Уго Фонте - Дегустатор
Позже в тот вечер я проходил мимо комнаты Септивия. Сидя с растрепанными волосами, он работал при свече и бормотал про себя вновь и вновь:
Мое сердце как солнце,И когда ты уходишь, оноПогружается в скорбную тьму…
С тех пор как Федерико влюбился, Септивий не спал. И никто не спал. Любовь так преобразила герцога, что даже те, кто знал его как свои пять пальцев, растерялись, не понимая, чего от него ожидать. Он дергал Чекки за бороду и издевался над вечно хихикающим Пьеро. Сказал, что мир создан не в форме треугольника, а в виде сердца. А потом изумил нас всех, заявив:
— Да, Цицерон был прав, когда говорил, что добротой можно добиться чего угодно. Смею ли я сказать: и любви тоже?
Мы зааплодировали. Федерико цитирует Цицерона! Герцог не изнасиловал Миранду и вообще не приставал к ней. Он хотел, чтобы она его полюбила. Любовь расцвела в нем, и хотя крепостные стены злобы и жестокости не пали под ее напором, там и сям появились маленькие бреши. Миранда, почуяв это, старалась расширить их, как могла.
— Я хочу съездить в Венецию, покататься на верблюде и увидеть папу римского, — промолвила она во время игры в триктрак.
Глаза у Федерико вспыхнули от восторга и тут же скрылись между жирными складками.
— В следующем году я отвезу тебя в Венецию и куплю верблюда.
— А как же папа римский? — спросила Миранда, захлопав в ладоши.
— Папа исключается, — ответил Федерико.
— Почему? — надулась Миранда.
— Потому что я так сказал! — рявкнул герцог с исказившимся от злобы лицом.
Миранда продолжала играть, словно ничего не слышала. Потом глянула на него и невинно улыбнулась.
— Тот Федерико, о котором мне рассказывали в детстве, плевал на папу римского с высокой колокольни. Смотри! — воскликнула она, переставив фишку на доске. — Я снова выиграла. А теперь мы поедем в Рим?
Федерико уставился на нее с таким видом, словно хотел улыбнуться, но не мог из-за кипящей в нем ярости.
— Посмотрим, — буркнул он.
Он размышлял над каждым словом Миранды и порой находил в нем такой смысл, которого она и не вкладывала. Как-то она мельком обмолвилась, что девчонки подсмеивались над ней, когда она впервые попала во дворец. Федерико вызвал их в зал — некоторые уже были замужние дамы с детьми — и пригрозил, что отрежет им язык, если они когда-нибудь посмеют обидеть Миранду.
Я умолял ее быть осторожнее. Однажды Федерико подарил одной из своих шлюх драгоценные украшения только для того, чтобы на следующий день обвинить ее в краже.
— Ты сравниваешь меня со шлюхой?
— Нет, конечно! Я просто молю тебя: будь осторожна.
Она закатила к потолку глаза.
— Ты слишком волнуешься.
Поскольку Федерико влюбился в мою дочь, женщины наперебой старались меня соблазнить. Я пытался вызвать в памяти образ Елены, но — potta! — мне так давно не доводилось держать в объятиях женщину! Порой я уступал своей слабости. Нет! Да простит меня Господь, я очень часто ей уступал. Что поделаешь? Я даже не знал, увижу ли когда-нибудь Елену вновь.
Как-то ночью, пробираясь к служаночке, с которой мы забавлялись, я заметил под деревом в саду Эмилии две фигуры — Федерико и Витторе. Мой брат поднял руки к луне и прочел молитву, затем открыл крышку чаши, и герцог, запустив туда руку, помазал себе мошонку.
Я поспешил к своей кухарочке и рассказал ей о том, что видел.
— А что Федерико обычно ест? — спросила она меня.
Я ответил, что суп из клевера, слоеный пирог с ветчиной и мелко нарезанные козлиные яички.
— Афродизиак! — хихикнула она.
Однако, похоже, эти средства не действовали. Теперь я понял, почему Федерико не пытался взять Миранду силой. У него просто не стоял!.. Я помолился Богу о том, чтобы это не охладило его чувства и не испортило ему настроение.
Тем не менее расслабляться не стоило. Федерико был по-прежнему опасен. За завтраком Миранда заметила, что розы — ее любимые цветы. Герцог приказал двадцати слугам собрать все розы в долине и преподнести их Миранде за ужином.
— Я хочу сделать ей сюрприз.
Однако розы уже отцвели. Разъяренный Федерико приказал бросить слуг в темницу, а старшего вздернуть на дыбу.
— Попроси герцога освободить их, — сказал я Миранде. — Они ни в чем не виноваты.
Она отказалась.
— Я не могу. Он сделал это для меня. Чтобы показать, как сильно он меня любит.
— Ты наживешь себе уйму врагов.
— Я? — Она поднесла к лицу зеркальце и принялась расчесывать волосы. — Но я никому ничего не сделала!
