Артамонов Иванович - КУДЕЯР
Ваня заметил перемену в отношении к нему бояр, знает, что проявляемое ими почтение — результат трудов Макария, но ему всё мнится — и не без оснований, что в душе бояре продолжают считать его несмышлёным мальцом, по-прежнему готовы в его присутствии творить бесчинства и своеволие.
Юный государь приблизился к митрополиту для благословения. Тёмные, живые глаза Макария смотрят на него строго, требовательно.
«Чего хочет от меня первосвятитель? Так ли я веду себя, как подобает вести великому князю? Почему терплю своеволие бояр? Как мне поставить их на место?»
Эти вопросы не в первый раз приходят в его голову, но до сих пор он не ведает чёткого, однозначного ответа на них.
Ваня сел в предназначенное для него кресло. Шелестя одеждами, разместились по лавкам бояре. И вдруг — громкий крик Андрея Шуйского взорвал тишину.
— Гляньте-ка, люди добрые, куда Федька Воронцов уселся! А ну встань и сядь ниже меня!
Фёдор Семёнович, побледнев, продолжал сидеть поблизости от великого князя. Иван Кубенский, Дмитрий Палецкий, Дмитрий Курлятев, Иван Турунтай-Пронский, Алексей Басманов-Плещеев повскакивали со своих мест и кинулись к Воронцову. Андрей Шуйский первым подскочил к нему и со всего маху ударил по лицу. Иван Кубенский ухватился за борт нарядного бархатного кафтана, рванул его на себя-оборванные пуговицы, накидные петли и затейливые кисти полетели в разные стороны.
— Стойте, прекратите творить мерзости в присутствии государя! — громко кричал митрополит.
Его, однако, никто не слушал. Фёдора Семёновича поволокли к дверям. Растерзанный кафтан его валялся на полу, длинные, собранные в мелкие поперечные складки рукава словно взывали о помощи. Макарий исподлобья глянул на государя — тот молча взирал на избиение своего любимца, глаза его были широко открыты, тело сотрясала дрожь.
Между тем бояре выволокли Воронцова на крыльцо великокняжеского дворца. Привлечённые шумом, со всех сторон к дворцу бежали люди.
— Вот тебе, любимчик великого князя! — Андрей Шуйский ногой пнул Фёдора Семёновича так, что тот повалился с высокого крыльца на площадь. Но и здесь бояре продолжали бить его руками и ногами. Юный государь, бледный, дрожащий, стоял на крыльце.
— Волоките его в темницу, недолго уж ему жить!
— Недостойно великому князю смотреть на эти мерзости, — прозвучал голос митрополита, — пойдём, государь, отсюда.
Макарий взял юношу за руку, тот послушно пошёл следом за ним и, лишь когда они оказались в палате вдвоём, обрёл дар речи.
— За что, за что они хотят убить Фёдора? Что он сделал плохого? Каждого, кто люб мне, Шуйские норовят лишить живота! Звери, а не люди… Когда же кончится всё это?
— Все эти мерзости кончатся лишь тогда, когда великий князь своей рукой пресечёт их, — голос митрополита звучал сурово, требовательно.
— Настало ли для этого время, святой отец?
— Да, время настало, пора тебе, государь, быть мужем!
Митрополит отошёл к окну, глубоко задумался. Ныне рушатся все его замыслы. На стороне Шуйских большая сила, сплошь титулованное княжье. А у него был лишь Фёдор Воронцов, которого он приблизил к великому князю в надежде, что боярин станет ему опорой, будет противодействовать пагубному влиянию Шуйских. Кто же ещё верен ему? Пожалуй, отец и сын Тучковы. Но Михаил Васильевич последнее время часто хворает, сторонится боярских склок, и не без оснований: ещё со времён митрополита Даниила Шуйские затаили на него злобу и при случае могут расправиться с ним. На стороне Макария и родственники Тучковых братья Морозовы-Поплевины. Их-то и призовёт он на помощь.
Макарий решительно направился к дверям и, распахнув их, приказал стоявшему на страже чернецу:
— Немедленно позови сюда братьев Ивана Григорьевича и Василия Григорьевича Морозовых.
Великий князь вопросительно глянул на митрополита.
— Хочу, государь, отправиться в логово смутьянов, чтобы спасти от погибели Фёдора Семёновича.
«Не обильно моё воинство, трудно мне бороться с Шуйскими и их подпевалами. Настало время воспользоваться советами тверского епископа Акакия — противопоставить Шуйским ещё одну силу — дядей государя Михаила да Юрия Глинских».
— Государь, много обид чинят тебе строптивые бояре, поэтому надобно окружить себя верными людьми, способными защитить от оскорблений.
— Где же взять их — верных людей?
