрущев – желают привлечь на свою сторону Павла Степановича, ведь командира "Силистрии" Лазарев уважает не меньше, чем Корнилова. Изменяя своей привычке коротко говорить и долго слушать, Павел Степанович твердо прерывает:
– Извините, ваше превосходительство, но в отношении нашего почтенного сослуживца я держусь другого мнения. Думаю, что польза флота на первом месте. У каждого поколения моряков один век, а флот остается. Адмиральство, даст бог, и Владимир Алексеевич заработает, коли в небольших чинах столько доброго сделал. Так вот. Нам делить нечего, а помогать в хорошем всегда должно-с.
– Да ведь ваш приятель – эгоист! За вас он так не заступился бы.
– За меня заступаться, ваше превосходительство, будто и незачем? Так что праздно судить о том, как относился бы в неизвестном случае господин Корнилов.
В эту зиму нет уютного дома Корниловых для их постоянного гостя. Корнилов в Петербурге, и Владимир Алексеевич блистает в светском обществе разных вельмож. Поэтому в свободное время Павел Степанович – от дока, где тимберуется "Силистрия" – делает длинные прогулки по косогорам Севастополя и главным улицам. Приятно пройти по Графской, с белокаменной аркою и статуями в нишах. Улица от Морского собрания и дома Ушакова оставляет вправо новую солидную постройку Николаевских казарм, в которых размещается нахимовский сорок первый флотский экипаж. Ныне там тепло, благодаря разработанному все с тем же Корниловым новому способу отопления каменным углем. Дальше улица застроилась домами в два и три этажа и полукружием идет у подошвы главной севастопольской горы к театру. Здесь начинается дорога к Балаклаве и южному берегу, прекрасный вид на Мекензиевы горы. Можно сделать кольцо по этому пути нижними улицами, идя почти до Малахова кургана над Корабельною бухтой, над прибрежными верфями, складами и госпиталем. Но любимая дорога Павла Степановича к своему дому поперек горы. На ее вершине строится храм, а против храма закончено здание Библиотеки с астрономической вышкою и башней семафорного телеграфа. Отсюда все кровли текут вниз, точно широкие ступени. Между ними сбросившие зеленый наряд купы груш, слив и яблонь, строгие и стройные тополя, вечнозеленые кипарисы. А ниже три рейда со стражем на выходе в море – Константиновской батареей, и на всех рейдах корабли, расснащенные и под парусами, на отдыхе и в деятельности. А горизонт обзора широк, и глаз уходит далеко за пределы Севастополя, в море, по-зимнему суровое и действительно почти черное.
Всякий раз с особым удовольствием Павел Степанович ступает по широкой лестнице Библиотеки. Мраморные сфинксы и статуи еще не установлены. Величествен будет вход, когда они станут справа и слева от посетителей, а наверху поместится барельеф, заказанный московскому художнику Рамазанову. Хороши и акации в небольшом саду за чугунной решеткою. Из своего садика командир "Силистрии" пожертвовал несколько луковиц тюльпанов, и клумбы минувшей осенью пышно оттеняли белые гладкие стены.
Сейчас Нахимов пробегает быстро и наружную лестницу и вестибюль. Предстоит осмотреть новую превосходную модель. На пути в Петербург Владимир Алексеевич заказал ее в Николаеве, и вот уже здесь сложный корабельный остов. Задумано, чтобы стол раздвигался и модель делилась пополам, открывая в деталях внутренность корабля и все строение корпуса.
Со служащими в Библиотеке и ревностным членом дирекции Владимиром Истоминым Павел Степанович тщательно свинчивает части, опробует раздвижку стола.
– Добро! Оставьте теперь ее в покое, а то в усердии попортим. Есть еще что новое?
Он бегло ведет взгляд по гравюрам на стенах.
– Что морские битвы навесили – хорошо, но надо заказать картины из отечественной истории, господа.
За Нахимовым свитою идут офицеры по анфиладе комнат – с витринами херсонесских монет и мозаик, с моделями малых кораблей и лодок. В одной зале путь преграждает упирающаяся мачтой в потолок модель "Апостолов". Корнилов постарался – все снасти, орудия и флаги как на настоящих "Апостолах" и с той же изящной строгостью.
