Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

— Дядя, милый дядя, кончается батюшка царь. За что мае такая горесть, а?! За что Бог отнимает его у меня, у нас, детей его?! Как нам жить, сиротам?

Вышел доктор Коллинз, по обыкновению спокойный, увидев Артамона, которого весьма почитал, сокрушенно покачал головой.

— Надежды нет никакой. Болезнь углубилась, несмотря на все наши усилия. Началась агония. Сколь долго она продлится, не могу сказать. Организм еще сопротивляется, но это последние слабые усилия. Я предложил бы государыне два-три часа отдыха: двое суток она не сомкнула глаз. Эдак можно безнадежно истощить себя.

Царица уткнулась мокрым от слез лицом в атласный полукафтан Матвеева и отрицательно замахала руками.

— Ни за что! Я должна быть при нем. Я приму его последний вздох и закрою ему глаза.

— Госпожа, подумайте о своих детях, — урезонивал ее доктор. — Вы изнурите себя до такой степени, что последуете за супругом.

— Да, да! — истерически вскрикнула царица. — Зачем мне жить без моего любимого!

— Натальюшка, душа моя, подумай о Петруше, о Наташе… Ты обязана жить для них. Петруша — наша надежда, — сказал Артамон, понизив голос.

— Ох, дядюшка, как жить, как вынести горе-гореванное! Пусти меня, я пойду к нему.

— Может, и мне пойти попрощаться, — нерешительно произнес Артамон.

— Он никого не узнает, дядюшка. Поди взгляни на него.

Царь Алексей хрипел, грудь его высоко вздымалась, как видно ему не хватало воздуху, он хватал его широко раскрытым ртом, со свистом втягивая в себя. Глаза были широко открыты, взгляд безумен.

— Государь батюшка, великий царь, прости нас! — запричитал Матвеев и слезы ручьем полились из глаз. — Не уберегли мы тебя, радетель наш!

Слова и слезы уже не касались чувств царя Алексея. Он вел последний поединок со смертью, но она была сильней его. Она душила царя своими костлявыми руками. И хватка делалась все неотвратимей.

В этом борении со смертью прошло несколько агонизирующих часов. В ночь с субботы на воскресенье 30 января 1676 года смерть одолела — царь Алексей Михайлович скончался.

Глава тринадцатая

Наследник

Сердце царя в руке Господа, как потоки вод:

Куда захочет, Он направляет его…

Как в воду глядел Артамон Сергеевич Матвеев: Милославские вошли в силу, и молодой болезный царь плясал под дудку своих сестер и теток; не говоря уже о других родственниках.

Артамон пытался было переломить ход событий дерзновенным поступком: улуча время, посадил младенца Петрушу на царское место, призвал бояр и провозгласил:

— Вот ваш царь! А царевич Феодор лежит больной и вряд ли будет жив.

Забыл, совсем забыл, сколь ненавидим он всеми Милославскими. Они немало претерпели от него в свое время и теперь настал вожделенный миг мести.

Был призван князь Юрий Долгоруков, которого покойный царь назначил опекуном наследника престола. Всею толпою накинулись на него, допрашивая:

— Кого царь Алексей назначил своим преемником на троне?

— Вестимо, Феодора, — отвечал князь, проливая слезы по покойному царю.

Великий стон и плач поднялся на Москве при известии о кончине царя Алексея. Он был кроткий и благочестивый царь. Колокола не умолкали много дней подряд. У гроба безотлучно стояла безутешная вдова с малолетним сыном и крохами дочерьми Натальей и Федосьей. Что их ожидало в нежданно ставшем враждебным окружении? Главный сберегатель царицы и ее детей Матвеев со дня на день должен был пасть. И не просто, а с грохотом.

Предвестье было. Еще недавно служилые и прочих чинов люди спешили засвидетельствовать царскому любимцу свое высокопочитание, бить челом о просьбишке, дабы великий государь оказал милость. Ныне у палат Артамона пустая площадь. Ездить к нему перестали — как отрезало. Лишь иноземцы жаловали его вниманием, вселяя все большую уверенность в доподлинность слуха, пущенного царевной Софьей, что Матвеев — чернокнижник, знается с нечистой силой и в иноземных книгах, коих у него полна либерея[35], черпает свои заговоры.

Ждал со стесненным сердцем. Вот-вот явятся к нему с указом, быть ему в ссылке. Но началось с иного.

— Сдай аптеку, более тебе ею не ведать, — объявил ему окольничий Василий Волынский, мужик злобный и вздорный. — Таково распорядились бояре.

Не было силы, не было власти, более того — не было ему веры. Два Василия — Соковнин и Семенов — приступили к нему с допросом:

— Снадобья покойному государю под твоим присмотром давали? Не было ль в них отравы какой?

