Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри
— Иными словами, вы не спали в одной постели?
— Конечно, нет! Я же не Кореллия, я никогда не позволяла Антонию даже пальцем прикоснуться ко мне!
— Нетрудно поверить! — с иронией заметил патриций.
— Разумеется, я знала, что у него были женщины. Он сам рассказывал о своих приключениях, но наши отношения были совсем другого рода, и я гордилась тем, что он не путал меня со своими шлюхами.
— И снисходительно слушала его, радуясь, что с тобой он обращается по-другому… — улыбнулся сенатор.
— Для него я была образцом, идеалом, к которому нужно стремиться.
— Благородная роль, не спорю: жаль только, что ты стала пособницей его преступлений. Из этого письма следует, что ты ожидала получить выгоду от этого шантажа… — заметил Аврелий.
— Мне нужны были деньги. Эренний скончался, и то немногое, что он оставил, быстро улетучилось. Чтобы выжить на Крите, пришлось заложить земли в Лукании — моё приданое.
— Довольно странное представление о выживании, Валерия, если учесть, что в Гортине у тебя было больше пятидесяти слуг, — напомнил ей патриций.
— Как вдова губернатора я должна была соответствовать статусу, — возразила Валерия.
— Особенно если хотела произвести впечатление на нового жениха.
— Я знала, что Антоний не сможет обеспечить мне будущее, пока женат на Бальбине. А чтобы добиться развода, он должен был вернуть ей приданое, но у него, как и у меня, не было денег. Мы уже готовы были отказаться от наших планов, как вдруг снова встретились в Риме.
— И дальше уже действовали сообща. Может быть, ты и в самом деле собиралась выйти за него замуж. Однако после его смерти спешно стала искать ему замену, как показывает сцена, которую так искусно разыграла со мной в книжной лавке Сосиев…
— Во всём виноват мой брат, он нисколько не думает обо мне. А всё, чем владел, потратил на свои легионы!
— Возможно, он и был неправ в отношении тебя, но ты своими угрожающими письмами заставила его раскошелиться.
— Я взяла у него только то, на что имела право. Ему нет дела до моей судьбы и счастья. Я для него только пешка в политических играх, и он без колебаний выдал бы меня замуж за одного из своих грубых центурионов, если бы это понадобилось для сохранения должности!
«Какая удивительная женщина, W подумал сенатор, — смесь змеиной хитрости и детской наивности. Ловкая, расчётливая, умеющая плести самые тонкие интриги, и вдруг доверилась такому глупому хвастуну вроде Феликса».
— Значит, ты любила Антония и никогда не желала ему смерти, — недоверчиво заключил сенатор. — А между тем, ты в числе самых вероятных подозреваемых, поскольку можешь и сама, в одиночку вести игру, не нуждаясь в сообщнике, с которым пришлось бы делить выгоду. Или же… Ты мстительна, Валерия, и, конечно, очень расстроишься, когда узнаешь истинную причину, почему он так уважительно относился к тебе!
— Не все похожи на тебя. К счастью, есть еще настоящие мужчины, способные оценить честную женщину.
— Интересное определение шантажистки! — расхохотался Аврелий.
— Я имею в виду женщину, которую не стремятся затащить в постель! — вскричала она.
— Особенно когда мужчина импотент, — спокойно заметил сенатор. — И не говори мне, будто не знала этого! У твоего дорогого Антония просто не было другого выбора, кроме как предстать перед тобой невинным и учтивым!
— Ноу него было столько женщин… И он обещал развестись с Бальбиной, чтобы жениться на мне!
— Как же ты заблуждалась! — покачал головой Аврелий. — Он наплёл тебе уйму всякой чуши. Что касается Бальбины, то это она отчаянно хотела развестись с ним, а Феликс отказывался из ненависти к сводному брату.
— Но она родила ему дочь! — возразила Валерия уже дрожащим голосом.
— Кто мать ребёнка, всегда известно, а кто отец — это ещё вопрос, — спокойно объяснил сенатор.
— Не верю! Он бесконечно почитал меня…
— Это нетрудно объяснить. Ты восхищалась им и была так невинна: с кем ещё он мог бы играть роль опытного соблазнителя? Любая женщина, хотя бы немного опытнее тебя, сразу же заподозрила бы неладное.