В двукратном плавании за войсками в Одессу минувшим летом Павел Степанович привез большие партии книг. Теперь он проверяет расстановку их по отделам. Морской раздел изрядно пополнился. История и изящная литература тоже. Но по механике отдел беден. За зеркальной чистоты стеклом в шкафу красного дерева всего десятка два изданий.
– Пополнять надо ради кораблестроителей и нас самих, – указывает Нахимов. – У меня списочек есть. Пошлем вслед Владимиру Алексеевичу. То же по гидрографии. Общий наш приятель, капитан Рейнеке, поможет купить. Нынче век другой, морское дело меняется, требует новых знаний…
Истомин открывает дверь в читальню с покойной мебелью красного дерева и весело восклицает:
– В камине огонь, Павел Степанович. Экий уют! Кажется, свою старость я буду проводить только здесь.
– Ну, вам до старости далеко. Это я отсюда буду смотреть, как вы эскадру вводите, – шутит Нахимов и довольно оглядывается. – А в самом деле, английские моряки могут нам позавидовать! Посмотрите наши ландкарты. Они повешены на блоках! Пятнадцать сотен уплатили.
В восемь часов с вышки Библиотеки по-корабельному спускается флаг знак посетителям покинуть ее уют. Нахимов и Истомин спускаются на маленький бульвар. Его еще называют мичманским, потому что молодые – главные посетители уютных аллей и музыки. Посреди площадки, от которой расходятся дорожки, темнеет на белом пьедестале чугунная трирема.
– Как славно, что увековечили подвиг Казарского, – тихо произнес Павел Степанович и усаживается на скамью. – Мне этот памятник особо полюбился; правда, в нем морская сила выражена. Но я предпочел бы натуральное изображение брига "Меркурий".
Истомин рассказывает о памятниках, осмотренных им за границей, спрашивает: верно ли, что из Петербурга Корнилов проедет в Англию?
– Он советовался, и я понимаю его желание. Адмирал, кажется, согласился ходатайствовать перед государем. При нынешней системе нашего Главного морского штаба, надобно самим морякам знакомиться с пароходным устройством и переносить опыт. Верфи наши в состоянии вспомогательные пароходы делать, и за границею уже серьезные боевые корабли с паровой машиной есть. Владимир Алексеевич восприимчив, и что узнает – будет для пользы флота.
– А у вас нет желания?
Нахимов поднимается:
– Вечер, однако, прохладный. Пойдемте, Истомин.
– Нет, право же, Павел Степанович, вам следовало бы съездить. Ведь вы в постройке кораблей большой опыт имеете.
Нахимов не отвечает. Нарочно ускоряет шаг по лестнице к Екатерининской улице.
Год за годом война на Кавказском побережье продолжается. Часто плавание кораблей для морской практики и артиллерийской подготовки прерывается погоней за контрабандистами, привозящими оружие, высаживающими эмиссаров Турции и агентов Великобритании.
То затухая, то вспыхивая, война с горцами, отстаивающими свою свободу, держит в напряжении армейские гарнизоны и дозорные крейсеры. Цепь фортов и русских поселений, конечно, растет. Отстроились Лазаревское, Наваринское, Головинское и Анаклия. Люднее стало вокруг Поти и Сухума. Каждое укрепление запирает черкесам доступ к побережью, каждое – мешает турецким фелюгам выгружать военную контрабанду. И все же в горы проникают английские авантюристы, то в качестве любознательных "географов" и "журналистов", то под видом действующих на свой страх и риск "торговцев". Береговая линия слишком велика; посты, разбросанные по побережью и связанные только морской коммуникацией, не могут контролировать все пути сношений на Кавказе, сопротивляющемся военным силам российского самодержца. Ледники кавказских хребтов прорыли много ущелий, и по каждому из них к морю вьется тропа. Глухо в устьях многих речек, ворчливо перемалывающих камни. В темные ночи, на сигнальный костер, с моря подходят фелюги или шхуны. И война получает новую пищу шеффильдского и бирмингамского производства.
