Уилдер Пенфилд - Факел
Эврифон вдруг остановился и выпрямился во весь рост, что делал крайне редко. И тут оказалось, что он едва ли не выше своего молодого широкоплечего спутника. Глядя на него теперь, трудно было решить, занимался ли он когда-нибудь атлетикой. Плечи у него были сутулые, шея худая и морщинистая, лицо непроницаемое. Обычно ход его быстрой мысли можно было разгадать только по выражению глаз, и лишь порой зажигавшаяся в них насмешливая искорка подсказывала людям, хорошо знавшим старого асклепиада, что он говорит несерьезно.
Но сейчас в них не было веселого блеска.
— Ты не позаботился о своей подружке, — сказал он холодно. — Я же сделал для нее все, что было в моих силах, да и для тебя тоже. А теперь ты, даже не поглядев на нее, торопишься упрекнуть меня за недосмотр.
— Да нет, я имел в виду совсем не…
Но Эврифон властно поднял руку.
— Погоди, — сказал он. — Мне очень жаль, что это дело затрагивает тебя как человека. Меня же оно затрагивает как асклепиада. Дафна, вероятно, была потрясена, хотя она мне ничего не говорила. Однако оставим в стороне наши личные взаимоотношения. Как врачи, мне кажется, мы понимаем друг друга. На празднике Аполлона некоторые из моих друзей не поняли твоей речи. Они решили, что ты сошел с ума и поносишь книдских асклепиадов. Но я тебя понял. Я знал, что ты говоришь искренне. Ты высказывал мои собственные мысли, говорил о пути, которому я был бы рад следовать, если бы мог. Мы в Книде тоже способны на дерзание, и у нас тоже есть свои возвышенные мечты.
В это время из ятрейона по ту сторону двора вышел высокий сгорбленный старик с длинной седой бородой. Гиппократ узнал прославленного врача Ктесиоха, у которого когда-то учился. Вслед за ним из ятрейона вышла группа молодых учеников.
— Вон идет наш бывший наставник, — сказал Эврифон. — Теперь, когда я, сменив его, стал главой здешних асклепиадов, он больше не живет тут, но часто приходит сюда беседовать с учениками, и я рад этому. Сначала я хотел бы показать тебе, как живут, лечат и учат книдские асклепиады сейчас. Я заходил к Фаргелии совсем недавно, и она спала. Последний раз ты был здесь еще в юности, так разреши, я покажу тебе, какие изменения я тут произвел.
Ятрейон и все прочие здания располагались на плоской вершине небольшого холма, которая была обнесена высокой стеной. Стоя спиной к воротам, Эврифон указывал на различные строения и пояснял:
— Вон там, справа, дом, в котором живем мы с Дафной. Операции и некоторые другие виды лечения по-прежнему производятся в ятрейоне. Слева палестра, она осталась такой же, какой ты видел ее когда-то.
Они направились к палестре и заглянули в открытую дверь.
— Мы реже лечим гимнастикой, чем твой брат Сосандр. Мы предпочитаем массаж и многого добиваемся с помощью растирания оливковым маслом, к которому добавляем различные лекарства. Масло хранится вот в этих амфорах. Мы переливаем его вон в тот чан и подсыпаем туда нужные снадобья. Если ты помнишь, на месте этого строения за палестрой прежде был дворик при доме Кте-сиоха. Мы его перестроили и теперь храним там наши папирусы. Это наша библиотека, где и ученики и асклепиады могут спокойно заниматься чтением. — При этих словах взгляд Эврифона оживился, а в голосе зазвучала гордость. — У нас собраны здесь все труды Алкмеона и много других сокровищ. В доме, примыкающем к хранилищу, где прежде жил Ктесиох, теперь живет его сын Ктесиарх с больной женой и единственным сыном. Вон он как раз бежит сюда. Видишь, одна из дверей их дома выходит в библиотеку, и когда она не заперта, мальчик часто прибегает к нам, чтобы поиграть с Дафной… Что это у тебя, Ктесий? Покажи-ка.
Ктесий с гордостью показал зажатую в руках черепаху.
— Мы с Дафной нашли ее вчера на лугу. — Лицо мальчика расплылось в улыбке. — Я вчера вечером принес ее потихоньку к себе в комнату, так что матушка не видела, и привязал за лапку около моей постели. Но она отвязалась и все кругом обмочила. Матушке она совсем не понравилась, и ей придется теперь жить до самой смерти во дворе у Дафны. Мы с Дафной построим ей домик. Хотите ее подержать? Только осторожнее, а то еще обмочит. Дафна говорит, что она носит свой домик на спине. Раз так, то построим ей второй домик — для хранения папируса.
Эврифон и Гиппократ улыбнулись, а Ктесий побежал через сад к двери Эврифона и что-то крикнул. Дверь распахнулась, и сердце Гиппократа вдруг замерло: на пороге стояла Дафна. Она приветственно помахала рукой, и дверь закрылась.
