Наталья Иртенина - Царь-гора
— Вы делаете мне предложение?
— Пока нет, — слегка растерялся он от такой прямолинейности, — но…
— Тогда не стоит об этом говорить.
«Ну и ну», — с досадой сказал себе Федор. Он все меньше понимал, как можно ладить с этой непредсказуемой, словно погода в алтайских горах, барышней. Менее всего это походило на его прежние игры в самолюбие с женщинами, доступ к которым открывался обычно легким движением руки, обнимающей за талию, либо пристальным, но непременно скользящим и обязательно оценивающим взглядом. И чем скорее он желал получить доступ к Аглае, тем больше оказывалось расстояние между ними и тем острее ему хотелось, чтобы их отношения не напоминали трюк канатоходца, идущего по тонкой веревке над пропастью.
Более всего девушку заинтересовал книжный магазин: гламурно изданные альбомы про лошадей, православные храмы и природные заповедники, «Андрей Рублев» и «Жития старцев Оптиной пустыни». Федор добавил к этому «Демонологию» и «Молот ведьм».
— Хотите податься в инквизиторы? — спросила Аглая.
— Так, надо разобраться с одной знакомой, — уклончиво ответил Федор и взял в довес «Колдунов вуду».
— Слишком мрачно, — не одобрила она. — Мертвецы, зомби.
— В здешних горах как раз процветает мракобесие, — саркастически сказал он.
В историческом отделе по Гражданской войне ничего дельного не нашлось. Но возле выхода из магазина со стенной приступки Федору бросилось в глаза название: «В глубь Алтая. Отдельный Барнаульский». Рядом с несколькими разложенными томиками стоял заросший бородой пенсионер в панаме, распродающий личную библиотеку. Алчно вцепившись в книгу, Федор лихорадочно пролистнул страницы, спросил цену и торопливо, точно его могли опередить, заплатил вдвое больше.
— Это тот самый Барнаульский полк? — спросила Аглая, заглядывая ему через плечо.
— Тот самый. — Федор от всей души поцеловал книгу. — Мемуары участника событий. Невероятно. Тираж полоторы тысячи! — Своим счастливым восторгом он оборачивал на себя прохожую публику. — Издана пять лет назад в Минске. Первое издание — в Америке, в шестьдесят втором. Поразительная удача. В интернете ее нет ни в одном каталоге!
Он энергично потряс руку пенсионера-книгопродавца.
— Вы, уважаемый, гигант мысли. Огромное вам мерси от лица российской исторической науки.
Дедушка в ответ благодушно приподнял панамку.
— На здоровье.
— Кто автор? — спросила Аглая.
— Некто Михаил Чернов. — Федор жадно пробежал глазами аннотацию. — Эмигрант, воевал в том же полку в звании прапорщика, жил в Харбине, потом в Калифорнии, умер в пятьдесят седьмом. Родился в тысяча девятьсот третьем, в Ярославле. То есть в девятнадцатом ему было всего шестнадцать лет… Родился в Ярославле, — потрясенно повторил Федор. — С ума сойти от этой вашей мистики.
— Во-первых, она не моя, — урезонила его Аглая. — Во-вторых, если видеть мистику на каждом углу, то свихнуться точно можно. Дайте книгу.
— Не отдам. — Федор прижал сокровище к груди.
— У вас уже началось помутнение рассудка, — констатировала она. — И руки дрожат.
— Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Видимо, профессиональная болезнь. Вы не понимаете, милая Аглая. Эта книжка — краеугольный кирпич моей диссертации, целый ворох не введенных в научный оборот исторических сведений. Да я просто именинник сегодня!!! — Он подхватил Аглаю на руки и закружил, разгоняя недовольных его счастьем граждан.
Внезапно в глазах у него стало темно, будто на солнце вползла туча, и в правом виске стукнуло раз, другой.
— Поставьте меня, Федор, — услышал он негромкое, но требовательное.
Опустив девушку, он потер висок, посмотрел на небо, затем на нее.
— Это вы меня опять шарахнули?..
— Что с вами? О чем это вы?
— А? Да нет, так. Ничего. — Федор резко помотал головой. — А впрочем… Послушайте, Аглая, вы действительно не понимаете, какой способностью обладаете? У вас же чудовищный удар… не знаю, чем вы бьете, только легко можете свалить и слона.
— Правда? — задумалась она. — Я не знала. Мне всегда представлялось, что я просто рисую вокруг себя защитный круг. Как у Гоголя в «Вие». Как это действует, не имею понятия.
— И давно это у вас?
