Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
Местность, до сих пор плоская, постепенно стала подниматься, и усталые мулы не желали идти в гору. Луций Декумий отстегал их своей плеткой, обозвал нехорошими словами и пинками заставил двигаться вперед.
Пятнадцать лет назад Луций Декумий назначил себя опекуном матери юного Цезаря, Аврелии. Примерно в то же самое время он нашел для себя дополнительный источник дохода. По рождению он был коренной римлянин, принадлежал к городской трибе Палатина, по цензу был членом четвертого класса, а по профессии – смотритель коллегии перекрестков, разместившейся в доме, где жила Аврелия. Низенький человечек с неопределенным цветом волос и неброскими чертами лица скрывал под своей непрезентабельной внешностью и отсутствием эрудиции непоколебимую веру в собственный разум и силу воли; он правил своим братством как полководец.
Официально утвержденные городским претором, обязанности этой коллегии включали в себя заботу о городских перекрестках снаружи зданий – от подметания и очистки территории и ухода за должным образом почитавшимся алтарем, посвященным Ларам Перекрестков, а также за Большим фонтаном, который непрерывно изливался в древний бассейн, снабжая водой округу, до проведения празднеств. В коллегию была включена вся гамма местных жителей мужского пола, от второго класса до считаемых по головам среди римлян, и от иноземцев, таких, как евреи и сирийцы, до греческих вольноотпущенников и рабов; второй и третий классы, однако, не принимали участия в деятельности коллегии, если не считать пожертвований, достаточно щедрых, чтобы избежать личного присутствия. Посетителями на удивление чистых помещений коллегии были работники, которые проводили свой свободный день за беседой и дешевым вином. Каждый работник – свободный или раб – имел свободный день через восемь дней, хотя и не в один и тот же день недели; свободным днем был восьмой день с начала его работы. Поэтому количество людей в помещении коллегии в разные дни было различным. Но когда Луций Декумий объявлял, что необходимо что-то сделать, каждый из присутствующих оставлял свое вино и подчинялся приказам смотрителя коллегии.
Братство под эгидой Луция Декумия занималось и деятельностью, несколько отличавшейся от уборки перекрестков. Когда дядя и одновременно отчим Аврелии, Марк Аврелий Котта купил ей инсулу, что означало выгодное вложение ее приданого, эта достойная уважения молодая женщина вскоре обнаружила, что в ее владениях обитает группа людей, проживающих за счет местных торговцев и лавочников, навязав им защиту от вандализма и насилия. Она скоро положила этому конец – вернее Луций Декумий и. его братья перенесли зону влияния своего агентства по защите в другие районы, которых не знала Аврелия, и их жертвы никогда не появлялись в окрестностях ее дома.
Примерно в то же время, когда Аврелия приобрела свою инсулу, Луций Декумий нашел себе занятие, которое не претило его натуре и пополняло его кошелек: он стал наемным убийцей. Хотя о его делах ходили только слухи, те, кто знали его, безусловно, верили в то, что он ответствен за многие смерти в политических и торговых кругах как в Риме, так и за его пределами. То, что никто даже не решался беспокоить его – не то, что задержать, – было следствием его ловкости и смелости. Он никогда не оставлял никаких улик, хотя характер его прибыльного занятия был известен всем в Субуре; как выразился сам Луций Декумий, если никто не знает, что ты убийца, никто не предложит тебе работу. Некоторые дела он отрицал и в этом тоже ему, безусловно, верили. Люди слышали, как он говорил, что убийство Азеллиона было делом рук неумелого любителя, который подверг Рим опасности, убив авгура при исполнении его обязанностей и в священном облачении. И хотя он считал, что Метелл Нумидийский Хрюшка был отравлен, Луций Декумий объявлял всем и каждому, что яд – это женское орудие, недостойное его внимания.
Луций Декумий влюбился в Аврелию с первого взгляда – не романтической и не плотской любовью – он настаивал, что это было инстинктивное признание в ней родственной души, она была такой же решительной, храброй и умной, как он сам. Аврелия сделалась предметом его забот и защиты. Все ее дети также находили убежище под крылом стервятника. Луций Декумий боготворил юного Цезаря и любил его, по правде говоря, больше, чем собственных двух сыновей, которые уже были почти совсем мужчинами и проходили учебу в коллегии перекрестков. В течение многих лет он охранял мальчика, часами составлял ему компанию, давая ему до странности честные оценки того мира, который окружал его, и населявших этот мир людей, рассказывал, как работает его агентство, и как действует хороший убийца. Не было ничего, касающегося Луция Декумия, что не было бы известно юному Цезарю. И не было ничего, что было бы непонятно юному Цезарю. Поведение, подходящее для римского благородного патриция, было вовсе неуместно для римлянина четвертого класса, который был смотрителем коллегии перекрестков.
