Сергей Максимов - След грифона
– Ну и что бы вы предприняли, господин унтер-офицер, будь вы на моем месте? – неожиданно спросил Суровцев.
Жуков вздрогнул, но, против ожидания, не смутившись, быстро ответил:
– Я бы спустился ниже по течению, выбрал какой-нибудь омут поглубже и переправился вплавь.
Пулков хотел было снова неизвестно за что отчитать Жукова, но Суровцев не дал ему этого сделать, спросив молодцеватого унтера:
– Почему не выше по течению и зачем омут поглубже?
Сам он знал ответ, но вот Пулков сразу не смог сообразить то, что для Жукова было само собой разумеющимся.
– Течение, – даже не задумываясь, ответил тот.
Действительно. Это было просто. Течение может снести даже в небольшой реке. Да и выше по течению поднимать – значит, обходить австрийцев.
– Выступаем, – коротко приказал Суровцев.
Кавалеристы поднялись в седла. Молча двинулись. Жуков ехал рядом с Суровцевым. Ему было приятно, что офицер относился к нему с уважением. Он мало того что всегда обращался к нему на вы, но даже однажды обратился по имени и отчеству, что указывало на ознакомление с послужным списком Жукова. И это в то время, когда все норовили обращаться к нему как к Егору, а не как к Георгию, – Суровцев точно предчувствовал славное будущее унтера. Знал бы кто тогда, что само имя-отчество Георгий Константинович будет равно именам Михаил Илларионович и Александр Васильевич, принадлежащих Кутузову и Суворову. Несколько дней назад, представляя Жукова и его товарища еще по учебной команде вице-унтера Соткина к солдатским Георгиям за захват в плен немецкого полковника, Суровцев пошутил:
– Георгий просто обязан быть награжден Георгием. Даже Егор с Георгиевским крестом уже не Егор, а Георгий. Благодарю за службу, Георгий Константинович!
– Рад стараться, ваше высокоблагородие, – ответил Жуков.
Но настроение Георгию Константиновичу в тот день, как чуть позже и всем разведчикам, испортил тот же Суровцев.
– Не считайте себя Александром Македонским, – глядя на гордое лицо унтера, сказал он. – Не далее чем через час австрийцы все равно нас обнаружат. А нам предстоит весьма непростая переправа. И замотайте чем-нибудь нос.
– Зачем? – спросил кавалерист.
– Течение, – многозначительно произнес в ответ капитан русского Генерального штаба. – Сами поймете. У Суворова есть замечательное высказывание, – продолжал Суровцев. – Звучит оно так: «Вперед – мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь». Я уверен, что сегодня вы эти слова великого полководца запомните на всю жизнь.
Жуков действительно запомнил этот день, как и эти слова, на всю дальнейшую жизнь. Как запомнил и то, что командир должен умещать в своей голове вещи, казалось бы, не имеющие отношения к боевым задачам.
Минут через двадцать пути тяжкий и густой трупный запах достиг чутких лошадиных ноздрей. Кони забеспокоились и начали мотать головами. Люди сразу не поняли, в чем дело. Не тратя времени на разъяснения, Суровцев пришпорил лошадь и повел свой немногочисленный отряд рысью старой лесной дорогой в направлении реки. Запах разложения достиг и людского обоняния. Одна из лошадей заржала. Где-то в глубине леса затрещала сорока, природный дозорный всякого леса. И сейчас же многоголосое карканье воронья заполнило, казалось, все небо. Точно крылья птиц разгоняли зловоние, и без того ставшее невыносимым.
Картина, открывшаяся разведчикам, была ужасной. Все пространство омута на крутом повороте реки было заполнено десятками вздувшихся людских трупов, среди которых было несколько таких же вздувшихся лошадиных тел. Почти всех стало рвать. Людей скорее выворачивало, чем рвало. Лошади, ведя головами в сторону, точно звали седоков отвернуть от страшного места. Казалось, сейчас начнет рвать и их. Течение реки, которое имел в виду Суровцев в разговоре с унтером, принесло тела погибших сюда. И теперь, разлагающиеся, раздувшиеся, они в полузатопленном состоянии наполнили собой весь омут. Этот запах и запахом-то язык не поворачивается назвать. Неописуемый словами дух точно захватил людей в свои плотные объятия. Он невидимым толстым и тяжким одеялом лег сверху, лишая возможности даже двигаться. И наконец, пленив свои жертвы, он вырывал из человеческих организмов внутренности.
– Не останавливаться! – крикнул Суровцев. – За мной, марш!
