Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
– Ты чего, звездочку съел?
Тимошка вытаращил глаза и плеснул себе и мне в пиво ваучерной водки.
– У нас в школе, – объяснил я ему, – училась девочка.
– Так, – обрадовался Тимоха.
– Ее звали Марианна Лернер.
– Еврейка? – еще больше оживился он и потер руки.
– Она была необыкновенна красива. И очень мне нравилась. Можно сказать, была моей первой любовью, и я хотел на ней жениться. Во втором классе она прославилась тем, что проглотила октябрятскую звездочку.
– Пластмассовую или латунную? – попросил уточнить Тимофей, и я посмотрел на него с уважением. Все-таки великая вещь – принадлежать к одному поколению и помнить, что пластмассовая была редкостью, ценилась куда выше и доставалась лишь отличникам.
– Латунную. У нее была четверка по рисованию. И наша бедная Антонина Ивановна поехала с ней в Морозовскую больницу, но там ничего делать не стали, а велели ждать, когда звездочка сама выйдет.
– Она покакала Лениным?! – заорал Тимоха в восторге.
– На нее ходили смотреть из старших классов, – кивнул я. – А через год Марианна с родителями эмигрировала в Израиль, и больше никто о ней не говорил, потому что это было нельзя. Даже ее лучшей подружке Варе Есаян.
– Повезло девке, – вздохнул Тимошка и разлил остатки.
Теперь я посмотрел на него удивленно: Тима любил рассказывать не только украинские, но и еврейские анекдоты, причем так, что вряд ли евреям бы это понравилось.
– Таки не будет здесь, Славка, ничего путного, – подытожил он.
– Погоди, ты же сам только что сказал, сначала пиво, а потом все остальное.
Тима опять захохотал, и я вспомнил, как он рассказывал нам с Катей про августовскую ночь, когда он бросался на танки и лез в тоннель на Садовом кольце. А зачем тогда, спрашивается, лез? И ладно бы уезжал, если бы мы проиграли. Но мы же выиграли! Или, может быть, я чего-то не понял?
Но вместо этого я спросил другое, насущное:
– А квартира?
– Не знаю, – Тимоша зевнул и похлопал себя ладошкой по рту, – что с ней делать. А тебе чего, нужна?
– Еще как, – пробормотал я, боясь вспугнуть негаданное счастье.
Бен Гурнов
На самом деле, матушка, это была никакая не квартира. Это было логово, притон алкашей и гопников, и надо было очень постараться, чтобы захламить и изгадить ее так, как ухитрился Тимофей. На кухню страшно зайти, туалет и ванная – просто не взглянешь. А стены, а пол? А грибок? А сколько там было тараканов! И, как выяснилось потом, еще и клопов. Господи, какая Европа, Тимочка, какой Амстердам – да на это жилище достаточно было посмотреть, чтобы сказать: иди отсюда, милый, плыви в свою Московию, к медведям, на хрена ты нам сдался в наших чистых чертогах?
И Катя моя, когда впервые переступила порог этой берлоги, заплакала.
– Он хоть когда-нибудь здесь убирался? У него, что, девушки тут ни разу не было?
– Девушки как раз были, и очень много, – возразил я. – Просто они не задерживались.
Она яростно драила квартиру, поминутно гоняя меня на помойку, а я думал, что, если авантюриста Тимку заслуженно выкинут из Амстердама и он вернется в Москву в убранную квартиру, которую через месяц опять загадит, это будет самая большая подлянка в моей жизни и неизвестно даже, кому предъявлять претензии. Разве что голландской королеве.
Тогда еще трудно было купить все необходимое для ремонта, поэтому мы обходились подручными средствами, но как-то оттерли, отчистили эти залежи, вынесли кучи на помойку. А еще на антресолях среди Тимохиной рухляди нашли фотоаппарат. Он назывался «Любитель» и был так устроен, что когда человек делал снимок, то смотрел в видоискатель не прямо перед собой, а вниз. И пленка у него была более широкая, чем у обычных аппаратов, но ее хватало только на двенадцать кадров.
– Старье какое-то, – я вертел нелепый антикварный фотик в руках, собираясь бросить его в мусорное ведро. – На термос китайский похож.
– Дай сюда, если ничего не понимаешь! – рассердилась Катя. – Чем шире пленка, тем лучше качество негатива.
К фотоаппарату прилагались разноцветные пластмассовые коробочки и ванночки, фонарь с красным стеклом и фотоувеличитель. И вот Катя стала фотографировать, а потом запиралась в ванной и там в абсолютной тьме на ощупь засовывала пленку в круглую коробочку с желобками. Это было очень непросто сделать и при свете дня, и сначала у Кати ничего не получалось, но я же говорю, она была упрямая, терпеливая и всегда добивалась своего. Проявляла, закрепляла, сушила на кухне пленки, придирчиво их рассматривала и часами сидела при красном свете, печатая снимки с таким же азартом и вдохновением, с каким полола купавинские грядки или таскала бисеровских карасей. Иногда звала меня, я с любопытством смотрел на огромный фотоувеличитель, на ванночки для реактивов, и так таинственно было, так чудесно, когда из смешных негативов, где черное было белым, а белое черным, появлялись настоящие фотографии. Наша река, мост, порт, церковь, железнодорожная станция, закаты, верхушки деревьев, корабли, уличные фонари, окна, морозные узоры, облака…
И вот теперь, матушка Анна, вспоминая отблеск красного света на стенах ванной, Катино сосредоточенное лицо, ее мокрые руки, я думаю, как много человечество потеряло, когда перешло на цифру, на мобильные телефоны, и насколько старые черно-белые фотографии сердечнее, теплее современных изображений. А какие замечательные получались из этих снимков альбомы и как любил я их рассматривать! Почему вы так побледнели? Я опять что-то не то сказал?
Мы встретили Новый год, наш первый общий Новый год, с елкой, с подарками, с праздничным столом и с новым президентом. Он не выступал тогда в новогоднюю ночь с поздравлением, но все равно оставался в моих глазах героем. А еще помню, как однажды вечером я включил программу «Вести» – она тогда совсем недавно стала выходить, необычная, новая, оппозиционная, – и кто-то из молодых ведущих вдруг иронически произнес: ну вот, мы с вами проснулись в одной стране, а ложимся спать в другой, – и небрежность этой фразы точно отразила то, что почувствовал тогда и я, – с одной, правда, разницей: все эти милые дикторы, равно как и мой Тим, некоторое время спустя свалили кто куда из России, а мы остались.
– Да, Катька, мы теперь с тобой граждане разных государств, – захохотал я.
Но она жарила картошку с луком и не обратила на мои слова внимания, хотя следующим летом поехала домой и оформила украинское гражданство. Так велела ей сделать мать, чтобы потом не было проблем с квартирой; но с той поры у