— Конечно, — говорил Эврифон, — мальчику дома скучно, ведь его мать совсем не встает. У нее отнялись ноги. А я был бы рад иметь такого сына, как Ктесий. У меня ведь нет сыновей. — Выражение его глаз изменилось, и он посмотрел на свой дом. — У меня есть только моя дочь…
Эврифон помолчал, а потом заговорил другим тоном:
— Больше всего я горжусь этой библиотекой и еще прекрасными результатами, которых нам удается достичь с помощью массажа и оливкового масла. Как ты полагаешь, могут ли лекарства проникать через кожу в кости? Однако сейчас не время для таких разговоров. Нам пора к Фаргелии.
Они спустились в город, миновали гавань и по крутой улочке добрались до маленького домика, ютившегося на склоне горы. Когда они остановились перед дверью, Гиппократ сказал:
— А ты не спрашивал Фаргелию, от кого она была беременна?
Лицо Эврифона снова стало суровым.
— Да, спрашивал. Но она ничего не захотела мне сказать. Я настаивал, и она в конце концов сказала: «Это человек, который превосходит всех других».
Пожав плечами, Эврифон постучал в дверь и докончил:
— Я решил, что она намекает на тебя, Гиппократ. В ее глазах ты, несомненно, превосходишь всех.
— Клянусь богами! — воскликнул Гиппократ. — Я никогда не был ее любовником, хотя не отрицаю, что она мне нравилась, как понравилась бы любому мужчине.
— Ну, допустим, — холодно отозвался Эврифон. — Я никого ни в чем не обвиняю. А чему я верю — это мое дело.
Дверь им открыла сама вдова Ликия, краснощекая и толстая.
— Вот хорошо-то, что вы пришли, — сказала она. — Ей, по-моему, очень худо. Жалуется, что голова страшно болит, а от самой так жаром и пышет.
Эврифон кивнул и повернулся к Гиппократу.
— Я пойду к ней один и сделаю все, что найду нужным. А потом ты ее осмотришь, и мы обсудим ее болезнь. Так ей будет легче.
Гиппократ наклонил голову в знак согласия и, заметив, что домик очень тесен, сказал:
— Я подожду здесь, на улице.
Когда дверь захлопнулась, он принялся расхаживать взад и вперед перед домом. Его бесил тон Эврифона и то явное недоверие, с каким старый асклепиад выслушивал все, что бы он ни говорил. Так вот почему Эврифон не пожелал здороваться с ним в Триопионе. А Фаргелия? Неужели она лишь красивая и расчетливая гетера? И он позволил, чтобы его, врача, так ловко провели!
Однако больше всего его мучила мысль о Дафне. Что она подумала? А раз она знает, чему верит Эврифон, то как ей должно быть сейчас тяжело! Нет, он настоит на том, чтобы Эврифон позволил им поговорить. Она непременно поверит ему, хоть ее отец ему и не поверил. И все же сначала он должен помочь Фаргелии, которая здесь одна среди чужих, быть может, ожидает смерти.
Он поглядел туда, где под обрывом расстилалась гавань. К молу медленно подходила триера; ее бурый парус был свернут и подтянут к рее, ряды весел ритмично подымались и опускались. Он услышал крик кормчего, приказывавшего поднять весла на правом борту и сильнее налечь на левом. Корабль повернулся, и даже сюда донесся всплеск упавшего в воду носового якоря.
И вдруг Гиппократ узнал в этом корабле косскую триеру, хозяином которой был архонт Тимон. Женщина в малиновом плаще на корме, наверное, Олимпия, а невысокий человечек рядом с ней — уж несомненно Тимон. Они, конечно, приехали из Триопиона, чтобы узнать решение Эврифона, чтобы еще раз попросить Дафну в жены своему сыну Клеомеду. Гиппократа душил бессильный гнев.
Тут его окликнули, и, оглянувшись, он увидел на пороге домика вдову Ликию.
— Эврифон просит тебя войти, — сказала она, а когда он проходил мимо, добавила: — Хорошо, что ты приехал: Фаргелия только о тебе и говорит.
Выражение ее пухлого лица рассердило Гиппократа, и к тому же она укоризненно покачала головой, словно говоря: «Это все твоя вина». Ему вдруг захотелось ударить ее. Но он ничего не ответил и мгновение спустя уже стоял на пороге комнатки, выходившей во внутренний дворик.
Перед ним на постели лежала Фаргелия — лицо ее пылало, белокурые косы разметались по подушке, синие глаза пристально смотрели на него. Его гнев сразу исчез, и, подойдя к ней, он прижал руку к ее лбу, даже не заметив Эврифона, который, стоя в ногах кровати, внимательно наблюдал за ними.
Фаргелия закрыла глаза и прошептала:
— Наконец-то, наконец-то ты приехал… — Она открыла глаза и посмотрела на него. — Я боюсь, Гиппократ. — Тут ее голос стал громче. — Я боюсь, что умру, а я так хотела быть здоровой, чтобы… чтобы мы могли вместе вернуться в Эги.