Он, не слезая с лошади, бросился в реку. За ним последовали Жуков и поручик Пулков, которого сотрясали рвотные спазмы. Глубина реки была не маленькой, и лошади сразу же поплыли, забирая против слабого течения, оставляя ниже скопление всплывших спиной вверх многочисленных мертвецов с раздутыми шеями и с торчащими из воды бритыми затылками с синими трупными пятнами, уже почти без пространства между ними. С неестественно большими ушными раковинами, обращенными ко дну, покойники застыли, точно не желая слышать звуки живого мира.
Каких-то тридцать метров реки показались бесконечными. Каркающие в небе сотни ворон точно выдергивали своими клювами нервы из живых, плывущих в реке людей и лошадей. Большинство продолжало рвать, и река несла их рвоту туда, где громоздились похожие на большие зеленые мешки спины сначала убитых, а затем еще и утонувших во время наступления солдат. Сколько их здесь было? Наверное, не одна сотня. Они уходили за излучину реки, заполнив собой всю ширину русла. Суровцев плыл, держась за луку седла, отвернувшись от страшной картины. Взгляд его с недоумением скользил по многочисленным кувшинкам и белым лилиям, только что раскрывшимся под утренним солнцем выше по течению реки. У самой воды трупный запах был чуточку слабее, но по-прежнему невыносимый, он, казалось, давил сверху, вползал в нос и в рот, туманом стоял перед глазами. Первым поднявшись на берег, он принялся считать своих подчиненных. Все были в наличии. Об умении плавать он привычно спросил у всех перед разведкой. Это тоже было необходимым требованием, кроме самого желания добровольцев. Дождавшись последнего своего подчиненного, вышедшего из воды, он приказал унтеру Соткину сменить с двумя рядовыми в боевом охранении Жукова. Взглянул на небо, полное каркающих ворон. С трудом, точно давясь невыносимым смрадом, опасаясь, чтоб в рот не залетела какая-нибудь черная трупная муха из тех, что роями летали вокруг, почти не раскрывая рта, произнес:
– Уходим.
Отряд уходил на восток. Свежий встречный ветерок сушил одежду всадников. Неприятная в любой другой ситуации прохлада от мокрой одежды сейчас даже не раздражала, а радовала. С высыхающей влагой из нее выходил и невыносимый запах. Но оставшегося, уже проникшего, казалось бы, даже в кожу смрада хватало, чтобы чувствовать его на себе еще несколько часов и даже дней. Все с неудовольствием смотрели на Жукова, точно он был виноват в том, что Суровцев выбрал переправу в таком месте. Сам же Жуков, по привычке угрожающе, зыркал на младших чинов и старался не смотреть на двух офицеров. Он тоже злился, но злился на Суровцева, за то, что тот сделал его как бы инициатором переправы среди всплывших трупов. Он понял, что капитан знал, что их ожидает. «Что, он не мог найти другого места для переправы?» – рассуждал унтер. Но вдруг он понял, что капитан вел их туда обдуманно. Ему стало ясно, что Суровцев мало того что предугадал ожидающую их картину, но привел всех именно к этому омуту, будучи абсолютно уверенным, что здесь они не столкнутся с австрийскими дозорами. Он заранее понял, что по крикам воронья их обнаружат, но это уже не помешает им уйти на свой берег. И уж преследовать их точно никто не станет. «Что ни говори, а толковые офицеры в нашей армии все же есть», – продолжал рассуждать унтер-офицер. Личный состав отряда хоть и нельзя было назвать абсолютно здоровым, но главное, что потерь не было.
Отойдя около пяти километров от реки, Суровцев приказал отряду спешиться. Он отошел в сторону от подчиненных, и только теперь рвота стала выворачивать его внутренности наизнанку. Следом за ним побежал в сторону от остальных и Жуков. Только они двое до сих пор не испытали этой муки. Прорыгавшись чуть ли не до крови, до последней остававшейся в желудках желчи, со слезящимися глазами, тяжело дыша, они долго смотрели друг на друга, точно осознав, что они сейчас понимают в происходившем и происходящем больше других.
Ася, заметив даже в полумраке бледность Суровцева, забеспокоилась:
– Сережа, что с тобой?
– Пустяки, – грустно ответил Сергей.
Она поняла, что совсем не пустяки сделали мертвенно-бледным его лицо. Она невольно вся задрожала, когда он похолодевшей рукой провел по ее обнаженной атласно-белой нежной коже, по плечам. Заботливо прикрыл ее одеялом. Он, не раз уже наблюдавший эти страшные превращения живых, молодых тел в трупы, содрогнулся. Впечатления человека, знающего войну, на себе испытавшего ее ужас, рождали в душе страх и опасения за людей близких, которые не подозревают, как, в сущности, беззащитна их жизнь. Людей, которые так легкомысленно уверены, что с ними не может произойти ничего ужасного. И как бы он хотел сам вернуться в это ощущение беззаботного наслаждения жизнью! Страх, почти незнакомый ему на фронте, настигал его в тылу.