— Обопрись пока на дядей своих, пожалуй Михаила Васильевича Глинского боярством и чином конюшего, а Юрия Васильевича — боярством и чином кравчего[94].
— Год назад, святой отец, по твоему совету я просил Юрия Васильевича быть воеводой в передовом полку, да он отказался, сославшись на то, что в полку правой руки был князь Александр Борисович Горбатый и ему меньше князя Александра быть нельзя.
— Что ж, в отказе Юрия Васильевича есть резон, однако, если ты пожалуешь его боярством и чином кравчего, он будет лишь благодарен тебе.
— Хорошо, пусть свершится по твоей воле, святой отец.
— И ещё об одном прошу тебя, государь. Смута из-за Фёдора Воронцова только началась, и, чтобы не видеть всех мерзостей, творимых боярами, советую тебе уехать на богомолье в Троицкий монастырь для душевной беседы с игуменом Алексием. Десять лет минуло с той поры, как твой отец, государь Василий Иванович, отправился в Сергиеву обитель в последний раз. Так ты бы своей поездкой почтил его память.
— Хорошо, святой отец.
— Вместе с тобой будут Василий Михайлович Тучков да братья Глинские. Я же останусь в Москве гасить огонь смуты.
— Жаль мне, святой отец, Фёдора Воронцова.
— О нём не печалься, сын мой, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы спасти его.
В палату вошли братья Морозовы-Поплевины. Иван Григорьевич — сильный ещё старик с пышной окладистой бородой, с густыми бровями, нависшими над спокойными серыми глазами. Василий Григорьевич ростом пониже, но и ему силушки не занимать. Оба с почтением поклонились митрополиту.
— Други мои, — обратился к ним Макарий, — великое бесчестье учинили Шуйские по отношению к государю, избив верного его слугу Фёдора Семёновича. Намереваются они убить Воронцова, а государь просил меня всячески противодействовать злобным замыслам. Потому намерен я немедленно отправиться к смутьянам.
Братья незаметно переглянулись, они опасались, что прямое вмешательство митрополита в свару между боярами может закончиться для него так же, как и для Даниила и Иоасафа. Не лучше ли ему пока остаться в стороне?
Иван Григорьевич, кашлянув в кулак, осторожно произнёс:
— Шуйские злопамятны, святой отец, по их воле оставили митрополию Даниил и Иоасаф.
Лицо Макария зарумянилось.
— Чем такое терпеть, лучше и мне вслед за Даниилом и Иоасафом отречься от возложенного на меня сана! До тех пор, пока я митрополит, надлежит мне всячески противодействовать варварским обычаям.
Видя решимость Макария, братья не стали больше удерживать его и вместе с ним отправились в столовую избу.
В столовой палате сторонники Шуйских праздновали победу над очередным любимцем великого князя.
— Так мы поступим с каждым, кто будет лезть под крылышко государя! — кричал на всю палату Андрей Шуйский.
— Верно! — ревел Иван Кубенский, изрядно выпивший.
Появление митрополита и бояр Морозовых-Поплевиных вызвало некоторое замешательство в стане победителей. Князь Фёдор Скопин-Шуйский[95], сын воеводы Ивана Скопы, осклабился при виде Макария:
— Святой отец тоже никак решил ввязаться в драку.
Кто зашикал на смельчака, а кто и весело рассмеялся. От негодования лицо первосвятителя покрылось красными пятнами. Стремительной походкой он направился было к Андрею Шуйскому и вдруг резко остановился. В палате раздался треск раздираемой материи- это Фома Головин наступил на мантию, и она в нескольких местах порвалась.
Макарий повернулся и медленно, пошёл в сторону шутника. Глаза его полыхали гневом.
— Именем Господа Бога проклинаю тебя, исчадие адово! — голос митрополита звенел как туго натянутая тетива. От его слов многим присутствующим стало не по себе. Макарий меж тем обратился к Андрею Шуйскому:
— Боярин, великому князю стало ведомо, что твои люди намереваются убить Фёдора Воронцова. Так ли это?
— Да, святой отец, по своим делам Фёдор Воронцов заслужил смерти.
— Хотел бы я ведать, в чём вина Фёдора?
— Вина Воронцова в том, что государь его жалует и бережёт. Не так давно без нашего на то приговора он пожаловал Фёдора боярством.
— Выходит, ты, Андрей Михайлович, и твои люди решили учинить суд над самим великим князем. Ведомо ли вам, что это грех тягчайший? Испокон веков так ведётся, что государь волен жаловать или казнить своих людей. Воля государя есть воля Господа Бога. И вы эту святую заповедь собираетесь порушить. Великий князь Владимир Мономах в поучении своём писал: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю. Ещё немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его».