— Ты забыла о своем происхождении.
— А ты думаешь, я хочу о нем помнить?
— Не так я тебя воспитывал!
— Правда? — Миранда подняла зеркальце так, что я увидел свое лицо рядом с ее. — Думаешь, ты сильно отличаешься от меня? Я всему научилась у тебя. И теперь, когда жизнь впервые дает мне все, чего я хочу, ты мне завидуешь!
— Я пытаюсь защитить тебя.
— От кого?
— От тебя самой, — ответил я.
Она положила зеркальце.
— Я так и думала, что ты не скажешь, кого на самом деле имел в виду.
Я схватил ее за плечи. Она глянула на мои руки с таким видом, словно они были недостойны ее касаться. Я ударил ее, и Миранда, схватившись за щеку, упала на пол. Я помог ей подняться, умоляя о прощении. Она медленно встала. Глаза у нее были холодными, щека покраснела от оплеухи.
— Если ты посмеешь еще раз ударить меня, я скажу Федерико.
Я вышел из комнаты и закрыл дверь.
Мир с каждым днем понемногу менялся. Миранда превращалась в принцессу, Федерико вовсю ухлестывал за ней, а управление замком полностью отдал во власть Витторе. Мой братец заключал контракты по сбыту шерсти, запретил Бернардо составлять гороскопы и заставил Пьеро показать ему, как тот готовит свои снадобья. Кроме того, он не давал больше Септивию читать вслух и рассорился с Чекки. За ним повсюду ходили телохранители — сперва двое, потом четверо.
В ту ночь я услышал тихие шаги за дверью. Когда я открыл ее, ко мне вошли Чекки и Септивий.
— Свет привлекает внимание, — сказал Чекки и задул мою свечу.
Мы стояли в темноте, озаренные лишь сиянием луны. Чекки кашлянул, как обычно, когда собирался сказать что-либо важное.
— Нас беспокоит судьба Корсоли. Поскольку герцог очень увлечен, он не слушает наших советов.
— А чьи слушает?
— Витторе.
Чекки подергал себя за бороду.
— Он подружился с солдатами, — заметил Септивий.
Другими словами, его так хорошо охраняли, что просто убить Витторе было невозможно.
— Зачем вы мне все это говорите?
— Ты хорошо служил герцогу, — осторожно подбирая слова, сказал Чекки. — Он женится на твоей дочери. Вы с ним близки. Может, ты придумаешь, как спасти Корсоли?
В окно влетела летучая мышь и заметалась по комнате, лихорадочно хлопая крыльями.
— Предзнаменование! — проронил Септивий.
«Но что за предзнаменование?» — подумал я, когда мышь вылетела из окна.
— Если я сделаю что-нибудь, чтобы помочь Корсоли…
— Мы будем вечно у тебя в долгу, — сказал Чекки.
Мы пожали друг другу руки.
Когда они ушли, я сел у окна. Дождя не было, но звезды висели низко, казалось, до них можно дотронуться рукой, а горы, изрезавшие вершинами темное бархатное небо, выглядели как нарисованный пейзаж. Нет, правда! Все стало каким-то нереальным. До меня только теперь начало доходить, что, собственно, произошло. Со мной, Уго ди Фонте, дегустатором герцога Федерико Басильоне ди Винчелли, разговаривали как с придворным!
Глава 28
Я постоянно старался спасти чью-то жизнь — Миранды, свою собственную, герцога. Теперь мне предстояло ее отнять. И хотя я хотел прикончить Витторе в конюшне, при мысли о предумышленном убийстве мне было не по себе. Интересно, наблюдает ли за мной Господь? Я поймал себя на том, что постоянно оглядываюсь через плечо и улыбаюсь только потому, что боюсь, как бы лицо не выдало моих замыслов. А потом я вспомнил, как Витторе убил моего лучшего друга Торо, как он чуть не изнасиловал Миранду, и это вызвало во мне такую бешеную яро…
Не могу писать после белены. В глазах плывет, вещи становятся то больше, то меньше, и я ничего не узнаю вокруг. Адская головная боль. Продолжу позже.
Аббат Тотторини говорил, что Бог все видит. Если так, почему Всевышний позволил Витторе проклинать его и не отомстил? Может, он ждет? Но чего? Он же мог выдать моему братцу по первое число в любой момент! Однако если я прав и Господь не столь всевидящ, тогда мстить должны те, кто действительно видит. Витторе заявлял, что он дьявол. В таком случае, я — воин Христов. А кроме того, если мой братец замышляет убить меня, ему плевать, видит это Бог или нет. Ему вообще нет до Господа дела. Короче говоря, когда меня одолевали сомнения, я размышлял о благородстве своей миссии, исполнялся гордости от того, что Бог избрал меня, дабы достичь своей цели, и давал клятву осуществить задуманное даже ценой собственной жизни.