— С тех пор как погибли родители. Я представляла себе, будто они сплетают вокруг меня руки и закрывают от опасности. Но потом поняла, что это не они, а я сама… мое нежелание становиться частью этого мира… Вам этого, конечно, не понять, — добавила она. — Вы и без того, кажется, считаете меня ненормальной.
Федор попытался оскорбиться:
— Это почему же мне, конечно, не понять? Вы, между прочим, не эксклюзив по этой части, не воображайте. Каждый второй в этом мире ненормальный. И никому это не кажется странным. Я, к примеру, сам ненормальный: недавно выпрыгнул с четвертого этажа. Идемте в кафе. Я голоден, как африканский крокодил.
Они заняли столик под зонтиком летнего кафе, заказали разной съестной ерунды и блюдо алтайской клубники. Пакеты с покупками Федор сунул под ноги, драгоценную книгу положил на стул рядом.
— А зачем вы прыгали с четвертого этажа?
— Вероятно, в тот момент мне тоже очень не хотелось становиться частью этого мира, — честно сказал Федор. — Причем не такой уж хорошей частью. Попросту говоря, куском дерьма. Прошу прощения.
— Это интересно, — она изогнула бровь.
— Да ни капли. Запутался, как ворона в проводах.
Федор дожевал бутерброд, подвинул к себе мороженое и накидал в него крупных, размером с мандарин, ягод.
— Вы пытались уйти от судьбы. Обмануть ее. — Аглая задумчиво наклонила голову.
— Да? Об этом я как-то не думал.
— Но у вас не получилось.
— Попал в кусты, — пояснил Федор. — Вылез оттуда расписной, как индеец.
— Нет. Просто это не так делается. В окно прыгать бессмысленно. Чтобы обрести свободу, нужно подняться на бесконечно высокую гору, — отрешенно глядя и забыв о еде, говорила Аглая. — Даже если за облаками не видно вершины, надо идти, не останавливаться. И пускай нет надежды покорить ее — в самом восхождении уже есть свобода.
Федору стало не по себе. Он отодвинул плошку с мороженым и, не мигая, уставился на девушку.
— Вы читаете мысли, или вам отец Павел рассказал про гору?
Она качнула головой.
— Это старая алтайская легенда. О горе, чья вершина всегда скрыта за облаками. Людям, жившим в деревне под горой, казалось, что на самом верху непременно должно быть какое-то чудо. Каждый представлял его по-своему, мечтал подняться туда и увидеть все собственными глазами. Время от времени кто-нибудь уходил из дома и шел в гору. Но когда он останавливался отдохнуть, то навсегда оставался на месте, потому что превращался в камень. В конце концов деревня опустела — никто из жителей не дошел до вершины. Иногда какой-нибудь из камней на склонах горы срывается с места и падает вниз, увлекая за собой другие. Может быть, когда-нибудь они снова станут людьми, если отыщется хоть один человек, который дойдет. Пусть изнемогая, падая, но не переставая двигаться вверх, до конца.
У Федора возникла твердая убежденность, что эту забавную сказку выдумала она сама, живя посреди застывшего быта глухой степи, безмолвного оцепенения каменных баб, вечных, как природа, тягуче-неповоротливых стад и сохраняя в сердце мечту о самом главном в жизни человеке, который когда-нибудь придет и разобьет в прах всю эту сонную окаменелую бездвижность. Это открытие заставило Федора посмотреть на нее совсем другими глазами. Оказывается, он ошибался, приписывая ей мечтания деревенской дуры. Да и откуда вообще взялась в его голове странная блажь про пастушью идиллию с оравой немытых ребятишек и горой нештопаных носок? Нет, в ее душе цвели совсем другие мечты, в которые, однако, было чрезвычайно трудно вписаться, но еще сложнее предугадать, куда они в конце концов заведут самого Федора, коль скоро он решился примерить их на себе.
— Знаете, вы меня утешили, — сказал он. — Когда мне снова надоест моя деревня под горой, я не стану прыгать в окно. Я пойду и превращусь в камень.
— Вам не интересно, что скрыто за облаками?
— А там что-то скрыто?
— Проверьте.
Федор хотел ответить, что попробует, но вдруг ощутил у себя на лбу недружественный взгляд и отвлекся от разговора. Аглая о чем-то толковала, но он не слышал. В нескольких шагах от кафе посреди тротуара стояла девка в коричневом плаще и, как гоголевская панночка, пожирала его шалыми глазами, упершись в стену невидимого круга. Немногочисленная публика обтекала ее с двух сторон, как вода — торчащий посреди реки клок земли, но, похоже, никто не замечал ее. «Явилась, — стремительно мрачнея, подумал Федор, и прежняя уверенность поколебалась: — Может, в самом деле не надо было поминать?..»
