Мария Воронова - Сестра милосердия
Пришлось рассказать, кем ей приходится Эрик.
— О, первый законнорожденный Шварцвальд! — заметила Елизавета Ксаверьевна не без яда и попросила показать ребеночка.
Она дежурно посюсюкала над Эриком, но, кажется, восхищалась младенцем с той же степенью искренности, с какой Элеонора превозносила красоту Микки.
Как обычно бывает после долгой разлуки, они болтали все больше о пустяках. Елизавета Ксаверьевна нашла, что Элеонора выглядит гораздо лучше, чем когда сидела в камере. Впрочем, девушка и сама это ощущала. С продовольствием стало намного легче, она больше не голодала, и ежедневные прогулки сделала свое дело. Она поздоровела, посвежела, на щеках появился стойкий румянец. Даже ее аскетические туалеты стали сидеть гораздо лучше.
Шмидт с одобрением смотрела на ее прямую черную юбку, от старости порыжевшую на швах, и белую блузку. Вышивка на ней была не кокетством, а суровой необходимостью, как и юбка всего лишь до середины икры — пришлось укрепить и обрезать истлевшую ткань. В общем, наступал такой момент, когда аккуратность уже не могла скрыть ветхости одежды. Нужно что-то искать, но у Элеоноры не было ни денег, ни времени, ни желания наряжаться.
Елизавета Ксаверьевна предложила запросто бывать у нее.
— Мы с вами могли бы читать вслух по очереди. Пока одна читает, вторая рукодельничает, а потом можно обсудить прочитанное.
— Ах, Елизавета Ксаверьевна, это были бы прекрасные вечера, но, боюсь, я сейчас слишком занята малышом. А когда у меня появляется свободное время, я трачу его на сон. Пусть Эрик немного подрастет. Но мне бы очень хотелось, чтобы наша дружба не прервалась.
— Что ж, милая, кто нам помешает гулять вместе? Мы с Микки уже староваты, чтобы каждый день совершать такие экспедиции, но обещаю, что раз в неделю мы будем сюда приходить. Не люблю давать советы, но все же скажу вам: не надо так рьяно принимать участие в судьбе этого ребенка, если только вы не планируете стать очередной баронессой Шварцвальд.
— Почему же?
— Не сердитесь, милая. Просто каждый должен нести свой крест, и отбирать его — это даже в какой-то мере грех. Этот прелестный малютка не ваш сын, как бы ни хотелось вам думать обратное. Заменяя ему мать, вы лишаете его отца.
Элеонора почувствовала, как кровь прилила к щекам:
— Елизавета Ксаверьевна!
— Именно так. Считайте меня черствой старухой, воля ваша. В свое время вопросы продолжения рода обошли меня стороной, и я не вижу смысла заниматься ими сейчас. Поверьте, милая, самое худшее, что может сделать себе человек, это взять то, что ему не дал Бог. Заполняя пустоту, можно натащить в свою жизнь такой мусор, что вовек не отмоешься.
Тут она заметила, как погрустнела Элеонора, и быстро перебила сама себя:
— Ладно, ладно, не слушайте карканье старой девы. В самом деле, не может этот сорокалетний дурак вынянчить малыша. Только будьте очень осторожны, не отдавайте этому ребенку все свое сердце.
Разговор произвел на Элеонору тягостное впечатление, но когда она села кормить Эрика, все философские сентенции старой девы вылетели у нее из головы. Шмидт много-много лет живет одна, конечно, она очерствела сердцем, обычные женские заботы вызывают у нее раздражение.
Просто надо говорить с Елизаветой Ксаверьевной о литературе, а не о жизни.
В заботах и хлопотах время летело быстро, и в то же время казалось, будто прошла целая вечность с тех пор, как Эрик появился на свет.
К наступлению зимы он уже вовсю сидел в кроватке и улыбался Элеоноре, дерзко посверкивая единственным сахарным зубиком. Пытался вставать, но пока это не очень получалось. Падения не обескураживали его, он сразу возобновлял попытки.
Даже нянюшка, воспитавшая великое множество детей, находила его удивительным ребенком, а для Элеоноры не было в мире никого прекраснее.
И Шварцвальд, и няня сходились в том, что ребенку надо закаляться, мальчик не должен расти неженкой, поэтому Элеонора помногу гуляла с ним, несмотря на холод. В куцем жакетике она страшно мерзла, и в особо морозные дни прогулка превращалась в пробежку.
Увидев это, Елизавета Ксаверьевна подарила ей свои знаменитые меха.
— Нет, я не могу принять! — Элеонора даже растерялась.
