Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев
— Ну что ж, господа, государем вручены неподкупным судьям точнейшие весы правосудия. Нам остается лишь согласиться с мнением суда, который, соединяя законность с состраданием и человеколюбием, сказал свое твердое слово, — первым высказался Гурьев.
За ним подал свой набожный голос «серый мужичок», кроткий и богобоязный с виду князь Александр Николаевич Голицын:
— Божественный закон истинному христианину предписует смирение и любовь к ближнему и через мученическую смерть указует верный путь избавления души нашей от земных грехов и печалей здешних. Всякий суд земной есть орудие в руках господних. Одобрив решение военного суда, обратимся с призывом о помиловании несчастных или хотя бы о смягчении приговора властью благословенного ангела нашего государя императора.
«Этот «серый мужичок» то скрипит, как запечный сверчок, то завоет, как волчок», — подумал Милорадович о князе Голицыне и, недовольно фыркнув, взял слово.
— Из зачитанных здесь записок, из сентенции и пояснения к бумагам, сделанных господином генерал-лейтенантом, генерал-интендантом и кавалером Пущиным, я не вынес достаточной ясности по существу самого дела о степени вины каждого из подсудимых, обреченных судом на зверскую казнь и варварское изуродование путем изъятия ноздрей перед полком, — говорил Милорадович бурно и без оглядок на Аракчеева. — Речь идет не о своре борзых, предназначенных к продаже или обмену на крепостных... Речь идет о жизни и смерти людей, недавно защищавших отечество или с оружием в руках, или своим трудом на заводе. Остается неясным, кто они, эти приговоренные к смерти: Вшипов, Лебедев и другие? Злодеи? Разбойники с большой дороги? Перебежчики в лагерь неприятеля? Враги православия и престола? Или такие же, как и остальные пятьдесят миллионов наших соотечественников, россияне, верные сыны своего отечества?..
Тургенев ждал, что столь горячая речь генерал-губернатора выведет Аракчеева из закостенелого состояния, но ни одна жилка на крупном, скуластом лице друга царя не дернулась. У министра финансов Гурьева от страха похолодели уши, когда он услышал резкости Милорадовича — ему казалось, что уже одно то, что он слышит такие слова, делает его, Гурьева, виноватым перед Аракчеевым.
— Кто эти ослушники, приговоренные судом к разным наказаниям, я могу дать краткую справку о каждом, — вызвался присутствующий на заседании комитета новгородский губернатор. — Директор Новгородской фабрики восьмого класса Рерберг, препровождая ослушников в Новгород, дабы произвести над ними высочайше повеленный суд, о каждом из них сделал исчерпывающий отзыв. — Губернатор обратился к помощи бумажки. — Вшипов в службе состоит с 1808 года, ему двадцать пять лет, из крестьян, поведения худого, за пьянство и недоход к работе наказыван был при команде палками...
— У нас палками награждают не только пьяниц, — сказал сердито Милорадович.
— Лебедев, в службе состоит с 1800 года, от роду ему 35 лет, из крестьян, поведения худого, — продолжал читать по бумажке новгородский губернатор. — Козьма Булавкин, в службе с 1797 года, из крестьян, от роду ему тридцать семь лет, в 1804 году за дурное поведение наказан розгами и в 1812 году за дерзость против комиссара Иванова наказан палками, Тимофей Васильев, в службе с 1797 года, из солдатских детей, ему тридцать лет, в штрафах не бывал, Петр Миронов, в службе с 1806 года, из крестьян, двадцати четырех лет, за драку наказан при команде палками. Конон Тарасов, в службе с 1806 года, из крестьян, ему двадцать восемь лет, за пьянство и драку наказан при команде палками. Семен Гурьянов, в службе с 1806 года, из ямщиков, ему двадцать семь лет, за неночевание при квартире наказан палками. Федор Исаков, в службе с 1794 года, из крестьян, сорока двух лет, за неявку к работе и пьянство содержался под караулом шесть суток. Петр Яковлев, в службе с 1806 года, из крестьян, двадцати пяти лет, в штрафах не бывал... О прочих же десяти человеках сказать ничего не могу, списка о их службе никакого нет.
Милорадович остался крайне недоволен таким ничего не объясняющим ответом и пришел в еще большее раздражение. Он спросил присутствующего в собрании флотского начальника в Петербурге Матвея Матвеевича Муравьева:
— Вызывались для объяснений подсудимые в комиссии военного суда?
— Нужно полагать, что вызывались, но с уверенностью сказать не могу, — был ответ флотского начальника.
— У меня есть сведения, что мастеровые люди в комиссию военного суда не вызывались и судимы были по списку заочно, — резко и непримиримо напал на военный суд Милорадович. — Что это: суд или судилище? Мы, потомки великого вольного рода славянского, не будем подражать судьям гнусного дикаря и варвара Чингисхана! Благословенному государю нашему решительно противна всякая мысль об укоренении рабства и жестоких притеснений среди его верноподданных! Мы помним все прекрасные слова государя о том, что его заветной мечтой и желанием является дожить до желанного дня полного освобождения россиян от всякого рабства! Рабство — великое зло. Ведь недаром же в русском народе сказано о рабской жизни: три невольника на белом свете: пахарь в поле, жена в доме да собака на цепи... Комиссия военного суда своим свирепым и необоснованным приговором решила прибавить к этим трем невольникам четвертого: рабочий у станка! Суд осудил фабричных людей только за то, что они всепокорнейше принесли три просьбы на высочайшее имя... Только за это! Но разве всепокорнейшее принесение просьбы к кроткому и любимейшему монарху, в котором народ видит своего отца, заступника, хранителя законности, есть тягчайшее преступление? За принесение жалобы лишать живота, рвать ноздри, навечно ссылать на галеры — неразумно, противозаконно, бесчеловечно... От таких приговоров дурно пахнет звериным азиатизмом. А какой же казни предаст комиссия военного суда тех мастеровых с казенной парусинной фабрики, которые осмелятся в четвертый раз подать всенижайшую и всепокорнейшую жалобу на жестоких притеснителей и нарушителей указов государевых?
— После такого примерного наказания не осмелятся, — сказал Гурьев.
— Уже осмелились, господа... Вчера несколько мастеровых все с той же Новгородской казенной парусинной фабрики валялись у меня в ногах с челобитной, умоляя передать жалобу в собственные руки его императорскому величеству! — с неподдельным волнением продолжал возбужденный Милорадович. — Это были не злодеи, не пьяницы и не драчуны, а ходоки от всей Новгородской парусной фабрики команды мастеровых! Верноподданные государя...
При упоминании