Каждому свое. Но это не мешало им быть друзьями. И относиться друг к другу с любовью.
– Мы, преступники, низы Рима, – объяснял Луций Декумий юному Цезарю. – Но почему бы нам хорошо не попить и не поесть, и не иметь трех-четырех хорошеньких рабынь, у одной из которых такая cunnis, что есть смысл задирать ей юбку. Даже если мы умно ведем свои дела – что в большинстве случаев не так, – где бы мы могли раздобыть капитал? Никто не станет распарывать тунику, чтобы воспользоваться ее полотном. Это я говорю, и это так и есть. – Он приложил свой правый указательный палец к носу справа и усмехнулся, показав гнилые зубы. – Только ни слова, Гай Юлий! Ни слова никому! Особенно твоей дорогой маме.
Секреты сохранялись и должны были охраняться, в том числе и от Аврелии. Воспитание юного Цезаря было значительно шире, чем можно было подозревать.
К полуночи вспотевшие мулы дотащили повозку до армейского лагеря, расположенного сразу же за маленькой деревушкой Тибур. Гай Марий поднял с постели бывшего претора Луция Корнелия Цинну без всякого зазрения совести.
Они были знакомы только мельком, поскольку разница в их возрасте составляла тридцать лет, но Цинна был известен благодаря своим речам в палате как почитатель Мария. Он был хорошим praetor urbanus – первым в Риме военным правителем по причине отсутствия обоих консулов – но столкновение с Италией лишило его шансов пополнить свое личное состояние за срок правления одной из провинций.
Теперь, два года спустя, он оказался без средств, достаточных, чтобы устроить приданое для своих дочерей, и даже сомневался, что сможет устроить своему сыну карьеру в сенате и продвижение дальше задних скамей. Письмо сената, в котором ему предоставлялись полномочия командовать на марсийском театре военных действий после смерти консула Катона, не взволновало его. Его ожидала лишь тяжелейшая работа по укреплению структуры, расшатанной человеком, который был столь же некомпетентен, сколь самоуверен. «О, где же она, эта плодородная провинция?»
Приземистый человек с обветренным лицом и плохим прикусом, он, несмотря на такую внешность, сумел вступить в брак с наследницей богатого плебейского рода, Аннией, предки которой были консуларами в течение двух столетий. Анния родила Цинне трех детей: девочку – теперь ей было пятнадцать лет, мальчика – ему исполнилось семь лет, и еще одну девочку – сейчас ей было пять лет. Не будучи красавицей, Анния тем не менее была видной женщиной, рыжеволосой с зелеными глазами. Старшая дочь унаследовала цвет ее волос и кожи, в то время как двое младших детей были темными, как их отец. Никто из них не играл никакой важной роли, пока Гней Домиций Агенобарб, верховный понтифик не посетил Цинну и не попросил руки его старшей дочери для своего старшего сына Гнея.
– Мы, Домиции Агенобарбы, любим рыжеволосых жен, – напрямую заявил верховный понтифик. – Твоя девочка, Корнелия Цинна, соответствует всем требованиям, которые я предъявляю к будущей жене своего сына – она достигла нужного возраста, она знатна, и у нее рыжие волосы. Вначале я присматривался к дочери Луция Суллы. Но она выходит замуж за сына Квинта Помпея Руфа, что является позором. Однако твоя дочь подходит нам не хуже ее. Родовитость и, я надеюсь, приданое побольше?
Цинна сдержал гордыню, молчаливо помолился Юноне Соспите и Опсу и возложил свои надежды на губернаторство в какой-нибудь плодородной провинции.
– К тому времени, когда моя дочь станет достаточно взрослой, чтобы вступить в брак, Гней Домиций, у нее будет приданое в размере пятидесяти талантов. Я не могу дать больше. Этого достаточно?
– О, вполне! – обрадовался Агенобарб. – Гней мой главный наследник, так что ваша девочка будет жить хорошо. Я, насколько мне известно, один из пяти-шести богатейших людей в Риме, и у меня тысячи клиентов. Так можем ли мы устроить церемонию обручения?
Все это произошло за год до того, как Цинна стал претором, и настало время, когда ему пришлось бы извиняться за свое предположение, что он смог бы найти деньги, которые дочь должна была получить в приданое, выходя замуж за Гнея Домиция Агенобарба Младшего. Если бы средства Аннии не были так связаны условиями завещания, дела пошли бы успешнее, но отец Аннии контролировал ее деньги, и в случае ее смерти они не могли перейти к ее детям.