— Бог с вами! — вскипел Матвеев. — Неужто я мог злоумышлять противу государя, моего благодетеля? Побойтесь же Бога! Доктора Симон и Костериус под присмотром Коллинза составляли лекарства, я первый отведывал всякое лекарство, за мною князь Федор Куракин, другие бояре, а что оставалось, я же и допивал. Все рецепты целы, они в аптекарской палате, сведайтесь с учеными людьми.

Обвинители смутились и отбыли восвояси. Враги Матвеева стали думать, с какого боку допечь его еще.

В один из дней боярин Родион Стрешнев объявил ему указ великого государя:

— Поведено тебе, Артамону Матвееву, со чадами и домочадцами ехать в Верхотурье воеводою.

— Безропотно приму волю государеву, — поклонился Матвеев.

А на душе кипела обида: такова награда за верные его службы России и покойному государю. Далеко Верхотурье, стылая земля, но воевода — не ссыльный, он повелевает законами.

Собрался Артамон Матвеев с людишками своими, с сыном и племянниками, загрузили большой обоз с вещьми, едою и питьем и тронулись в путь.

Только до Верхотурья не доехали. Перехватили их в дороге, заарестовала двух людей — еврея Ивана и карпу Захара, а остальным велено ехать в Казань, где воеводою Иван Милославский. Здесь взяли их под караул, а услужников отослали по деревням.

— Не конец нашим пытаниям, — грустно молвил Матвеев сыну.

Так оно и вышло. Ото всех сбирали доносы на Матвеева, благо сулили доносчикам государево благоволение.

Лекарь Берлов объявил: не раз и не два читывал Матвеев с греком Спафарием черную книгу, запершись у него в кабинете. Случайно были они подслушаны. Вызывали они к себе злых духов, дабы напустить их на царевичей и царевен Милославских.

Приказано было взять показания у грека Спафария. Но оный Спафарий был отправлен посланником к китайскому богдыхану и, стало быть, истребовать его не можно.

— Все это наговоры и чушь. Грек Спафарий высокоученый человек, был учителем моего сына. А учил он его языкам: и греческому, и латинскому, и другим наукам и языкам, — устало отвечал Матвеев. — Враги мои теперь станут возводить на меня напраслину, лишь бы очернить и унизить. Написал он царю Феодору в надежде усовестить его: «Я, будучи в приказе, учинил прибыли великие, вновь учинил аптеку, кружечный сбор, и из тех сборов сделал дворы каменные: посольский, греческий, лавки… За теми расходами после преставления отца твоего объявил я тебе 182 000 золотых и ефимков и денег мелких. Денежный двор 15 лет стоял пуст, туда серебра в заводе на денежное дело не бывало: я же завел делать на том дворе деньги, и от того дела непрестанная прибыль была в казну. И за все мои службишки пожалован я был высшею государскою милостию, боярством, отчинами, поместьями; я наживал вашею государскою милостию на службах полковых и в посылках, и в посольских подарках, и у ваших государских дел будучи, и то все без вины отнято… Один я возненавиден и оглашен многими деньгами, и золотыми, и животы, а ныне о всех моих деньгах и о всей моей рухлядишке тебе известно: не таковы объявились, как об них донесено… Кому поверено?»

Писал, горькие слезы лия. Обида подступала к горлу, душила. Кому поверено? Лихоимцам, ворам, льстецам придворным. Молчал царь Федька. Которого ему пришлось и нянчить, и лечить, как и других царевен. Да и не дошло, наверно, челобитье до него. Враги и завистники» коих у него было немало, несмотря на его незлобивость, доброту, услужливость, всеми знаемую, перехватили бумагу и сожгли, небось. Злобное окружение было у царя, у Федьки. И сколь ни пиши ему, ничего не достигаешь.

Пробовал он писать слезницу патриарху Иоакиму. Безо всякого ответу! Писал князьям, боярам, писал много, но все без толку. Даже врагам своим, виновникам опалы, Ивану Милославскому и Богдану Хитрово, отправил письма, надеясь на крупицу великодушия.

Все напрасно. Обратное действие возымело: пришел указ отправить его с сыном и племянницей в Пустозерск, на кран земли. Здесь примут мученический венец протопоп Аввакум и его соузники — поп Лазарь, инок Епифаний и дьякон Федор. Они будут сожжены в срубе. Указ об этом подпишет царь Федор.

Это была земля мерзлая, недобрая, скупая на всё. Одно сказать: пуст озерск. Острог был малолюден. Оборванные стрельцы, узники числом около двух десятков, неплодная земля.