Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Убери учебник – и спать! А завтра выдеру…
Поджидая студента, Кулябка усмехнулся; ведь он только что подчеркнул имя Д.Г.Богрова в списках «Дорефы». Отец этого юноши – видная фигура: пять домов в Киеве, под Кременчугом богатая вилла, семья живет в зелени Бибиковского бульвара.
– Да, да! Входите… Прошу прощения, что принимаю вас не при мундире.
Но я дома. Уже вне служебных обязанностей.
На пороге жандармской квартиры стоял молодой человек в пенсне. Довольно высокий. С румянцем на щеках. Отвислые губы, сморщенные. Он их все время подбирает, чтобы закрыть очень длинные передние зубы. Лоб небольшой, но хорошо сформирован. «С такой внешностью, – машинально заметил Кулябка, – Богров весьма удобен для наружного за ним наблюдения…»
– Прошу, садитесь. Что вас привело ко мне?
Увидев перед собой дубоватого полковника в домашних шлепанцах, Богров сразу решил, что эта упрощенная скотина вряд ли способна оценить все нюансы его тонкой ущемленной души, а потому, сев на диван, он начал с некоторым нахальством:
– Не стану затруднять вас прослушиванием сложной гаммы моих настроений. Скажу проще: революция, столь бесславно прогоревшая, одним своим крылом задела и меня. Да, я состоял в обществе киевских анархистов.
Нет, я никого не шлепнул, в «эксах» не участвовал и вот… Решил прибегнуть к вам. Извините за позднее вторжение. Я отлично понимаю, это не совсем вежливо с моей стороны, но ведь в вашем деле это простительно. Просто я не хотел, чтобы кто-либо видел меня посещающим вас.
Кулябка развернул стул и сел на него верхом, расставив ноги словно в седле. Молча вздохнул. Возникла пауза.
– Так чего же вы от меня хотите? – спросил он.
Ему, конечно, было уже ясно, ради чего пришлялся к нему Богров, но этот злодейский вопрос полковник соорудил умышленно, чтобы Иуда, явившийся в полночь ради получения тридцати сребреников, покрутился на диване, словно глупый пескарь, попавший на раскаленную сковородку.. Богров смутился.
– Надеюсь, – начал он, – вы понимаете, что этот мой шаг определен большим внутренним напряжением и сделкой… Если угодно, пусть будет так: именно сделкой с нормами морали.
– А у вас есть «нормы»? – равнодушно спросил Кулябка, памятуя о списках тайной «Дорефы» и пытаясь представить себе этого подонка в котелке и при галстуке танцующим с девицей в одних чулках (картина получалась отвратная).
– Простите, но они есть! – вспыхнул Богров.
– Любопытно… даже очень, – с иронией произнес Кулябка. – А все-таки я не понимаю, ради чего вы пожаловали?
– Я и так выразил все достаточно ясно.
– Вы ничего не выразили. Пришли и… томитесь. Богров это понял, натужно выдавил из себя:
– Я согласен сотрудничать с вами.
– Опять непонятно! – обрезал его Кулябка. – Что значит «согласны»?
Можно подумать, я взял палку и лупил вас до тех пор, пока вы не согласились.
Нет, вы не согласились, как это бывает с другими, измученными тюрьмой и ужасом перед казнью. Вы, милейший, сами пришли ко мне и сказали: я – ваш!.. Так ведь?
– Да, – поник Богров, – кажется, это так.
– Бывает, бывает… – отвечал Кулябка, вроде сочувствуя. – А что же именно заставило вас предложить нам свои услуга? Вопрос сложный, но Богров реагировал без промедления:
– Я убедился на собственном опыте, что вся эта свора революционеров не что иное, как обычная шайка бандитов…
Ясно, что этот «блин» испечен Богровым еще на улице и в горячем состоянии, с пылу и с жару, донесен им до кабинета Кулябки. Жандармские же полковники на Руси дураками никогда не были, напротив, их отличало большое знание человеческой психологии, и в данном ответе Николай Николаевич сразу уловил фальшь.
– Ну, а теперь выскажитесь точнее. Не стесняйтесь. На этот раз Богров уже не спешил – прежде подумал:
– Видите ли, мой папа обеспеченный человек. Хотя я и еврей, но мои красивые тетки замужем за видными русскими чиновниками. Хочу быть присяжным поверенным и, надеюсь, им стану. У меня нет обоснованных конфликтов с самодержавной властью, чтобы выступать на борьбу с нею… Зачем мне это?
– Вы уже близки к истине, но еще бегаете по сторонам… Выкладывайте!
– рявкнул Кулябка грубовато. – Ведь я вас за шкирку к себе не тянул, сами пришли, так будьте откровеннее…
Конечно, Богров не мог думать, что в лице начальника киевской охранки он встретит человека тоньше его самого и проницательнее. Пришлось убрать общие слова, за которыми стоял туман благородства, и перейти к самым обыденным фактам:
– Папа с мамой недавно ездили в Ниццу и брали меня с собой. Я имел неосторожность проиграть в рулетку тысячу пятьсот франков.
