Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида
Рубан подсказал, что плитняк на Ингульце дешев.
– Из него известь хорошую выжигают.
– Ты пиши, все пригодится. – Потемкин задремывал, снова пробуждался. – Солдат на работах пользовать, неделю в месяц отдых давая. За день земельных работ – пятачок, за день каменных – гривну. От этого, я чаю, прибавок в мясе им станется. Колодников же иногда следует водкой угощать, чтобы вконец не озверели. А водку кушая, о спасении души задумаются…
Средь глубокой ночи светлейший проснулся:
– Вася! О чулках запиши… нужны чулки дамские! – И, прильнув щекой к бархату дивана, заснул еще крепче.
Пока Екатеринослав строился, главным городом почитался Кременчуг, которым управлял хороший человек Иван Максимович Синельников, старый приятель светлейшего (и дальний родственник поэта Державина). Он сразу повез князя смотреть пороги Ненасытецкие: возле них уже основались новые селения – Войсковое, Николаевка, Васильевка; в аккуратно окопанных треугольниках цвели персидские розы. Над обрывом – беседка, где путников ждала закуска. Под ними грохотала стремнина, ворочая камни. Это место называлось в народе «Пеклом». Светлейший ел вишни, плевал косточки в водяную погибель…
– А чулки должны быть тончайшие, – вдруг сказал он.
Синельников не понял его, а Рубан записал. В округе Кременчуга волновались обширные сенокосы, цветущие табаки, пшеница с гречихой. С удочками здесь не баловались. В устье реки Псел рыбу вычерпывали из воды корзинами, из Омельника брали раков возами, в озерах рыба погибала от непомерной тесноты… Синельников докладывал светлейшему, что близ Херсона казаки стали ловить турок очаковских:
– Шпионят! Стамбул уже известился, что нами заложены пять фрегатов и линейный корабль «Слава Екатерины».
– Шила в мешке не утаишь. А пороги взрывай порохом, – указал Потемкин. – Ненасытец от сплавных бревен одни щепки оставит. Повели, Максимыч, инженерам своим фарватеры чистить, а судоходству быть… Запиши, Васенька, пока не забылось: Смирна, Ливорно, Марсель, Неаполь, Александрия в Египте.
– А это еще зачем?
– Херсону торговать с этими городами. Едем…
В дороге чуть было не разминулись с Булгаковым, который занимался разграничением земель. Яков Иванович сказал, что его здесь приняли за важную персону, прошеньями засыпали.
– О чем просят-то? – спросил Потемкин.
– Простые люди земли хотят. А баре беглых ищут.
– Землей всех оделю. А беглых не верну…
Он достиг зенита могущества, и зависть уже не касалась его, ибо нет фонаря, который бы смел завидовать солнцу. Зато ненависть крепостников к Потемкину усиливалась: «Он, зверь ненасытный, наших беглых в степях по хуторам попрятал, цацкается с ними, воли дал людям. Или новой пугачевщины захотел?..» Крепостные бежали теперь не в скиты керженские, не в камыши за Иргизом прятались, а шли, кто таясь, кто открыто, в Новую Россию… Жирная и громадная, земля лежала еще впусте, ожидая зерна и влаги. Воды не хватало, казаки стреляли залпом в пересохшие колодцы, после чего вода в них снова являлась (это секрет старый, еще от персов)… Потемкин велел кучеру:
– А теперь гони – прямо на Херсон!
* * *Был ли Херсон? Что-то не видно еще Херсона… Ливорнский пудель Черныш первым спрыгнул на берег, обнюхивая незнакомую землю. Аксинья вела детей за руки, оглядываясь:
– Азов хоть городом был, а тут что?..
Контр-адмирал Клокачев размещал всех прибывших на военном форштадте, солдаты отрывали землянки, возводили хибары из глины с камышом, а всю древесину забирала корабельная верфь, работавшая и галдевшая с утра до ночи…
Аксинья Федоровна не могла опомниться:
– Гляди, и ноздри тут рваны, а на лбу знаки.
– То колодники, – объяснял Прошка. – Тоже люди.
Херсон пробуждался по солнышку: хочешь не хочешь – вставай и берись за дело. Одно спасало: что ни день, то пятачок, а на три копейки сыт будешь, еще на вино останется. Иван Абрамович Ганнибал был в строительстве главнейшим, всем своим неславянским видом внушая к себе пристойное уважение. Если кто не боялся арапа, то боялся палки его. Клокачев ведал работами на верфях. С удовольствием обозрел он стать жены Курносова: женщина за эти годы раздобрела, истомилась в разлуках, в ней было много привлекательного для мужского глаза.
– Где взял такую, Прохор Акимыч? – спросил адмирал.
– Янычарская. Пять рублей стоила.
– Крестил-то ее во Христе кто?
– Ушаков Федор. От него и отчество у нее.