— Конечно, можете! Мне они никогда не нравились, а вам очень идут.
— Вы их лучше продайте.
— Гм! Котлетка для Микки или зима в тепле для вас? Трудный выбор, — сказала старая дева без улыбки, — после долгих колебаний я все же решила в вашу пользу.
Эрик рос здоровым ребенком, но его не миновали обычные детские напасти — пережили и колики, и первый зуб. Один раз у него поднялась высоченная температура, Элеонора всю ночь носила его на руках, сама не своя от страха. Потом ей немного странно было вспоминать, как она, опытная сестра, растерялась, из головы будто вынули все знания о детских болезнях, оставив только первобытный ужас. Слава богу, нянюшка не утратила хладнокровия и отдала все нужные распоряжения. Они обтерли Эрика уксусом, давали ему питье с малиной, и наутро температура упала, так что профессор, которого привел барон, нашел ребенка совершенно здоровым. Такие свечки бывают, когда режутся зубки, беспечно заметил он, добавив, что если Шварцвальд и дальше будет пользоваться служебным положением и приглашать светило науки на каждый детский чих, то ребенку придется трудно.
Наступало Рождество. Соня категорически заявила, что не собирается отмечать этот религиозный праздник, и Шварцвальд как-то стушевался. Элеоноре очень хотелось нарядить елку для Эрика, чтобы он удивился и обрадовался. Она почти два месяца готовила маленькие подарки: ажурный воротничок Соне, варежки для Вани, шерстяные носки для Анастасии Васильевны и, самое главное, теплую кофточку Эрику. Презент для барона требовал серьезного обдумывания, чтобы в нем нельзя было увидеть тот смысл, который дарительница в него не вкладывала.
Барону нужно было многое, как и все благородные люди, он сильно обносился, и Элеонора могла бы связать ему шарф, но ограничилась туфелькой для курительных принадлежностей. Шарф находится в той области, в которую она не собирается вторгаться.
Шварцвальды, за исключением Эрика, не стали ей родными людьми, Элеонора не считала себя частью их семьи и очень не хотела, чтобы кто-то думал, будто она пытается туда втереться. Но при этом она чувствовала некую общность со всеми ними, и с непреклонной Соней, и с романтичным Ванечкой, и с осиротевшим бароном, который тосковал о Саше так же сильно, как в день ее смерти.
Элеонора знала, что барон симпатизирует ей еще с давних времен, когда она была Сашиной ученицей, и чувствовала, что старшие дети тоже хорошо к ней относятся. Соня даже хотела пригласить ее в школу, чтобы Элеонора рассказала, как участвовала в обороне Петрограда. Отказаться удалось только благодаря неидеальному происхождению.
Девочка по-прежнему не занималась маленьким братом, никогда не играла с ним, но порой могла перегладить все пеленки или починить детское бельишко.
Ваня же с удовольствием делал работу, связанную с физическими усилиями и походами.
Словом, Элеонора предвкушала, как проведет с ними чудесные рождественские часы, когда мир и покой снисходит в самые истерзанные сердца. Она будет ходить вокруг елки с Эриком на руках, чтобы он смог хорошенько рассмотреть Вифлеемскую звезду и другие игрушки… Взрослые обменяются подарками…
— Как же так? — растерянно спросила она, когда Шварцвальд сказал, что Рождества не будет. — Эрик, конечно, еще очень мал, но это должно запечатлеться у него в душе…
— Все верно, но я не могу идти наперекор своим детям-коммунистам, — невесело усмехнулся барон, — тем более что они правы. Рождество в моем доме будет выглядеть двурушничеством. Не говоря уже о том, что моя квартира находится в стенах Клинического института, а я его директор. Какой пример я покажу своим сотрудникам, которым пропагандируют атеизм?
Что ж, в его словах был большой резон.
Элеонора провела сочельник с Елизаветой Ксаверьевной. Они отстояли литургию в Никольском соборе, одном из немногих храмов, которые пощадили большевики. Женщины сдержанно поздравили друг друга, и Элеонора убежала на работу, поскольку старшая то ли случайно, то ли в воспитательных целях поставила ей сутки в Рождество. Отчасти Элеонора была этому даже рада, в такой день она чувствовала бы себя у Шварцвальдов неуютно. Живым укором, что ли…
В Рождество и Пасху всегда было работать интересно, обязательно происходили маленькие чудеса, удивлявшие даже опытных, привыкших к мистическим совпадениям докторов.
Смена выдалась хлопотной, она почти не сомкнула глаз и решила, что именно поэтому ей не хочется идти к барону. Но усталость для нее дело обычное, а тут какое-то новое тягостное чувство.