— Нет, не верю! — повторила ошеломлённая Валерия, и Аврелий задумался, неужели она и сейчас притворяется. Но её дрожащие губы, судорожно сжимающиеся руки и испарина на лбу говорили о том, что Валерии и в самом деле только в эту минуту открылся тот обман, из-за которого она так долго принимала желаемое за действительное.
— Ты лжёшь, Аврелий! Хочешь заставить меня страдать… — с трудом проговорила она, побледнев как полотно.
— Назвать тебе имя его врача? Или предпочтёшь поговорить с его вдовой? — спросил сенатор, разглядывая её с новым и в какой-то мере безжалостным интересом — не каждому доводится стать свидетелем крушения мечты.
«Может, змеи тоже мечтают, — подумал он, — и иногда убивают».
— Никак не могу понять, — воскликнула она с нервным смешком, — у меня есть все качества, какие должны быть у идеальной римской жены: целомудрие, скромность и стыдливость. Говорят, именно это мужчины хотят видеть в женщине, но потом почему-то женятся на кореллиях или теряют голову из-за глафир.
Патриций не стал отрицать, хотя сам был не из таких.
— Но хватит теперь, Публий Аврелий, ты достаточно поразвлёкся. Хочешь, расскажи всё моему брату. Сам решай, как тебе больше нравится, только уходи отсюда немедленно!
— Я не закончил. Ты забыла, наверное, что Антоний и Метроний были убиты? У тебя нет алиби ни на одно из этих преступлений.
— А вот и есть, — возразила она. — Когда случился пожар, я гостила у одной подруги, которой очень хотелось узнать, как складываются наши с тобой отношения, и она поклялась мне сохранить всё в тайне.
У подруги, говоришь? — со скепсисом переспросил Аврелий: это запоздалое свидетельство появилось слишком своевременно…
— Это матрона Помпония! — заявила Валерия с плохо скрываемым удовольствием.
«Вездесущая сплетница!» — вздохнул про себя патриций.
Желая что-то узнать о его личной жизни, матрона пообещала молчать, изобразив благоразумие, как раз тогда, когда должна была бы примчаться к нему и выложить всё.
— Это ведь ты нашла в бумагах Эренния кожаные шнурки, верно? Помнишь, что там было написано? — спросил патриций, решив идти до конца.
— Мне не удалось ничего расшифровать…
«А вот Антонию удалось», — подумал сенатор.
— Я поняла только, что много лет назад мой отец и мой муж были вовлечены в какой-то заговор.
— Были ли там какие-нибудь имена? — прервал её патриций.
— Не знаю. Я отдала шнурки Антонию, и он решил использовать их, чтобы надавить на Валерия, но умер, не успев сделать это…
«Ловкий Феликс, выходит, действовал один, отстранив свою сообщницу от большой игры», — подумал Аврелий.
— И дальше ты решила играть сама: без малейших угрызений совести перед братом.
— Не больше, чем ты перед нашей матерью! — ответила она, глядя ему прямо в глаза.
Аврелий промолчал и направился к двери.
— Подожди, хочу кое-что показать тебе, — сказала Валерия, вновь обретя хладнокровие, и, наклонившись к сундуку, извлекла из него пачку документов. — Это закладные на землю в Луканин. Если я не выкуплю их вовремя, то потеряю своё приданое. И мне необходимо, понимаешь, совершенно необходимо договориться с человеком моего статуса! Я не могу жить здесь, в этой нищете, среди криков детей, под бельём, висящим над головой. Поэтому я послушала Антония, поэтому опустилась до шантажа!
— А я здесь при чём? — спросил сенатор.
— Ты очень богат. Тебе ничего не стоит выкупить… — прошептала она еле слышно.
— В обмен на что? — поинтересовался Аврелий, проявив некоторое любопытство.
Валерия молчала, но сколько кичливости и высокомерия скрывалось за её неловким молчанием! Бесконечное самомнение, обусловленное не привлекательностью и несомненной красотой, а только глубочайшим убеждением, что она стоит в сотни раз больше всех кореллий и глафир на свете…
— Ты проделала путь от брачного договора до пары закладных, Валерия. Ничего не скажешь, серьёзно снизила цену, — с сарказмом ответил сенатор.