– И теперь хотите, чтобы я, старый дурак, дал вам их? От прежней наглости Богрова не осталось и следа.
– Вы не совсем поняли меня, – бормотнул он жалко.
– Да понял! – отмахнулся Кулябка как от мухи. – Не такой уж вы Шопенгауэр, чтобы вас не понять. – И вдруг обрушил на него лавину брани:
– Щенок паршивый, сопля поганая, продулся в рулетку, а теперь хочет продавать своих товарищей?! Этому, что ли, учили тебя твои благородные родители?
Богров был уничтожен. Наивно прозвучали его слова:
– Но папа дает мне всего полсотни в месяц, Кулак жандарма в бешенстве молотил по столу.
– Так на что же ты, подонок, их тратишь?
– Разрешите мне уйти? – живо поднялся Богров.
– Сидеть! – гаркнул Кулябка. – Или тебе кажется, что здесь романтика? Нет, братец. И над нашей лавочкой, как и в твоей вонючей «Дорефе», золотом выбиты слова: ВОШЕДШИМ СЮДА ВЫХОДА НЕТ. – Богров при этом даже вздрогнул. – Я тебе не папа с мамой, – продолжал Кулябка спокойнее, – и давать буду по сотне. А за долг в рулетку расквитайся-ка, братец, сам!
Встретив на себе обратный колючий взгляд, Кулябка вдруг понял, что перед ним не желторотый птенец, не знающий, где подзанять деньжонок, – нет, перед ним предстал опытный гешефтмахер, который пятьдесят рубликов от папеньки уже расчетливо приложил к ста рублям от жандармов, и теперь он, остродумающий подлец, уже прикидывает, на сколько ему этих доходов хватит…
Кулябка с треском выложил перед ним сотню:
– Забирай. А теперь подумай и здесь же, не выходя на улицу, избери для себя тайную кличку… псевдоним.
Предложив это, он смотрел с интересом: «Наверняка изберет себе имя – как с театральной афиши!» Жандарм не ошибся:
– С вашего разрешения я буду Аленским.
– Так и запишем. Нам плевать…
Но рядом с этим именем новорожденного агента-провокатора Кулябка записал и второе, придуманное самим: Капустянский – это уже для внутреннего употребления (точнее – для сыщиков). Николай Николаевич любезно проводил Богрова до швейцарской.
– Я пойду спать, – сказал он жандарму. – Так намотался за день, что ноги не держат. Больше меня не тревожить… Но сон Кулябки был нарушен звонком по телефону.
– Докладываю, – сообщил агент наружного наблюдения, – гости от Шантеклера выкатились в половине третьего. Замечены: Фурман, Бродский, Фишман, Марголин и Фельдзер…
– Это не все, – сонно сообразил Кулябка, – в гостях у Шантеклера был еще австрийский консул Альтшуллер. Где он?
– Не выходил, – отвечал агент. – Остался ночевать.
– Хорошенькая история, – буркнул Кулябка.
История грязная: в доме киевского генерал-губернатора Сухомлинова, прозванного Шантеклером, остался ночевать некто Альтшуллер, подозреваемый в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, причем секретные документы об этих подозрениях находятся в том же доме, где он сейчас ночует…
* * *В эту ночь на темном горизонте русской истории замерцала звезда провокации.
Осыпались листья осени 1907 года.
1. СКАНДАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
Каждая женщина вправе сама решать, сколько ей лет. Марии Федоровне исполнилось уже шестьдесят, но вдовая царица была еще миниатюрна, как барышня. При резких движениях на ней посвистывала жесткая парча, в руке трещал костяной веер; на груди Гневной умещалось, трижды обернутое вокруг шеи, драгоценное ожерелье из двухсот восемнадцати жемчужин – каждая с виноградину. Когда революция пошла на убыль, она съездила в Вену, где существовал единственный в мире Институт красоты. Там ей надрезали веки глаз, в которые врастили каучуковые ресницы – как шпильки! Лицо стареющей женщины облили каким-то фарфоровым воском, предупредив, что за успех не ручаются. Это верно: «фарфор» сразу дал массу мельчайших трещинок, отчего лицо императрицы стало похоже на антикварную тарелку. После этой рискованной операции Мария Федоровна сразу же произвела вторую. Неожиданно для всех она вышла замуж. Из трех своих любовников царица выбрала в мужья одного – своего гофмейстера князя Георгия Шервашидзе…
В Царском Селе она появлялась как майская гроза.
Между сыном и матерью возник серьезный разговор:
– Я слышала, Ники, что ты недоволен Столыпиным. Но без него тебе нечего делать. Можешь сразу убираться в Швейцарию!