– Так я его знаю. Через Босфор не привелось ему пронырнуть. Ныне он на Неве придворными яхтами командует…
Клокачев умел ладить со всеми. А тут кого только не было: сербы, греки, черногорцы, мадьяры, цыгане откуда-то наехали, запорожцы шинков понаставили, раскольники об истинной вере возвещали. В этом Вавилоне работали, дрались топорами и целовались по пьянке, все проклинали и все делали!
В разгар летних трудов в Херсон приехал Потемкин, здесь его ожидала эстафета от государыни: в Москве на семьдесят шестом году жизни скончалась от камней в желчи кавалерственная статс-дама Дарья Васильевна Потемкина, урожденная Кондырева, в первом браке Скуратова. Тело ее, набальзамированное, до приезда сына будет храниться в домовой церкви.
Потемкин не стал плакать. Сказал Синельникову:
– Будешь курьера слать, так отпиши, чтобы без меня хоронили. – Среди херсонских чинов он заметил и Курносова. – Из чинов капитанских жалую тебя в чин маеорский. Если ты не жаден, так зови в гости. Ганнибал давно выпить хочет. Да и я за помин души маменьки от чарки не откажусь…
Он спросил: какой лес идет в набор кораблей?
– Сосну возят из Брянска, дуб – из Польши.
Спросил Ганнибала: есть ли товары из Турции?
– Берем с опаскою: как бы чумы не подцепить…
Клокачев спрашивал Курносова: отчего светлейший, столь грозный, к нему столь добрый? Прохор пояснил:
– У нас с ним свои дела… Однажды был случай, когда не то он меня, не то я его от верной смерти спасал.
– А-а! То-то, я вижу, он тебя чином выделил…
Хорошо, что Прохор вывез с семьей из Азова и старого турка Махмуда: он с детьми возился, иногда и сек их за лишнее проворство, Аксинье по хозяйству помогал, а что бы в мире ни случилось, у него всегда был готов утешительный ответ:
– Кысмет… такова воля Аллаха!
Постоянно общаясь со стариком, дети Курносовых балакали меж собою и с матерью по-турецки, а Прохор тому не перечил: пусть болтают себе, знать чужой язык – не помеха. Услышав о том, что вечером нагрянут гости, и очень важные, бедная Камертаб заметалась, не зная, что делать, а Махмуд произнес магическое «кысмет» и первым делом сводил Петра с Павлом на реку, где с песком речным и с мылом вымыл мальчишкам головы. Затем накупил у мадьяров виноградной водки, принес от соседей-болгар два ведра вишневки и сливянки. К вечеру стол в доме майора, хотя из досок сколочен, осветился чистой холстиной, оброс мясом, рыбой и зеленью. Аксинья-Камертаб не забыла украсить шею ниткою жемчугов индийских.
Вечером от огородов и цветников хорошо пахло укропом и резедою. Черный пудель отряхнул со своих глаз волосы, лаем оповестил хозяев о приезде гостей. Потемкин, выбравшись из кареты, тростью отстранил от себя пса.
– Не наш! Откуда взял такого? – спросил он.
– Да из Ливорно, он добрый.
Потемкин оглядел и старого турка Махмуда:
– Тоже не наш. Откуда янычар этот?
– Живет. Он еще Миниха помнит. Тоже: добрый.
– Ну пусть живет. Пусть все живут…
Аксинья, зардевшись, кланялась гостям от порога:
– Шеф келдын, софа келдын… милости просим!
Адъютанты остались возле карет, шлепая на себе комаров, тучами летевших с Днепра, а в землянку набилось столько разных господ, что стало не повернуться. Потемкин, высоченный и грузный телом, с трудом протиснулся в угол – под божницу, откуда долго и печально обозревал красоту Аксиньи.
– Хороша, – сказал он, выпивая первую чарку.
Ганнибал подавал всем пример, как надо пить – больше и быстрее. Махмуд водрузил ведра с вином на стол. Потемкин кружкой черпал наливки, пробовал их и нахваливал. Синельников кричал ему через стол, что если задумали делить Россию по-новому, так Астраханская губерния – монстр чудовищный, и Потемкин велел Рубану записать, чтобы от нее отрезали кусок, образуя новую губернию – Саратовскую.
Аксинья стыдливо пряталась за занавеской.
– Что ты здесь? – стыдил ее Прохор. – Нехорошо.
– Да боюсь я всех. Столько наехало, одноглазый уже кафтан скинул, арап-то черный, страшный, ругается…
– Иди к гостям, не будь букой, – тянул ее Прохор…
Черныш бродил под столом, куда бросали обглоданные кости. Правоверный Махмуд оказался за столом, подле Ганнибала, тоже запускал кружку в ведро. Очень скоро только адмирал Клокачев да сам хозяин остались трезвыми, а всех других развезло от водок и наливок. Потемкин, тыча пальцем вверх, говорил Прошке, что пришлет ему громадную люстру своего стекольного завода. Курносов не возражал. Наконец Клокачев позвал с улицы адъютантов, и они с молодецкой ухваткой, ко всему привычные, растащили пьяных начальников по коляскам. Вася Рубан заботливо подсадил в карету светлейшего, который не хотел уезжать, еще фантазируя:
